На это хотелось бы обратить особенное внимание. Творческая активность (пусть даже и узко направленная), а вовсе не равнодушная всеядность, не вялая и пассивная «широта» взглядов рождает эстетический вкус. Эстетическое начало и творческая устремленность взаимосвязаны, неразрывны. Они характеризуют подлинно человеческое отношение к миру, противостоящее потребительству.
Выше говорилось, что творческое сопереживание не обязательно предполагает непосредственное, личное участие в производстве. Общественный характер последнего предопределил возможность творческого отношения людей, занятых своим конкретным делом, ко всем тем областям существующего, созданного или создаваемого, о которых данный человек имеет известное понятие, суть и смысл которых ему более или менее ясны. Так, например, каждый современный человек, не будучи ни архитектором, ни конструктором автомобилей, способен эстетически воспринимать красоту городского пейзажа, красоту мчащихся по асфальту машин разнообразных марок.
Имея понятие обо всех этих и других явлениях и предметах, современник способен создать о них личное эстетическое суждение, в разной степени творчески заинтересованно выразить свое мнение и свои пожелания.
Можно сказать, что в области материального творчества (имеется в виду вся вторая природа) наличие и степень эстетического отношения — то есть способности непосредственно-образно ощутить в преобразованном или создаваемом явлении его существенность и гармоничность, испытав чувство красоты, — в принципе определяется тем, насколько данный человек может быть прямым или «косвенным» специалистом данного дела и насколько он способен творчески участвовать или духовно соучаствовать в общей созидательной деятельности человечества. Но, говоря «в принципе», мы хотели подчеркнуть то обстоятельство, что практически далеко не каждый человек и далеко не всегда, даже непосредственно участвуя в производстве и располагая необходимыми знаниями, обладает также и развитым эстетическим вкусом.
Например, в мире отчуждения в условиях капиталистического общества, благодаря отсутствию творческого отношения к подневольному, узко специализированному, по большей части механическому труду, благодаря своеобразию насквозь мистифицированных сложившимися условностями и целенаправленной пропагандой всех жизненных обстоятельств, благодаря непрерывному воздействию рекламы и всепроникающему насилию «массовой культуры», вкус как способность к непосредственному творческому восприятию создаваемого и созданного полностью подменяется слепой верой в предвзятые мнения, привычкой следовать моде и готовым стандартам суждений. Причем эта фатальная подмена индивидуального вкуса навязанными суррогатами захватывает не только трудящиеся классы, но и все частнособственническое общество в делом.
«[...] Не одни только рабочие, — писал Ф. Энгельс еще в середине девятнадцатого века, — но и классы, прямо или косвенно эксплуатирующие их, также оказываются, вследствие разделения труда, рабами орудий своей деятельности: духовно опустошенный буржуа порабощен своим собственным капиталом и своей собственной страстью к прибыли; юрист порабощен своими окостенелыми правовыми воззрениями, которые как некая самостоятельная сила владеют им; „образованные классы" вообще порабощены разнообразными формами местной ограниченности и односторонности, своей собственной физической и духовной близорукостью, своей изуродованностью воспитанием, выкроенным по мерке одной определенной специальности, своей прикованностью на всю жизнь к этой самой специальности — даже и тогда, когда этой специальностью является просто ничегонеделание»8.
С усложнением общественных взаимосвязей, с ростом образовательного ценза, с неимоверным увеличением средств массовой информации, с более тонкими и гибкими способами эксплуатации, прикрываемой демагогическими мифами вроде теории «народного капитализма» и т. д., многие внешние формы жизни частнособственнического общества неузнаваемо изменились. Однако суть дела осталась прежней. И наряду с неоспоримыми социально-экономическими факторами об этом наглядно свидетельствуют нелепые гримасы предвзятости вкуса, его порабощенность господствующими общепринятыми стандартами, начиная от стандартов «поп-культуры» и кончая стандартами «индивидуализма» типа «хиппи».
«Склонность к выбору, противоречащему чувственному суждению (то есть неспособность к индивидуально-непосредственному выбору. — О. В.), — писал Кант, — это ложный, превратный вкус»9. Подавление индивидуального вкуса предвзятостью, завися от многих конкретных внешних факторов, в существе своем имеет одну, главную причину: социально обусловленную утрату человеческого (в родовом смысле), творческого отношения к предмету с заменой его отношением потребительским. Отношением, при котором главным становится уже не созидание — это лишь средство, — но присвоение, потребление предмета. А характер потребления при известном уровне жизни определяется не просто необходимой жизненной потребностью, но как раз тем, что «принято», что свидетельствует о достатке, о «современности взглядов» и т. д.
Маркс писал, что «отчужденный труд, принижая самодеятельность, свободную деятельность до степени простого средства, тем самым превращает родовую жизнь человека в средство для поддержания его физического существования» 10. В нынешнем высокоразвитом экономически обществе, где физическое существование обеспечено достаточно высоким уровнем жизни, превращение родовой деятельности только «в средство» потребления ведет к возврату человека назад, к духовному превращению его из универсального свободного творческого существа в существо ограниченное, несвободное, постепенно теряющее свои человеческие черты.
Как одну из важнейших родовых черт люди теряют и индивидуальную способность суждения вкуса, прямо связанную с индивидуальным творческим началом. На наших глазах совершается удивительный, но вполне закономерный акт превращения цивилизованного общества в цивилизованное стадо, покупающее модную мебель, носящее модные джинсы, любящее модное искусство и пьющее модные напитки...
Частнособственническое общество оказывается враждебным не только «искусству и поэзии» 11, но и эстетическому вкусу вообще как индивидуально-творческому, а потому общественно-человеческому отношению людей к собственной родовой жизни, к труду, к продуктам труда. Эта парализация творчески созидательного эстетического начала не имеет ничего общего с естественной подверженностью влияниям или привычке неразвитых, первобытных вкусов, когда, как пишет Маркс, «ум остается нетронутым без ущерба для самой его способности к развитию, его естественной плодовитости» 12. Катастрофическая духовная ситуация, о которой идет речь, — заключительный акт противоречивой и длительной эволюции общественного сознания, изуродованного и порабощенного всей историей и всеми формами отчуждения труда.
Можно было бы специально исследовать развитие эстетического вкуса в связи с расширением сферы творческих трудовых интересов различных слоев и классов люден в разные эпохи и одновременно как антитезу этому развитию — неизбежное в классовом мире постоянное, свойственное каждой эпохе сужение, аристократизацию и последующее вырождение вкуса, подчинение его предвзятостям и догмам. Общая закономерность выступила бы тогда вполне наглядно: расширение творческих горизонтов развивает универсальный вкус, ведет к росту духовной культуры, к высвобождению деятельных потенций человечества, тогда как прогрессирующее разделение и отчуждение труда также последовательно, от формации к формации, стирают духовную культуру, уничтожая вкус и кастрируя творческое начало.
Не здесь ли ключ и к своенравным зигзагам истории собственно художественного творчества, прихотливый узор которых в значительно меньшей степени, чем хотелось бы историкам и социологам, следует за ростом материальной культуры? Попытки откреститься от многозначительного укора «умершего» греко-римского искусства вовсе не объясняют его поразительной силы, так же, как и изощренное подражание «матческим» идолам все-таки всегда выдает подделку «под инков», «под негров», «под скифов» и т. д.
Может быть, ушедшая сила эпоса — пусть в элементарном, но свободно-творческом отношении народных масс к своему патриархально-общинному образу жизни, когда и обработка земли, и шитье одежды, и строительство дома еще оставались простейшим, но индивидуально-созидательным актом, когда душа «простого человека» естественно пела свою песню творца. Ведь песня не требует высоких технических достижений.
