Тех полицейских, кому не хватило места в Бутырках, отправляли в Таганскую тюрьму («Каменщики»), в арестный дом, на гауптвахту. Однако количество арестованных было столь велико, что многих «сатрапов» пришлось разместить под стражей в кинотеатрах, ресторанах и других подобных местах, наскоро приспособленных для этой цели. Например, в ресторане Егорова находились под стражей триста человек, в знаменитом «Тестовском» — около двух сотен.
Освобождение политических из Бутырской тюрьмы.
Арестованных помещали в камеры без учета прежних чинов и званий. В одной компании могли сидеть жандармский ротмистр, полковник-пристав, околоточный и городовой. Кормили всех одинаково — щами и кашей. Для арестантов, находившихся вне тюрем, пищу готовили в одном из трактиров, и оттуда развозили в походно-полевых кухнях, прицепленных к автомобилям. Всем бывшим полицейским было разрешено получать провизию с воли. Свидания заключенных с родными допускались с особого разрешения.
«Постояльцам» кинотеатров и ресторанов из-за неприспособленности помещений приходилось спать на стульях, столах и даже на полу, причем первое время без подушек и одеял. Зато они могли свободно разгуливать по коридорам и залам. И хотя обстановка нисколько не напоминала тюремную, в некоторых моментах бывшие полицейские проявили себя классическими узниками. По сообщению газеты «Раннее утро», за десять дней пребывания в ресторане Тестова городовые и околоточные «…испортили не только мебель, ковры, но и стены, исписав и исчертив их своими фамилиями, неприличными надписями и рисунками».
Отметил журналист и другие особенности поведения бывших служащих МВД:
«По словам коменданта, заключенные околоточные, пристава и жандармы больше всего негодовали на титул «арестованных», уверяя, что все они добровольно сложили оружие к ногам новой власти, а следовательно, им должна быть предоставлена полная свобода.
Многие сейчас же нацепили красные ленточки, и в одни сутки превратились из «черненьких» в «красненьких».
Арестованные прилагали все усилия, чтобы доказать свою «невиновность», и целыми днями строчили прошения и «донесения»».
Городовой Мордобоев (кар. из журн. «Кривое зеркало». 1917 г.).
После примерно недельного пребывания под арестом практически все рядовые полицейские были освобождены из-под стражи. Работники сыскной полиции были возвращены к прежней службе — ловить уголовников[82]. Городовые и околоточные предстали перед воинским начальником. Поскольку все они проходили действительную военную службу, то процедура оформления была недолгой. Бывший полицейский называл полк, в котором служил, и после проверки документов получал в него направление. Репортер «Раннего утра» зафиксировал напутствия, полученные тут же на месте свежеиспеченными защитниками свободной России: «— Давно пора, — кричит раненый солдат, — а то ишь какие морды наели. […]
Из публики:
— Ну, теперь смоете в боях с немцами свой позор».
Конный жандармский дивизион был переименован в кавалерийскую часть и в полном составе, как сообщали газеты, «с радостью выступил на боевые позиции». И только спустя время после отбытия бывших жандармов из Петровских казарм выяснилось, что с согласия солдатского комитета заведующий хозяйством дивизиона провел широкую торговлю казенным имуществом. На «Сухаревку» был продан даже пожарный инвентарь.
Последнее упоминание о бывших московских полицейских относится к 22 марта 1917 г. — в резолюции общего собрания Совета солдатских депутатов. В ней, после обсуждения приказа штаба округа о посылке на фронт маршевых батальонов, был сформулирован, в частности, такой пункт:
«5. Все полицейские и жандармы, как солдаты, так и офицеры, должны быть разжалованы в рядовые и, поскольку они не подлежат аресту и суду, немедленно отправлены на фронт при особых именных списках и размещены небольшими группами по отдельным частям».
Для нас так и осталось загадкой, кого солдатские депутаты столь рьяно пытались отправить на фронт вместо себя. К тому моменту практически все бывшие сотрудники правоохранительных органов Москвы уже были отправлены в действующую армию. А еще раньше — 14 марта 1917 г. постановлением «Об учреждении милиции» Временное правительство поставило точку в истории самой российской полиции.
Рогожский полицейский дом на Николо-Ямской улице
Помощник полицейского пристава (полицейский надзиратель) (1884 г.)
Московские воры
(из журнала «Зритель общества, литературы и спорта». 1863. № 30. С. 140–144; № 31. С. 170–176)
Московских воров и грабителей можно разделить на: аферистов разных родов, — барышников, забирох, громил, разбойников и грабителей, дурманщиков, форточников или оконников, домушников и городушников, ершей, жуликов и карманников, конокрадов или лошеводов и поездушников. Каждый из этих разрядов имеет свои специальные занятия, сообразные со способностями, возрастом, силою нравственною и физическою и т. д.
Аферисты
Лица, составляющие эту категорию, принадлежат к разным званиям, начиная с мужика и кончая дворянином. Между ними есть и мужчины и женщины. Но все они имеют между собою неразрывную связь, потому что случается зачастую, барин не может действовать без мужика и обратно. Каждый почти аферист имеет под рукой агента, в которые по преимуществу избираются люди промотавшиеся, но с умом и образованием, особенно по биллиардной и карточной частям. Обязанность агента разузнавать: не ищет ли кто под расписку или под залог денег, не продает ли кто или не покупает ли имение, не вдался ли молодой человек с будущим наследством в распутство, и т. под.
Взаимная деликатность.
— Тише, брат, тише! Не разбуди!
(кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.)
Предположим что такой агент или комиссионер узнает что молодой человек, у родителей которого есть хорошее состояние, но которому не дают еще ходу, т. е. денег, немного зарапортовался, нахватал во многих местах деньжонок, а заимодавцы его теснят. Агент адресуется к такому господину с предложением, не угодно ли ему совершить заем: он слышал, что молодой человек ищет значительную сумму, и может это дело устроить. Разумеется, от подобной благодати отказаться молодому, неопытному человеку и в голову не приходит, да и как отказаться, когда, сделав заем, можно удовлетворить и неотвязчивых назойливых кредиторов, грозящих адресоваться с заемными письмами сначала к папеньке или маменьке, а потом и в управу благочиния — когда притом из занятой суммы можно оставить еще и себе малую толику и пожуировать недельку-другую. Юноша изъявляет согласие, но под условием небольших процентов. Комиссионер отвечает, что это подразумевается, что дадут из восьми, что состояние кредитующегося так известно — ему же, комиссионеру, только девятый. У заимодавца и ушки на макушке: занять из восьми процентов ему и во сне не грезилось.
На другой или в тот же день обязательный комиссионер везет молодого человека к аферистам, которые на подобные случаи имеют приличную и хорошо меблированную квартиру или берут на сутки номер в гостинице и рекомендуют себя обыкновенно за саратовских или херсонских помещиков. После общих разговоров о плохих урожаях и вообще о безденежье помещик-степняк обращается к приехавшему юноше:
— Вам нужно пятнадцать тысяч. К сожалению, не могу вас удовлетворить в настоящее время такой суммой. Вчера сосед по имению вымолил пять тысяч, а со мной и всех-то денег билет в шестнадцать тысяч да рублей пятьсот на расходы. Если вам угодно десять тысяч, они к вашим услугам.
Ни о каких пятнадцати тысячах и речи не было. Юнец мечтает о сумме втрое меньшей, а тут опять благодать так неожиданно.
— Делать нечего, — отвечает он и, чтобы не уронить своего реноме, прибавляет: — Остальные пять я уж где-нибудь прихвачу.
— Так не угодно ли вам завтра об эту же пору пожаловать ко мне, — говорит «саратовец», — а нынче я заеду в Совет разменять билет.
При этом иногда показывается какой-нибудь опубликованный уже давным-давно утраченным билет или переделанный из пятнадцатирублевого в пятнадцатитысячный.
Молодой человек едет домой или в «заведение» в полном восторге и уверенности, что удалось схватить такой куш. Агент следует за счастливцем и объясняет, что так как дела очень важные заставляют его, агента, сегодня же отлучиться из Москвы недельки на две, то он, имея нужду в деньгах, просит покорно удовлетворить его условленным процентом. Разумеется, на радостях такие деньги, если их и нет в наличности, выпрашиваются у родителей, и агент с аферистами удовлетворены за ловко разыгранный водевиль сотнею рублей. На другой день «саратовские» помещики, конечно, улетели: коридорный или дворник отвечает, что нумер или квартира были взяты на одни сутки для вечеринки или бала. Впрочем, вечеринка, иногда и с дамами, действительно справляется.
