Бошу (21–22): Я желаю нежелания, а народ сам опрощается.
§ 58Недеяние, к которому даосы призывали истинных правителей, внешне может напоминать пассивно-отстранённое правление. Но лишь в этом случае оно не вредит народу. Жёсткие меры ведут же лишь к обнищанию народа, так как государство перестаёт следовать Дао. Тогда любое благое дело оборачивается негативной стороной, и образуется безысходно замкнутый круг, в котором несчастье одних становится успехом других, и наоборот. Лишь недеяние, обнаружение в вещах и во всяком действии золотой середины предотвратит переход поступков в свою противоположность. В этом и должно заключаться мастерство правителямудреца.
Можно предложить другой перевод характера власти, то есть правителя (1): «глуп и некомпетентен». В любом случае, это вызов идеалу конфуцианского правителя — строгого, церемонного, придерживающегося множества ритуальных уложений, постоянно так или иначе проявляющего себя то гуманностью, то подавлением смут. Но даос не виден — «не слепящ».
Мир крайностей неизбежно ведёт к несчастью, избыточность — к утрате всего. Эта мысль в дальнейшем помогла ассимилироваться на китайской почве буддизму, провозгласившему, что жизнь — это величайшее несчастье, а причиной этого несчастья является привязанность к жизни. Способствовала проникновению буддизма в Китай и идея о неком «воздаянии Неба», проскальзывавшая в даосизме, хотя и в крайне неоформленном виде (§ 79). Мысль о кармическом воздаянии и перевоплощении сополагалась с идеей о возвращении вещей к своему истоку и обновлении благодаря следованию Дао.
Бошу (5):
фраза отсутствует.
§ 59Выражение «служение Небу» или «поклонение Небу» — «ши тянь» (1) вызывало споры уже у древних комментаторов, в частности, высказывалось предположение, что под «Небом» подразумевается «Я». Таким образом, вся фраза приобретает иной оттенок: «В служении людям и пестовании самого себя ничто не сравнится с воздержанностью». Этой версии придерживается и ряд современных исследователей [10, 115].
Воздержанность имеет очень широкое поле значений в древнекитайском языке, в том числе «бережливость-экономия» и «отсутствие расточительности», а также и соблюдение определённых правил жизни. В данном случае воздержанность — это прежде всего даосское самосокрытие мудреца, ведущее к предельной внутренней концентрации могучего жизненного импульса, т. е. Благости. Предел положен только вещам. Достигая предела, они переходят в свою противоположность. В связи с неизменчивостью Дао оно лишено трансформаций (хотя весьма мобильно и податливо), и потому отсутствие в нём предела делает его всемогущим. Само же Дао и есть предельное состояние всех вещей.
Мудрец, накопивший в себе Благость и ставший идентичным с Дао, также беспределен и внесмертен (смерть — предел жизни, и наоборот).
Это — один из параграфов, где Дэ обнаруживает свой «энергетический» облик, что видно как из самого текста, так и из комментариев Ван Би. Благость можно аккумулировать, сосредотачивать, при этом прозревая как бы её изначалие, её исток — «корень», не отвлекаясь на внешние проявления — «ветви». Именно аккумулирование Дэ в избытке (6–7) позволяет воплотить в человеке правителя — властителя над людьми.
Иногда фразу (1–4) считают парадоксальным высказыванием, распространённым в народе, и переводят так: «Правя ли людьми, служа ли Небу, лучше всего быть крестьянином. Тот, кто является крестьянином, тот рано одевается» [51, 59]. В данном случае крестьянин становится символом огромного напряжения, непрестанного труда, повседневного подвижничества в своём деле. Стоит ему лишь прекратить работать, — и его Ожидает голодная смерть. Равно и мудрец не может не исполнять своей миссии. Во фразе (3–4) трактовка иероглифа «фу» даст нам вариант: «Тот, кто воздержан, способен повиноваться (последовать) Дао с самого начала».
Лишь наделённый высшей Благостью, полученной от Дао, может «владеть государством» (12), то есть взвалить на себя и вынести всё бремя государственных дел. Речь идёт не столько о собственно обладании или управлении государством, сколько о выполнении некой вселенской миссии гармонизации этого мира. В древности понятие «го» (государство) имело более широкий смысл — «удел, на который распространяется власть или Благость правителя», а следовательно, под обладанием государством подразумевается осеменение мудрецом своей Благостью всего мира, а не какой-то конкретной страны.
Это подтверждает и выражение (13), говорящее о «Матери государства», то есть о том начале, которое стоит у истока правления этим миром вообще — о Дао. Ибо Матерь государства, безусловно, означает Матерь мира — само Дао. Дао не только глубинно, но и предельно широко, распространено повсеместно. Именно этот смысл заключён в сентенции (15–16), которая в дословном переводе звучит так: «Это зовётся глубокими корнями, которые идут в стороны (гэн), и крепкими корнями, которые идут вглубь (ди)».
Бошу (3–4):
Лишь воздержанность приносит раннюю [готовность следовать Дао].
§ 60Чтобы сварить мелкую рыбёшку, достаточно лишь окунуть её в кипящую воду — процесс приготовления несложен и почти незаметен. Но здесь важно и не переварить, «не познав меры».
В мыслях о взаимодействии мудрецов и духов скрещивается архаика веры в мощь духов и философия Дао. Последняя уже побеждает, и Дао оказывается выше духов, поскольку оно стоит над добром и злом, над вредоносной силой духов. Не причинять зла действиями — уже великая польза. Духи способны вредить злом, мудрец — желанием совершать добро, которое тоже является вмешательством в естественный ход событий.
Оказывается, духи и мудрецы едины в своей природе, соотносясь между собой как мир людей и мир нелюдей, мир внешний и мир внутренний. Их Благость сочетается или, что полнее по смыслу, «совокупляется» (цзяо). Не стоит человеку сторониться мира духов, но и нельзя бороться с ним, так как духи, равно как и мудрецы, ведут к восхождению к Дао.
Мудрец не только не страшится духов, но способен даже сочетать, единить (цзяо) с ними свою Благую мощь (10), являя тем самым свою безраздельную власть как над материальным, так и над тонким миром. Не изменит эту идею и другая трактовка фразы: «То к ним целиком (цзяо) возвращается вся Благая мощь». Идеал правителя и мудреца — человек, стоящий, равно как и Дао, над миром духов, находящийся благодаря своему величию, своей Благой мощи вне его. Он выше их и, более того, именно такой мудрец гармонизирует собой весь мировой порядок.
Эту мысль высказывал и Чжуан-цзы, утверждая: «Боги и духи не вредят ему, четыре времени года соразмеряют друг друга…и всё живущее избегает безвременной смерти». Таковы манеры великого правителя — истинного, но вечно потаённого властителя людей (§ 36, 60, 63, 64): мягкость, извечная деликатность, неприметность и даже отсутствие всякого действия. Это жизнь, преодолевшая сам момент «проживания» как действия и саму смерть как окончание действия. Это жизнь, прожитая завтра.
Бошу (8):
то и мудрецы не вредят.
§ 61Сравнение государства с низовьем реки и самкой напоминает нам о следовании Дао, несущем ярко выраженный оттенок пассивного, сокрытого начала инь. Об этом же говорит и символика воды, связанная с непостоянством форм Дао. Спокойствие — это прежде всего погружение внутрь событий и нахождение корня всякого действия. Деятельная активность оборачивается хаосом и ведёт к вражде, противостоянию, войнам, в то время как даосы проповедовали победу через мягкость и податливость. Вопрос о присоединении государств был весьма актуален в эпоху Борющихся царств, когда был создан «Дао дэ цзин», и обычно разрешался путём создания военных альянсов двух государств против третьего. Это разоряло как побеждённых, так и победителей. Даосские мудрецы предлагали в качестве основного метода дипломатическое урегулирование, где инициатива исходит от большого государства, которое внешне проявляет податливость, а на самом же деле лишь набирает внутреннее могущество. Важнейший принцип даосских мудрецов — «Побеждай податливостью, через покой преодолевай активность, а через мягкость — твёрдость» — в китайской культуре приобрёл не только политико-государственный, но и общечеловеческий смысл.
Жизнь приобретает оттенок эстетически-возвышенного «ускользания», податливо-женского начала, имеющего возможность давать жизнь новым вещам и явлениям и оберегать самоё себя. Здесь берёт своё начало особый характер китайской эротики, где женщина выступает в качестве священного носителя изначальной истины, дающего советы даже императорам о пользе и смысле сексуальных контактов, которые ведут к единению с Дао.
Подчинение одного государства другому — это не только способ выживания, но ещё и высочайшая мудрость самоутверждения и, более того, — победы. Ведь самка одолевает самца именно своей податливостью, подчинённостью, а единение через совокупление ещё не означает их абсолютного уравнивания и слияния. Единясь как физически, так и мистически, они порождают нечто третье — Благую мощь.
