«1 Что Человек разъят на Тело и Душу.
2. Что Действие, то есть Зло, от Тела; а Мысль (Reason), то есть Добро, от Души.
3. Что Бог будет вечно мучить Человека за Действие (Energies).
Но Истина — в Противоположном:
Душа и Тело неразделимы, ибо Тело — частица души и его пять чувств суть очи души.
Жизнь — это Действие и происходит от Тела, а Мысль привязана к действию и служит ему оболочкой.
Действие — Вечный Восторг. (Delight)».
(пер. А.Я.Сергеева)
«Движение возникает из Противоположностей», — заявляет Блейк (имея ввиду, видимо, и «Бракосочетание рая и ада», идея которого возникла из догмата о противоположности одного другому) и насыщает текст поэмы каскадом антиномий, парадоксов и оксюморонов.
Противоречивость духовного мира Блейка стала причиной самых противоположных воззрений на религиозной природу его творчества (эти противоположности во многом и двигали научную мысль вперед). Его объявляли глубоко верующим христианином-антиклерикалом,[23] гностиком,[24] предтечей теологии «смерти Бога»,[25] а кроме того, конечно, реформатором, пророком и еретиком. Блейк же считает, что любой честный человек обязан быть пророком, и видит свои произведения как новое священное писание, которое он должен явить миру.
Дж. Бентли озаглавил свою биографию Блейка «Незнакомец родом из Рая» (The Stranger from Paradise, 2001), за что получил специальную премию за лучшее название научной монографии. Канадский исследователь, посвятивший Блейку свою жизнь, утверждает, что Блейк «не только твердо веровал в существование рая, но и неукоснительно поступал в соответствии со своей верой. Величайшее достижение его как поэта — предоставленная нам возможность отправиться в райские сферы, созданные его воображением».[26] В ранней и до сих пор наиболее читаемой книге стихов «Песни невинности и Песни познания, показывающие два противоположных состояния человеческой души» (Songs of Innocence and Songs of Experience, Shewing the Two Contrary States of the Human Soul) Блейк разделяет добро и зло, которые позднее попытается соединить «узами Гименея». Райский мир чистоты представлен в образах невинной природы и безоблачного детства, в которых пребывают небеса и Бог:
Sweet dreams, form a shade, O'er my lovely infants head. Sweet dreams of pleasant streams, By happy silent moony beams Sweet sleep, with soft down. Weave thy brows an infant crown. Sweet sleep, Angel mild, Hover o'er my happy child. Sweet smiles, in the night, Hover over my delight; Sweet smiles, Mothers smiles, All the livelong night beguiles. Sweet moans, dovelike sighs, Chase not slumber from thy eyes. Sweet moans, sweeter smiles, All the dovelike moans beguiles. Sleep, sleep, happy child, All creation slept and smil'd; Sleep, sleep, happy sleep. While o'er thee thy mother weep. Sweet babe in thy face Holy image I can trace. Sweet babe, once like thee. Thy maker lay and wept for me. Wept for me, for thee, for all, When he was an infant small. Thou his image ever see, Heavenly face that smiles on thee, Smiles on thee, on me, on all, Who became an infant small. Infant smiles are His own smiles, Heaven & earth to peace beguiles.
Спи, дитя, счастливым сном,
Целый мир уснул кругом.
Спи же, спи, родимый мой,
Я поплачу над тобой.
Предо мной священный лик
На твоем лице возник,
Твой Создатель здесь во сне,
Горько плакал обо мне.
Как невинное дитя,
Плакал, глазками блестя,
О тебе и обо всех,
И слезами смыл наш грех.
И теперь глядит, любя,
Он с улыбкой на тебя,
В снах ребенка спит он сам.
Мир земле и небесам.
(«Колыбельная», пер. Бальмонта)
Описания природы насыщены у Блейка библейскими аллюзиями, в частности, на часто используемое при описании райской гармонии видение пророка Исайи о том времени в будущем, когда «волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею и детеныши их будут лежать вместе; и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змея. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей: ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море».(Ис.11:6–9). В стихотворении Блейка «Ночь» преображенный Богом лев с небес обращается к ягненку, пасущемуся внизу на земле:
Night
(…)
"And now beside thee, bleating lamb, I can lie down and sleep; Or think on Him who bore thy name, Graze after thee and weep. For, washed in life's river, My bright mane for ever Shall shine like the gold As I guard o'er the fold."
(…)
Теперь, ягненок, я могу
С тобою рядом лечь,
Пастись с тобою на лугу
И твой покой беречь.
Живой водой омылся я,
И грива пышная моя,
Что всем живым внушала страх,
Сияет золотом в лучах.
(пер. С.Маршака)
Заметим, что поэтическая книга Блейка написана о «двух противоположных состояниях души», то есть раскрывает «ужасающую симметрию» внутреннего мира личности («fearful symmetry» — словосочетание из стихотворения Блейка «Тигр», вопрошающего о происхождении зла).
Как библейские, так и художественные образы невидимого мира являются метафорами внутреннего рая или ада души. Крылатым в английском языке стало выражение «из рая сделать ад» («to make Hell of Heaven» или, наоборот, «to make Heaven of Hell») из комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», героиня которой Гермия восклицает:
Before the time I did Lysander see,
Seemed Athens as a paradise to me:
O,then, what graces in my love do dwell,
That he hath turn» d a heaven unto a hell!
*
Пока я здесь жила, любви не зная,
Афины мне казались лучше рая…
И вот — любовь! Чем хороша она,
Когда из рая сделать ад вольна?
(I, 1, пер. Т.Щепкиной-Куперник)
Милтон заимствует идиому у Шекспира и влагает в уста Сатаны, провозглашающего собственную независимость от Бога и способность внутри себя создать ад или рай:
Is this the Region, this the Soil, the Clime, Said then the lost Arch Angel, this the seat That we must change for Heav'n, this mournful gloom For that celestial light? Be it so, since hee Who now is Sovran can dispose and bid What shall be right: fardest from him is best Whom reason hath equald, force hath made supream Above his equals. Farewel happy Fields Where Joy for ever dwells: Hail horrours, hail Infernal world, and thou profoundest Hell Receive thy new Possessor: One who brings A mind not to be chang'd by Place or Time. The mind is its own place, and in it self Can make a Heav'n of Hell, a Hell of Heav'n. What matter where, if I be still the same, And what I should be, all but less then hee Whom Thunder hath made greater?
*
На эту ли юдоль сменили мы, —
Архангел падший молвил, — Небеса
И свет Небес на тьму? Да будет так!
Он всемогущ, а мощь всегда права.
Подальше от Него! Он выше нас
Не разумом, но силой; в остальном
Мы равные. Прощай, блаженный край!
Привет тебе, зловещий мир! Привет,
Геенна запредельная! Прими
Хозяина, чей дух не устрашат
Ни время, ни пространство. Он в себе
Обрел свое пространство и создать
В себе из Рая — Ад и Рай из Ада
Он может. Где б я ни был, все равно
Собой останусь, — в этом не слабей
Того, кто громом первенство снискал.
(I, 242–258 пер. А.Штейнберга)
Аллюзией на эти слова Блейк открывает прозаическую часть «Бракосочетание рая и ада»: «Тридцать три года назад с началом нового рая возродился и Вечный Ад», имея в виду (отчасти иронически) самого себя как духовный микрокосм. Качеством микрокосма он наделяет даже мельчайшие частицы пространства и времени, отсюда его знаменитое четверостишие, ставшее поэтическим определением цели искусства:
Auguries of Innocence.
To see a World in a Grain of Sand
And a Heaven in a Wild Flower,
Hold Infinity in the palm of your hand,
And Eternity in an hour.
*
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо в чашечке цветка.
(пер. С.Маршака)
Если ад он часто ассоциирует с церковными и политическими искажениями Истины, то рай — с внутренней энергией творчества, призванной преобразить человека и мир вокруг него. Для Блейка важна идея «ментального рая» (Mental Paradise), который должен быть выстроен самим человеком: «Пусть каждый христианин по мере собственных возможностей открыто перед всем миром заявит о своем внутреннем стремлении (mental pursuit) возвести Иерусалим». В трех визионерских поэмах — «Четыре Зоа», «Милтон» и «Иерусалим» — Небесный Град не спускается с небес, а является результатом человеческого труда и воображения.[27]
Пророческие поэмы Блейка оказались слишком сложными для широкой читательской аудитории, а его призыв к строительству «ментального» Иерусалима — слишком радикальным для консервативной религиозной среды. Популярность же завоевало небольшое стихотворение «Иерусалим» (которым Блейк открывает поэму «Милтон»), воспевающее веру в строительство Небесного Града на Британской земле. Град Небесный противопоставлен английскому «Граду Земному», как небеса — аду, а поэт видит себя милтоновским Спасителем, устремляющимся на колеснице вниз, дабы победить ад и восстановить рай:
And did those feet in ancient time Walk upon England's mountains green? And was the holy Lamb of God On England's pleasant pastures seen?
And did the Countenance Divine Shine forth upon our clouded hills? And was Jerusalem builded here Amongst these dark Satanic Mills? Bring me my Bow of burning gold Bring me my Arrows of desire Bring me my Spear: O clouds unfold! Bring me my Chariot of fire.
