147
В ответном (единственном сохранившемся) письме от 18 сентября 1936 г. Штейгер писал Цветаевой: «Да, Вы можете быть, если захотите — “ледянее звезды". Я всегда этого боялся…» (Цветаева М. «Хотите ко мне в сыновья?» С. 67).
В том же письме Штейгер писал: «Вы так сильны и богаты, что людей, которых Вы встречаете, Вы пересоздаете для себя по-своему, а когда их подлинное, настоящее все же прорывается, — Вы поражаетесь ничтожеству тех, на ком только что лежал Ваш отблеск, — потому что он больше на них не лежит». (Там же.)
По поводу «визионерства» Цветаевой Штейгер писал ей: «Вы совершенно правы, конечно Вы “визионер”. Но каково тем, кого Вы “увидите”, насмотритесь и потом перестаете видеть». (Там же.)
По-видимому, Цветаева благодарит Штейгера за фотографии могилы Рильке (на кладбище близ поселка).
Колонна, установленная на Вандомской площади в Париже (1806–1810) в честь побед Наполеона.
Из «Записок Мальте Лауридса Бриге» Рильке.
Мюргер — французский писатель Анри Мюрже (1822–1861), прошедший школу первых литературных навыков в среде артистической богемы. Автор книг «Сцены из жизни богемы», «Сцены из жизни молодых людей» и др.
… «смотр поэтов» — вероятнее всего, речь идет о большом вечере поэтов, состоявшемся 15 февраля 1936 г. в Salle des Societes Savantes (а не в Salle Trocadero, как пишет Цветаева). Предполагалось, что в вечере примут участие более тридцати поэтов.
Слова Штейгера. В его письме к Цветаевой: «Между моим этим письмом на 16 страницах (то есть письмом исповедью) и моим последним письмом — нет никакой разницы. Ни в тоне, ни в содержании, ни в искренности — никакой. Но зато какая разница в Ваших ответах на эти письма…» (Там же. С. 67).
Стихотворение М. Цветаевой из цикла «Комедъянт» (1918).
В своем письме к Цветаевой Штейгер пытался защитить Адамовича: «…Адамович пишет ведь не только капризные критические статьи по газетам. Если Вы читали его комментарий в «Числах» и Современных Записках, «Рамона ортиса» (Рассказ Г. Адамовича. Париж. «Числа». 1931 № 5) в «Числах», некоторые его стихи, то неужели Вы все же будете обвинять и Адамовича в ничтожестве… Но этот спор бесполезен…» (Там же. С. 68). Позднее, в письме к Ю.П. Иваску, Цветаева назовет Штейгера «выкормышем» Адамовича.
… внимая ужасам войны… — начальная строка стихотворения без названия Н.А. Некрасова (1855). Написано под впечатлением от Крымской войны.
Шуберт Франц (1797–1828) — австрийский композитор. О неразделенной любви Шуберта к графине Каролине Эстергази (1805–1851) один из его современников писал: «Ей он оставался верен до конца своих дней. Каролина ценила Шуберта, ценила его гений, но не отвечала на его любовь…» (Гольдшмидт Г. Франц Шуберт. Жизненный путь. М.: Государственное изд-во, 1960. С. 261).
…И рекой, разошедшейся на две — // Чтобы остров создать — и обнять — из стихотворения М. Цветаевой «Обнимаю тебя кругозором…» из цикла «Стихи сироте», обращенного к Штейгеру.
По-видимому, после встречи Цветаевой со Штейгером в Париже 22 ноября 1836 г. (см. письмо 10 к Ю.П. Иваску), вестей от него не было.
Ср. строки «Так вплелась в мои русые пряди — // Не одна серебристая прядь!» из стихотворения «Обнимаю тебя кругозором…» (см. выше).
Наиболее вероятно, что речь идет о вечере лирики Цветаевой, который состоялся 5 лет назад, 17 декабря 1931 г. По-видимому, на этом вечере состоялось знакомство Цветаевой со Штейгером, ибо 27 января 1932 г. Цветаева впервые упоминает Штейгера в письме к А. А. Тесковой.
Описка: правильно — ноября.
То есть цикл «Стихи сироте».
Штейгер Анатолий Сергеевич, барон (1907–1944) — поэт. Из старинного швейцарского рода, одна из ветвей которого обосновалась в России в начале XIX в. В 1920 г. семья Штейгеров эмигрировала в Константинополь оттуда, в Чехословакию. В начале 1930-х гг. Штейгеры перебрались в Швейцарию. Поводом для переписки стал сборник стихов «Неблагодарность», посланный Цветаевой тяжело больным туберкулезом поэтом летом 1936 г. Переписка со Штейгером — один из последних эпистолярных романов Цветаевой (см.: СС-7. С. 565–625). К нему же обращен цикл стихов «Стихи к сироте» (1936), опубликован в «Современных записках». 1938. № 66. (СС-2. С 337–341).[CC-1 (2–7) — Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. М.: Эллис Лак, 1994–1995 // Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина (Т. 1–5), Л. Мнухина (Т. 6, 7).]
Цветаева и А. Бем, действительно, по-разному оценивали творчество брата и сестры. А. Бем критически относился к поэзии А. Штейгера. «Очень “прост” в своей поэзии А. Штейгер. Но прост не “простотой”, а тем, что за этой простотой ничего нет. Это голая форма простоты и пустоты». - писал в 1934 г. критик (Бем А. Письма о литературе. С. 179). Зато иная картина была в его отношении к стихам А. Головиной. В своем вступительном слове на вечере Аллы Головиной в Праге осенью 1933 г. Бем охарактеризовал ее как «настоящего поэта во всей полноценности этого слова» (Там же. С. 150).
…немецкую книгу — «Die Frau» С. Унсет.
Накануне отправки письма к Тесковой Цветаева от получила Штейгера письмо, где он, по-видимому, обмолвился о предстоящей встрече в Париже с Адамовичем. Ответ Цветаевой был категоричен: «Там, где нужен Адамович — не нужна я, упразднена я, возможен Адамович — не возможна я…» (СС—7. С. 620). Сохранилась дневниковая запись А. Штейгера (от 1 января дополняющая уже известную историю взаимоотношений Цветаевой и Штейгера и разрыва между ними, которую составитель приводит с некоторыми сокращениями и которую следует рассматривать с учетом содержания сентябрьских писем Цветаевой Штейгеру (СС-7): «Вчера пришло письмо от Марины Цветаевой, в котором она сообщает, что не хочет перетаскивать в новый год того, что было в старом, и поэтому говорит мне “все”. Что она говорит… Между прочим, теперь я уверен (раньше у меня этой уверенности не было), что то ужасное ее письмо от 15 сентября было продиктовано ненавистью к Адамовичу или даже ревностью. Как она может думать, что наши отношения после этого письма могли оставаться прежними… Написал ей следующее, очень искренно (правда, я мечтал о ее дружбе и от этой дружбы ожидал почти чуда): “Марина, Вы спрашиваете, что случилось между моими зовами к Вам и последующим “молчанием, отписками, изъявлениями: благодарности”? Вы не знаете, что случилось? “Случилось” Ваше письмо от 15 сентября, которое меня убило своей незаслуженностью и неожиданностью — так черепица падает с крыши на ничего не ожидающего прохожего, — своим ледяным тоном, своим пренебрежением, почти брезгливостью, своей безжалостностью — Вы, ведь, знали, что помимо самой настоящей невыдуманной болезни, я был как и всегда почти без сил от привычного отчаяния перед жизнью и вообще всем. — Вы все это знали и все же Вы это письмо мне написали и мне отослали… Я был всегда с Вами честен до конца и еще в моем первом письме сделал все, чтобы себя не приукрасить. Вы знали, что я такое (или должны были знать), пока случайная моя фраза о том, что я сижу на Монпарнасе и люблю говорить с Адамовичем (но, ведь, это было и в первом письме) — Вас не поразила (в первом моем письме Вы об этом наверное просто не захотели читать, этого не заметили), — не поразила Вас настолько, что Вы изменили ко мне все Ваше отношение и, вместо слов и тона, к которым я привык и которых я ждал, — я услышат чужой пренебрежительно-ледяной голос о том, что Вы “не распластываетесь перед духовной немощью”, что Вы “холоднее звезды” говорите “нет”, — что “ноги сами выносят Вас из всякого ложного положения…”. У меня руки опустились. Я не спорю, ни о чем не спорю, — конечно ничтожество — ничтожно, конечно Монпарнас не Бог весть какое достойное место (только Адамовича не отдам, он говорит замечательные вещи), — да и фраза моя о Монпарнасе и Адамовиче вероятно была неловкая, — но меня просто оглушило то, что Вы, после всех Ваших слов высокого человеческого внимания, высокой любви, высокой дружбы, — вдруг нашли возможность со мной говорить таким тоном и таким ужасным голосом… И я сразу сделал вывод, — значит, никогда меня не любила, значит, не я, такой как я есть, нужен (о Монпарнасе можно было написать, что он ничтожен, но если бы это писалось человеку, которого любишь, — то слова бы пришли совсем иные, и тон иной, — более даже убеждающие в ничтожестве Монпарнаса и могущие действеннее помочь из “Монпарнаса” выбраться), — значит любила не меня, а кого-то воображенного, на меня не похожего, — если даже руку не смогла остановить самая обыкновенная жалость и пощады не было уже до конца… На наши отношения я смотрел как на чудо и я верил Вам… Я думал, что Вы мне поможете жить, снова жить научите, заразите своей жизнью. Вместо этого Вы выдернули руку…» (Архив А. Головиной).
