Не обойдем же вниманием и «периферийные» художественные описания войн и связанных с ними человеческих переживаний. И увидим, что поэзия по линии № 6 дает нам сходные по стилю и владению словом описания в разных странах!
«БИТВА НА КОСОВОМ ПОЛЕ»:
Лазарь-царь садится за вечерю,
Рядом с ним — жена его Милица.
Государю говорит царица:
«Царь наш Лазарь, сербская корона!
Утром ты на Косово уходишь,
Воевод и слуг берешь с собою,
Никого не оставляешь дома,
Из мужчин никто не остается,
Кто бы мог письмо тебе доставить
И обратно с Косова вернуться.
Всех моих ты братьев забираешь,
Милых братьев, Юговичей девять.
Ты оставь хоть одного мне брата,
Для сестры сними с него присягу».
Отвечает ей царь сербский Лазарь:
«Госпожа, жена моя Милица!
А кого из братьев пожелала б
Ты оставить в белом нашем доме?» —
«Ты оставь мне Юговича Бошко»…
Только утром белый день занялся
И ворота города открыли,
Быстро вышла из дворца Милица,
Поспешила к городским воротам.
Конница проходит перед нею:
С боевыми копьями юнаки.
Впереди юнаков едет Бошко…
Подбегает к воину царица,
За узду коня его хватает,
Обнимает брата дорогого.
Тихо молвить брату начинает:
«Братец милый, Югович мой Бошко!
Царь тебя оставил мне в подарок,
Чтоб не шел на Косово ты поле,
И на то он дал благословенье,
Чтоб ты знамя передал другому
И со мною в Крушевце остался,
Чтоб свободен был ты от присяги».
Югович ей Бошко отвечает:
«Уходи, сестра, в свою ты башню,
Я с тобою не могу остаться.
Не отдам я знамени другому,
Хоть бы царь весь Крушевац мне отдал.
Не хочу, чтоб воины сказали:
„Глянь на труса, Юговича Бошко,
Он идти на Косово боится,
Кровь пролить за крест честной не хочет,
Жизнь отдать за веру не желает“.»
И коня направил он к воротам…
Лишь наутро белый день занялся,
Прилетели ворона два черных
С Косова, с широкого простора.
Сели вороны на белой башне,
На вершине Лазаревой башни.
И один другого вопрошает:
«Не царя ли сербов эта башня?
Что же тут души живой не видно?»
Этих слов никто не слышал в башне.
Услыхала лишь одна царица,
Из дверей она выходит быстро,
Спрашивает воронов двух черных:
«Ради бога, ворона два черных,
Вы сюда откуда прилетели?
Вы не с поля ль Косова явились?
Не видали ль два могучих войска?
Не было ли битвы между ними,
И какое войско победило?»
Отвечают ворона два черных:
«Видит бог, царица дорогая,
С Косова мы утром прилетели,
Видели мы два могучих войска,
Те войска вчера сошлись на битву,
Два царя погибло в этой битве.
Может, кто из турок и остался,
А из сербов, если кто остался,
Тот изранен весь и окровавлен», —
Так они царице говорили.
Вдруг слуга Милутин приезжает,
Руку правую он держит в левой,
У него — семнадцать ран на теле,
Конь под ним забрызган алой кровью,
Спрашивает воина Милица:
«Что с тобою, мой слуга Милутин,
Иль царя на Косове ты предал?»
Отвечает ей слуга Милутин:
«Помоги с коня сойти, царица,
Да умой студеною водицей,
Дай вина мне красного напиться,
Тяжко я на Косове изранен».
Госпожа с седла его ссадила,
И водой студеною умыла,
И вином юнака напоила.
Как пришел в себя слуга Милутин,
Начала расспрашивать царица:
«Что на поле Косовом случилось?
Где погиб царь сербский, славный Лазарь?
Где погиб Богдан, отец мой старый?
Где погибли Юговичей девять?
Где погиб наш Милош-воевода?
Где погиб Вук Бранкович в сраженье?
Где погиб наш банович Страхиня?»
Ей слуга Милутин отвечает:
«Все на поле Косовом остались,
Где погиб царь сербский, славный Лазарь,
Много копий там переломалось,
Много копий — сербских и турецких.
Стойко сербы князя защищали,
Юг-Богдан погиб в той битве первым,
Только-только началася битва.
Восемь Юговичей там погибли,
Братьев ни один из них не предал,
До конца они в бою рубились.
Оставался целым только Бошко,
Он скакал со знаменем по полю,
Разгонял он янычар турецких,
Словно сокол голубей пугливых.
Там, где крови было по колено,
Встретил гибель банович Страхиня,
Милош тоже там погиб, царица,
У Ситницы, у реки студеной,
Где погибло очень много турок,
Зарубил султана он Мурада
И посек двенадцать тысяч турок.
Пусть господь спасет весь род юнака,
Жив он будет в памяти у сербов,
Жив он будет в песнях и сказаньях,
Сколько жить и Косову и людям».
И сюда же кстати китайское стихотворение поэта Ду Фу (712–770), линия № 6 Индийско-Китайской синусоиды:
Боевые гремят колесницы,
Кони ржут и ступают несмело.
Людям трудно за ними тащиться.
И нести свои луки и стрелы.
Плачут матери, жены и дети:
Им с родными расстаться непросто.
Пыль такая на белом на свете,
Что не видно Саньянского моста.
И солдат теребят за одежду,
Ужасаясь пред близостью битвы:
Здесь Мольба потеряла Надежду,
Вознося в поднебесье Молитвы.
И прохожий у края дороги
Только спросит: «Куда вы идете?»
Отвечают: «На долгие сроки,
Нет конца нашей страшной работе».
Вот юнец был, семье своей дорог.
Сторожил он на Севере реку.
А теперь, хоть ему уж за сорок,
Надо вновь воевать человеку.
Не повязан повязкой мужскою,
Не успел и обряд совершиться,
А вернулся с седой головою,
И опять его гонят к границе.
Стон стоит на просторах Китая.
А зачем императору надо
Жить, границы страны расширяя?
Мы и так не страна, а громада.
Неужели владыка не знает,
Что в обители ханьской державы
Не спасительный рис вырастает,
Вырастают лишь сорные травы?
Разве женщины могут и дети
Взять хозяйство крестьянское в руки?
Просто сил им не хватит на свете,
Хватит только страданья и муки.
Днем и ночью стоим мы на страже
И в песках, и на горных вершинах…
Чем отличны сражения наши
От презренных боев петушиных?
Вот, почтенный, как речью прямою
Говорим мы от горькой досады…
Даже этой свирепой зимою
Отдохнуть не сумели солдаты.
Наши семьи сломила кручина:
Платят подати, платят налоги,
И уже не желаешь ты сына,
Чтоб родился для слез и тревоги.
Дочь родится, годна для работы,
Может, жизнь ее ты и устроишь…
Ну, а сын подрастет, уж его-то
Молодого в могилу зароешь.
Побродил бы ты, как на погосте,
Вдоль нагих берегов Кукунора:
Там белеют солдатские кости.
Уберут их оттуда нескоро.
Плачут души погибших недавно,
Плачут души погибших когда-то,
И в ночи, боевой и бесславной,
Их отчетливо слышат солдаты.
Завершается XV век (линия № 7), начинается век XVI (линия № 8). Один из самых знаменитых писателей этой эпохи Николо Макиавелли сообщает о поражении от Ганнибала при Каннах (216 до н. э., линия № 7) во Второй Пунической войне. Всё в его текстах — иносказания. Он пишет про Рим и тут же про римскую Церковь, имея в виду папскую курию. Он не приводит ни одной (!) даты.
«От Тарквинцев до Гракхов — а их разделяет более трехсот лет — смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям, и еще реже к кровопролитию», и т. п. Имеются в виду триста лет с XI по XIV век? Или это просто мифическая цифра?
А вот заявление о влиянии Рима, который легко отождествляется с римской Церковью:
«В древние времена (в XV веке?) тому было немало примеров. Так, при помощи Карла Великого Церковь прогнала лангобардов, бывших чуть ли не королями всей Италии. В наше время она подорвала венецианцев с помощью французов, а потом прогнала французов с помощью швейцарцев».
Или:
«Многие римляне, после того как нашествие французов опустошило их родину, переселились в Вейи, вопреки постановлению и предписанию Сената».
Комментаторы тут же поправляют:
«Макиавелли… сознательно допускал анахронизм, именуя галлов французами: это надо было ему для подчеркивания параллели между галльским нашествием на Древний Рим и походам Карла VIII в Италию».