Среди этих индейцев было два человека с парализованными нижними конечностями: молодая женщина, опиравшаяся на две палки, и мужчина, также молодой, который ползал по земле подобно безногому калеке. Его вздувшиеся и, по-видимому, наполненные серозной жидкостью колени резко выступали над исхудавшими голенями. Тем не менее обоим калекам удавалось передвигаться по лесу и даже с видимой легкостью совершать дальние переходы. Может ли быть, чтобы полиомиелит или какое-либо другое заболевание распространилось среди этой группы индейцев еще до их длительных контактов с цивилизацией?
При виде этих несчастных, предоставленных самим себе, было прискорбно вспоминать слова Тевэ, который побывал у прибрежных индейцев тупи в XVI веке. Он утверждает, что этот народ, «состоящий из тех же элементов, что и мы… никогда… не страдает от проказы, паралича, летаргии, язвенных или почечных болезней или от других наружных и внутренних пороков тела». Он и не подозревал, что он и его спутники были предвестниками этих болезней.
К концу дня мы добрались до деревни. она располагалась на высоком берегу, обрывающемся к стремительно несущимся водам реки Игарапе-ду-Лейтан, правого притока машаду. Деревня состояла из четырех более или менее квадратных домов, расположенных в один ряд вдоль реки. Два самых больших дома служили жилищем, как это можно было заключить по гамакам из хлопковых веревок, подвешенным между столбами. В двух других уже давно, видимо, не жили, и они походили на навесы Или укрытия. На первый взгляд эти дома напоминали бразильские жилища этого района. На самом деле они были сооружены по-иному: столбы, поддерживающие высокую двускатную кровлю из пальмовых веток, располагались по внутреннему периметру кровли, и поэтому строение напоминало форму квадратного гриба. Ложные стены, или ограды, были возведены вертикально к крыше, но не достигали ее. Они состояли из расколотых вдоль стволов пальм, связанных друг с другом выпуклой стороной наружу.
В главном доме, который помещался между двумя навесами, в стволах, составляющих стены, были вырезаны пятиугольные бойницы, а внешнюю их поверхность покрывали схематично выполненные рисунки красного и черного цветов с помощью краски уруку и какой-то смолы. Эти рисунки изображали персонаж из какой-то легенды, женщину, орла-гарпию, детей, жабу, собаку, большое непонятное четвероногое, две зигзагообразных линии, двух рыб, ягуара и, наконец, следовал симметричный узор, составленный из квадратов и полумесяцев.
Эти дома ничем не походили на жилища соседних индейских племен. Вероятно, однако, они имели какую-то традиционную форму. Когда Рондон открыл индейцев тупи-кавахиб, их дома уже были квадратными или прямоугольными с двускатной крышей. Кроме того, грибовидная форма не соответствует новобразильской технике строительства. К тому же различные археологические материалы подтверждают, что подобные дома с высокой кровлей были свойственны некоторым еще доколумбовым цивилизациям[86].
Еще одно своеобразие тупи-кавахиб: подобно своим родственникам паринтинтин они не разводят и не употребляют табак. Увидев, как мы распаковываем запасы скрученного в виде веревок табака, вождь деревни презрительно воскликнул: «Ианеапит!»— «Да это же отбросы.!»
В отчетах Комиссии Рондона отмечается, что в период ее первых контактов с индейцами тех так раздражало присутствие курильщиков, что они вырывали у них сигары и сигареты. Однако в отличие от паринтинтин у тупи-кавахиб есть для табака свой термин: они его называют тем же словом, что и мы, — «табак». Этот термин имеет, очевидно, карибское происхождение, восходя к старым наречиям аборигенов Антильских островов. Переходное звено найдено среди языков жителей реки Гуапоре, в которых встречается тот же термин либо потому, что они заимствовали его из испанского языка, либо в связи с тем, что культуры Гуапоре представляют собой наиболее выдвинутый на юго-запад авангард древней антильско-гвианской цивилизации (как на это указывают многие признаки), которая также оставила свои следы в низовьях реки Шингу[87]
Следует добавить, что намбиквара — закоренелые курильщики, а другие соседи тупи-кавахиб — кепкириват и мунде — нюхают такого-то грызуна, веретена, несколько луков длиной примерно в 1,7 метра. Стрелы были различных типов: с бамбуковым копьевидным наконечником — для охоты, или с наконечником в форме зубьев пилы — для войны, либо с несколькими остриями — для рыбной ловли. Увидел я и несколько музыкальных инструментов: флейты Пана с тринадцатью трубками и флажолеты с четырьмя отверстиями.
С наступлением темноты вождь весьма торжественно принес нам кауи и рагу из гигантской фасоли и горького перца, которое жгло рот. Это блюдо показалось нам необычайно вкусным после шести месяцев пребывания среди намбиквара, которым неведомы соль и перец. Из-за своего нежного нёба они даже остужают кушанья перед едой, заливая их водой. В небольшом калебасе хранилась местная соль — бурая вода, такая горькая, что смахивала на какой-то яд. Поэтому вождь, довольствовавшийся тем, что смотрел, как мы едим, даже глотнул ее, чтобы успокоить нас. Эта приправа приготовляется из золы дерева тоари-бранко.
Достоинство, с которым нам предложили скромный ужин, напомнило мне, что вожди тупи в прежние времена «держали открытый стол», как писал один из путешественников.
Еще более меня удивила такая деталь: после ночи, проведенной под одним из навесов, я обнаружил, что мой кожаный пояс прогрызли сверчки. Я никогда не страдал от этих насекомых, остававшихся для меня совершенно незаметными во время путешествий среди индейцев каинганг, кадиувеу, бороро, пареси, намбиквара, мунде. И именно среди тупи судьба предназначила мне пережить злоключение, которое постигло Ива де Эврё[88] и Жана де Лери за четыреста лет до меня.
Вот как они описывают этих насекомых: «Они не больше наших сверчков, тех, которые по ночам тянутся к огню. Если они что-нибудь находят, то не преминут это сгрызть. Например, они набрасываются на сафьяновые воротники, и те, кому они принадлежат, находят их утром совершенно белыми и выскобленными». Поскольку сверчки (в отличие от термитов и других насекомых-разрушителей) довольствуются тем, что уничтожают лишь верхнюю пленку кожи, то я нашел свой пояс «совершенно белым и выскобленным». Он стал вещественным доказательством удивительного «симбиоза», существующего не одну сотню лет между этими насекомыми и человеком.
Как только встало солнце, один из наших людей направился к лесу, чтобы подстрелить нескольких голубей, порхавших на опушке. Вскоре мы услышали выстрел, но не обратили на него ни малейшего внимания. Спустя несколько минут прибежал, запыхавшись, индеец и в состоянии сильного возбуждения пытался нам что-то объяснить, но поблизости не было Абайтары, выступавшего в роли переводчика. Индеец был крайне взволнован, лицо его покрывала мертвенная бледность.
Тем временем со стороны леса послышались приближавшиеся громкие крики, и мы увидели, как по огородам бежит наш охотник, придерживая левой рукой правую разможженную кисть. Оказывается, он оперся на ружье, которое выстрелило. Луис и я стали размышлять над тем, что же делать. Три пальца и ладонь были почти раздроблены. По-видимому, требовалась ампутация. Но нам не хватало мужества сделать ее и оставить инвалидом нашего спутника, которого мы наняли вместе с братом в небольшой деревне в окрестностях Куябы. Мы чувствовали за него особую ответственность из-за его молодости. Кроме того, нас особенно привлекала в нем его крестьянская честность и деликатность. На нем лежала обязанность заниматься вьючными животными, а это требовало большой ловкости рук. Чтобы распределить грузы на спине быка, нужна немалая сноровка. Ампутация была бы для него катастрофой. Не без опасения мы решили укрепить пальцы на прежнем месте, сделать повязку с помощью тех средств, которыми мы располагали, и отправились в обратный путь. Я наметил такой план действий. После возвращения в лагерь Луис поедет с раненым в Урупу, где находился наш врач, а я, если индейцы, согласятся с этим планом, останусь с ними в лагере на берегу реки и буду ждать две недели возвращения за мной галиота.
Три дня потребуется для спуска по реке и примерно восемь, чтобы плыть обратно вверх по течению. Индейцы, устрашенные несчастным случаем, из-за которого, по их мнению, могли измениться наши дружественные намерения, согласились на все, что мы им предложили. Не дождавшись, пока они закончат сборы, мы отправились обратно.
Путь проходил в кошмарной обстановке, от него сохранилось мало воспоминаний. Раненый стонал всю дорогу, но шагал так быстро, что нам не удавалось его догнать. Он шел во главе нашего отряда, даже впереди проводника, не испытывая ни малейшего колебания в выборе маршрута. Ночью его удалось заставить спать с помощью снотворного. К счастью, у него не было никакой привычки к лекарствам и снотворное подействовало очень быстро.
