Александр Панченко - Русский спиритизм: культурная практика и литературная репрезентация

Так или иначе, вполне вероятно, что пушкинские торжества 1880 г., совпавшие по времени с массовым распространением русского спиритизма, оказали на него если не прямое, то косвенное воздействие. Вместе с тем, не нужно забывать, что первые русские спиритуалисты также предпочитали общаться именно с духом Пушкина. Можно предполагать, таким образом, что с самого момента своего появления русский спиритизм имел своеобразную «литературную» и, более того, «пушкинскую» ориентацию.

«Литературность» русского спиритизма вступает в данном случае в прямое противоречие с традициями «фольклорной культуры». Л. Н. Толстой, избравший тему спиритизма для изображения непреодолимой культурной дистанции между пореформенными крестьянами и современной им городской элитой, был прав лишь отчасти. Спустя полвека после первой постановки «Плодов просвещения» спиритизм получил распространение и в крестьянской среде, однако в данном случае адаптация этого культурного импорта действительно вызвала определенные проблемы. Дело в том, что в русском крестьянском фольклоре мотивы, послужившие одним из оснований для развития англо-американского спиритизма (см. выше), либо отсутствуют, либо существенно трансформированы. Поэтому успех деревенских спиритических сеансов напрямую зависел от степени модификации «медиумической» практики к механизмам и нормам крестьянской ритуальной культуры. Полевые записи, опубликованные в приложении к настоящей статье, как мне кажется, демонстрируют именно такую зависимость. В первом тексте («Мы ишшо гадали духом») практика спиритизма вполне успешно адаптируется к традиции крестьянских гаданий, причем вызываемый дух — это «задавившийся» (повесившийся), т. е. нечистый покойник, которого надо «выкрикивать» в печную трубу и который непременно будет пугать гадающих девушек. Все элементы этой истории имеют основания в региональном фольклоре севера Новгородчины, а от «медиумических сеансов» в ней остается только крутящееся блюдце.

Однако когда крестьяне пытаются овладеть «правильным» городским спиритизмом и вызвать дух Пушкина, их сеанс завершается неудачей. Во втором тексте («Пушкина вызывали») вполне уместный и традиционный для «спиритуалистического пушкинианства» вопрос вызывает несуразный и несерьезный ответ: «А Пушкина и спрашиваем: „А где сейчас находишься?“ А он говорит: „У магазина, на крыльце“». Впрочем, здесь возможны и переходные варианты, совмещающие «литературный» спиритизм и представления о нечистых покойниках. К их числу относится вызывание духа В. В. Маяковского, описанное в третьем тексте: «А, вот как надо, што ну — кто или задавивши, или повесивши. „Вот, — г<овори>т, — мы вызывали дух Маяковсково“. Што дух Маяковсково. „И вот, — г<овори>т, — до чево мы ему надоели, што он, — г<овор>ит, — нас на три буквы послал“». Трудно сказать, однако, насколько релевантен крестьянской культуре образ нечистого покойника, бранящегося матом. С одной стороны, в русской традиции матерная брань обладает широким спектром религиозно-мифологических коннотаций: она может восприниматься и как святотатство, и как признак потустороннего существа, и как оберег от того же нечистого покойника. Вместе с тем вызываемые духи матерятся не только на сеансах у деревенских спиритуалистов, но и у их городских коллег. В одной из записей, опубликованных Адоньевой, точно таким же образом ведет себя и Пушкин [Адоньева 2001: 68]. Впрочем, и на этот, и на подобные вопросы можно будет ответить лишь после подробного этнологического и историко-антропологического анализа спиритических практик советской эпохи.

Итак, первых русских спиритуалистов, собиравшихся в Москве в 1853 году, и современных крестьян из небольшой деревни на севере Новгородчины роднит одна своеобразная практика: и те и другие вызывали дух Пушкина и спрашивали покойного поэта о его местопребывании. Согласно распространенному и не слишком грамотному выражению, «Пушкин — это наше все», и «Пушкин» в данном случае — так сказать, pars pro toto русской литературы. Как мне представляется, вышесказанное позволяет в очередной раз констатировать особую роль литературы в обиходной культуре России двух прошедших столетий. В XIX–XX веках русская литература действительно была не только видом словесности или средством выражения философских, политических и морально-этических взглядов, но и своеобразным лекарственным средством, по крайней мере — в контексте ритуализованных форм социально-психологической терапии. Трудно сказать, насколько благотворным оказалось это обстоятельство для российского общества и российской культуры. Думаю, впрочем, что здесь дело обстоит так же, как и с лекарствами вообще: в малых дозах они целительны, в излишних — вредоносны.

Собиратель: А как еще гадали?

Информант: Мы ишшо гадали духом. Вот уж это правдом — духом. Вот было — такой круг нарисуешь…, буквы поставишь, и вызывали… там, кто задавивши, или кто. Да. И по этим буквам читали. Ну вот я… Надо обязательно было, чтобы или же трое или пятеро. Чтоб непарное число было. Вот он и говорил, читали — говорил… Это было духом. Это… А кричали — вызывали в трубу. Но чтобы маленьких никого не было, чтобы детей. Вот этот дух.

Собиратель: А обязательно должен был задавившийся… или какой?

Информант: Это… духом гадать-то? Да было в любое время. Вот в любое время.

Собиратель: А кого вызывали-то?

Информант: Кто но… задавивши. <В>от таких вызывали. Чтобы… приходил этот чёрт. Говорил.

Собиратель: А этот… кто-нибудь знакомый задавившийся, из деревни, да?

Информант: Ну, мы в деревне жили, мы знали кто повесивши, кто такой… такой умерши — вызывали. Не знаю, насколько правда, но блюдечко фарфорово ходило. Блюдечко ходит вот так. Да вы, наверно, этого… конечно, не поверите. Но это было. Это тожо было. И это блюдечко идёт… Читали по буквам. Каки она… на кажду букву, успевает и читай. <…>

Собиратель: А что выходило-то? По буквам-то?

Информант: А чого загадаешь. Тогда кто это… было дело ищё в войну. Бабы-то были молодые, а не хватало — вот нас девчонок и брали ищё, токо стоять. Вот оно последний раз оно стало. «А с кем ты пойдёшь сегодня спать?» Он сказал: «Со мной», — дак я еле до дому добежала. Да скорей мамы… у мамы это… на кровать. Сказал, что: «Я, — говорит, — ее по… пойду провожать». Вот как вы думаете! <…> Но это правильно бабам говорили, которой убит, которой где что. Которой говорит: «Я, — говорит, — сидел в байне, я тебя видел». Ну он пугал их. Не… раз нечистая сила, дак она же пугает.

Собиратель: А про Святки вот еще. Гадали на Святки-то?

Информант: Гадали. Гадали на блюдцо, гадали. Так вот… Одна дружила с парнем. И мы на это блюдце стали гадать. Номера — ну, наверно, знаете — номера напишешь, стрелку. И только вот так пальцы держишь… Ходит. Вот, честно, ходит. Может быть, ивы гадали? Ну вот движется, движется. Мы задаём вопрос: «За кого Настя выйдет замуж?» — «За Сашу». «За Сашу», — и пишет: «Сметкина». А она гуляла со Зверевым. <…> А вот… мою… подружке… стали это вот: «За кого ты выйдешь замуж, она выйдет замуж?» Оно и… так читаем, что: «В своей деревни, и сундук на санках перевезёт», [смеется] Она… дружила — в лесу работала, в Опарине, там с парнем дружила, так и думали, что она за него выйдет. Точно: вышла через дом.

Собиратель: А скажите, а кто это говорит-то?

Информант: Это пишет. А… ведь духов вызываешь.

Собиратель: А ВОТ ЧТО За духи-ТО?

Информант: Пушкина вызывали, вот всех мёртвых… вызывали. А Пушкина и спрашиваем: «А где сейчас находишься?» А он говорит: «У магазина, на крыльце».

Информант: А то ишо вот как-то гадают. Но это я не знаю… Гадали. Форточку открывают. Зимой. Это тоже — на старый Новый год. Круглый стол надо. Но большинство говорят, штоб не надо было… штоб гвоздей не было в этом, а только одно дерево. Пишут — вот так круглый вырезают бумагу и пишут номера. Вот часы: час, два, три, четыре — там до двенадцати. И так же и стрелку пишут. И пишут алфавит. Весь алфавит — по этому. Ложат блюдце вверх дном. И кто там гадает — там сколько хочешь гадай человек — и держат руки. Вот держит руку. <…> А потом… одни, г<ово>рит, гадали-гадали так, што вот всё идёт… всё… А, вот как надо, што ну — кто или задавивши, или повесивши. «Вот, — г<овори>т, — мы вызывали дух Маяковсково». Што дух Маяковсково. «И вот, — г<овори>т, — до чево мы ему надоели, што он, — г<овор>ит, — нас на три буквы послал. Сколько человек нас гадало — и все ево и вызывали. И он, — г<овор>ит, — на три буквы нас и послал. И блюдце прекратилось крутитцы».