Анатолий Штейгер - Мертвое «да»

Одна мечта осталась — о покое.
Не надо дружбы, все слова пусты,
И это слово — самое пустое.

(Для дружбы надо, чтобы было двое,
Одним был я, другим был воздух: ты.)

«Попрыгунья стрекоза
Лето красное все пела».
…Опускаются глаза.
Тихо катится слеза
По щеке, по загорелой.

Сердце попусту боролось —
Наступил последний срок.
Ждать, чтоб все перемололось,
Не по силам. Сорван голос,
Ты забывчив и далек.

Осень стала у ворот,
Листья мертвые в подоле.
Кое-кто ей подает…
(Никогда он не поймет
Этой нежности и боли).

Видно песенка допета
Вся до самого конца.
Не вернется больше лето…
Неумыта-неодета
Осень стала у крыльца.

Первый чуть пожелтевший лист
(Еле желтый — не позолота),
Равнодушен и неречист,
Тихо входит Сентябрь в ворота.

И к далекой идет скамье…
Нежен шелест его походки.
Самый грустный во всей семье.
В безнадежности и в чахотке.

Этот к вечеру легкий жар,
Кашель ровный и суховатый…
Зажигаются, как пожар,
И сгорают вдали закаты.

Сырость. Сумрак. Последний тлен
И последняя в сердце жалость…
— Трудно книгу поднять с колен,
Чтобы уйти, такова усталость.

Ты осудишь. Мы не виноваты.
Мы боролись и не шли к греху.
Запах поля, запах дикой мяты
У Тебя не слышен наверху.

Все у нас печально и убого:
В переулке низкие дома,
Меж полей размытая дорога,
За плечами нищая сума.

Так стоишь часами за деревней,
День прошел — как не бывало дня…
Этот мир, заброшенный и древний,
Веселее не был до меня.

Да и завтра веселее тоже
Он стоять не будет у дверей.
Мы несчастны. Очень. Боже, Боже,
Отчего Ты с нами не добрей…

Будь, что будет, теперь до конца —
Всё поднимут покорно плечи.
Ни одной клеветы на Творца
После этой не будет встречи.

…это был лишь короткий миг,
Но он был невозможней, краше,
Чем все то, что мы знали из книг,
Чем все сны, все надежды наши.

Ведь это было, было наяву —
Совсем не сон, совсем не наважденье.
(И я лишь лгу теперь, что я живу
И всех ввожу напрасно в заблужденье.)

…но стоит только отойти, присесть,
Закрыть глаза, — чтоб начало казаться,
Что дальше невозможно спать и есть,
Ходить в кафе… Как все, за жизнь хвататься.

Четыре часа утра.
На небе бледнеет звезда.
Упрямая линия рта,
Пробора прямая черта.

— А всё же любовь одна,
Я верю любви до конца.
Шампанское. «Пей до дна».
На нём уже нет лица.

Любовь, опустись, припади,
Крылом своим лёгким задень…
…Но пятна на белой груди,
Но чёрный цилиндр набекрень.

Зови не зови — не придёт.
Упрямее линия рта.
Так каждую ночь напролёт,
Так каждую ночь — до утра.

Снова в Париже весна начинается
Очень застенчива, очень слаба.
Что-то как будто бы даже меняется…
Уж не судьба ли? едва ли судьба…

Все-таки нас это тоже касается:
Ландыши, что продают на мосту;
Лица прохожих (их взгляд, что встречается);
Облако; день, что за днем удлиняется;
Русская служба (вечерня в Посту)…

Жизнь, — в этой жизни всегда невесело,
Мир оказался серьезней, умней…
Сердце давно все измерило, взвесило,
Даже весну — и тоску, что в ней…

Не получая писем, сколько раз
Мы сочиняли (в самоутешенье?..)
Наивно-драматический рассказ
Про револьвер, болезнь или крушенье…

Отлично зная — просто не до нас
(Но уж не в силах обойтись без фальши,
Поверить правде до конца страшась,
Не смея думать, что же будет дальше)…

Так от века уже повелось,
Чтоб одни притворялись и лгали,
А другие им лгать помогали,
(Беспощадно все видя насквозь) —
И все вместе любовью звалось…

Задребезжит на лестнице звонок.
Она войдет. Присядет. Что-то скажет.
За нею следом принесут венок.
На стол с постели кто-то переляжет.

Три долгих дня пройдут до похорон.
Три дня его не вынесут из дому.
Но ничего уж не исправит он…
И как ему исправить, неживому?

Его проводят. Кто-нибудь придет
К нему, быть может, и назавтра в гости.
Но очень скоро, мертвый, он поймет,
Что он, на самом деле, на погосте.

И что, пока не запоет труба,
Он обречен сносить воспоминанье,
Как поцелуй его коснулся лба,
Но возвратить уже не мог дыханья…

Нам в этом мире все давно чужи.
Мы чьи-то жмем бессмысленные руки,
Мы говорим, смеемся. Сколько лжи
И сколько в этом настоящей муки.

Но если раз, единый только раз
Мы наяву Тебя случайно встретим —
Толпа сомкнется и разделит нас…

Давно пора бы примириться с этим.

Уже не страх, скорее безразличье —
Что им до нас, спокойных и серьезных?
Есть что-то очень детское и птичье
В словах, делах и снах туберкулезных.

Особый мир беспомощных фантазий
И глазомера, ясного до жути,
Всей этой грусти, нежности и грязи,
Что отмечает в трубке столбик ртути.

Первая дружба — навеки,
Детские клятвы — до гроба…
Где ты теперь, мой друг?

Взрослыми стали оба,
Грустными стали оба,
Фронты, моря и реки
Нас разделили вдруг.

Стоило ночи скакать на коне,
Дни проводить в пулеметном огне
(С Белыми, Красными) и на войне
Между Россией и Польшей…

Чтобы, домой, наконец, возвратясь,
Вдруг на себя бы рука поднялась!..

Так и не свиделись больше.

Настанет срок (не сразу, не сейчас,
Не завтра, не на будущей неделе),
Но он, увы, настанет этот час, —
И ты вдруг сядешь ночью на постели
И правду всю увидишь без прикрас
И жизнь — какой она на самом деле…