Особенно ценным был для нас пассаж о надежности языкового материала, собранного не носителем языка, а полевыми лингвистами. Такой «знак качества» от ученого-компаративиста, для которого надежность материала превыше всего, многого стоит.
5. «Методика полевых исследований»
Как-то Георгий Андреевич Климов обратился ко мне с необычным предложением: написать для известной академической серии «Теория советского языкознания» книгу о полевой лингвистике. Предложение было лестное, заманчивое и рискованное. Я не чувствовал себя полноценным экспертом и считал, что еще только учусь. Но в то же время, действительно, удивительным образом по этой теме у нас в стране отсутствует специальная литература [239] . Многие описания «экзотических» языков как у нас, так и за рубежом написаны на основе полевых исследований, но сама «кухня» этой работы остается скрытой. А между тем я убедился на собственном опыте, сколько велосипедов приходится изобретать каждому, кто ступает на эту стезю. Поскольку я сам постоянно стремился к выработке оптимальных методик полевой работы, мне идея Климова не была чужда, и я взялся за это дело. Это мобилизовало меня на библиографические поиски, и я почерпнул для себя много полезной информации в американской лингвистической литературе. Я мог сопоставить ее с теми идеями, которые накопились в моем личном опыте. Поставленная задача стимулировала также разнообразить языки и языковые ареалы наших экспедиций.
Хотя вариант рукописи был уже в основном подготовлен, после хиналугской экспедиции я решил резко изменить географию и поехать в один из самых отдаленных языковых ареалов, на Камчатку. Я списался с Александром Павловичем Володиным, ленинградским специалистом по ительменскому языку, и он посоветовал взяться за алюторский язык. Поэтому в сентябре 1970 года я отправился на Камчатку, чтобы лично осмотреть место будущей экспедиции. Эта поездка показала, как непредсказуема дорога в этот край. Долетев без приключений до Петропавловска-Камчатского, я столкнулся с трудностями полетов внутри Камчатки. Мне надо было добраться до райцентра Олюторского района, Тиличики, где в селении Вывенка живут алюторцы. Я взял билет на ближайший самолет, но из-за погодных условий рейс несколько дней откладывался. Я поселился в гостинице аэропорта и целыми днями ждал регистрации, которая постоянно откладывалась. Соседи по гостинице говорили мне, что это дело обычное, иногда рейса ждут по месяцу. Наконец полет состоялся, я прилетел в Тиличики, но по всему было видно, что погода ненадежная и я могу здесь надолго застрять. С большим огорчением я принял решение улетать тем же бортом. До вылета оставалось несколько часов, а тут летел «Ан-2» в один из поселков, Ачай-Ваям. Там живут чукчи, но я решил слетать хотя бы туда. Полет проходит очень низко, и можно наблюдать природу. Осенью вся тундра бордовая, фантастически красивая. Этим эстетическим впечатлением пришлось и ограничиться.
Рукопись моей книги я отдал Климову для прохождения рецензирования. Ничего о ней мне не было известно. А зимой я получил письмо от А.П. Володина, который сообщил мне, что он присутствовал на скандальном обсуждении моей рукописи в Институте языкознания в Ленинграде. Об этом обсуждении меня никто не предупредил и никто на него не пригласил. Обсуждение длилось несколько часов, его лейтмотивом было возмущение, что какой-то неизвестный писака, апологет буржуазного языкознания, ничего не написал о достижениях в области полевой лингвистики советского академического сообщества. Декламировали даже стихи о советском паспорте и указывали автору книги, что он не гордится своим паспортом и ему дорога в лучшем случае за кордон. Были также и благожелательные рецензенты, например, С.Д. Кацнельсон, но негодующие отзывы доминировали. Климов мне скупо сообщил, что рукопись забраковали. Я хотел получить официальные материалы обсуждения и требовать сатисфакции, изъявляя готовность, в чем смогу, расширить советскую библиографическую часть. Но Климов был, видимо, напуган, что так опрометчиво меня ангажировал, и защищать меня не был готов, полагая, что усмирить или задобрить моих оппонентов не удастся. Звегинцев, напротив, был удовлетворен таким поведением ленинградских коллег (ничего другого он от них и не ожидал) и обещал издать книгу факультетскими средствами. Такая публикация, конечно, не имела доступа к широкой публике, но, тем не менее, рукопись была мною доработана с учетом опыта последних экспедиций и вышла в 1972 году. Неожиданно она была замечена крупным международным издательством Mouton, которое предложило перевести эту книгу на английский язык. Английский вариант появился в 1977 году [Kibrik]. Кстати, я случайно прочел в диалектологическом сборнике рецензию на мою книгу [Калнынь], с автором которой я не был знаком. Эта рецензия была очень благожелательная, и ее автор агитировала диалектологов учесть многие из предлагаемых мной рекомендаций. Позволю себе также привести заключительную часть этого отзыва: «Нам, прежде всего, хотелось показать привлекательность многих идей А.Е. Кибрика для диалектологов-лингвистов, наиболее часто соприкасающихся с ситуацией полевого исследования. Книга А.Е. Кибрика важна тем, что в ней впервые в полном объеме эксплицируются правила полевого исследования, как особого метода извлечения лингвистических данных. Этот метод предоставляет лингвисту особенно интересные и широкие исследовательские возможности. Поэтому каждый, кто занимался полевой работой, присоединится к восторженной оценке полевого исследования, которой А.Е. Кибрик заключает свою книгу» [240] [Калнынь, 268—269]. Эта рецензия была для меня компенсацией за ранее упомянутую рецензию К.В. Горшковой.
6. Работа над арчинской грамматикой
Хиналугская грамматика была для нас пробой сил в области описательной лингвистики, а создание целостного, максимально полного и подробного грамматического описания было связано с арчинским языком. Полевые лингвисты знают, в какой степени производительность труда зависит от качеств информанта. Когда информант понимает, что хочет от него исследователь, и имеет дар языковой интроспекции, качественный материал собирается очень быстро. Хочу подчеркнуть, что лингвистически образованный информант – не залог успеха. Иногда бывает наоборот: доморощенные языковые догмы могут мешать получать от него объективную языковую информацию. Главное достоинство информанта – чутко ощущать смысловые различия между языковыми выражениями и ясно их формулировать, уметь погружать их в релевантный прагматический контекст. Всеми этими качествами Джалиль обладал в полной мере. В процессе нашей совместной работы Джалиль быстро обучался, понимал, что я от него жду, с полуслова. Постепенно он научился записывать в нашей транскрипции арчинские тексты и во время летних каникул собирал их дома в Арчи. Обычно же это очень трудоемкая работа. Он также включился в самостоятельную научную деятельность и собирал арчинский лексикон. Чтобы не ограничиться идиолектом одного, хоть и высококачественного, информанта, летом 1971 года, наряду с экспедицией на Камчатку, была проведена вторая экспедиция в Арчи, где студенты собирали альтернативные примеры по определенным грамматическим темам.
Сбор языкового материала в полевой работе обычно отнимает львиную долю времени. В нашем случае сотрудничество с Джалилем позволяло двигаться вперед значительно быстрее. И тем не менее работа над арчинским языком заняла шесть лет, не считая полутора лет подготовки рукописи к печати.
Хотя трудно разделить этап сбора материала и этап написания текста, так как одно предполагает другое, написание самого текста грамматики представляет собой особую задачу. Я перелистал множество отечественных и западных грамматик того времени, но не нашел для себя образца, которому можно было бы следовать. Наиболее типичные недостатки – это нечеткая ориентация на потенциального потребителя грамматики, взгляд на язык через призму национальной лингвистической традиции и родного языка исследователя.
Я исходил из того, что потребителями описания редкого языка должны быть лингвисты, не имеющие никаких специальных знаний об этом языке, и это требует особого уровня понятности и эксплицитности. Каждый языковой пример и каждое теоретическое утверждение должны быть понятны такому потребителю. Как я теперь вижу, в то же время аналогичные проблемы стояли перед многими исследователями, и двигались они в сходном направлении. Но в конце 60-х годов еще не вошло в употребление глоссирование языковых примеров. Мне его очень не хватало, и в арчинском описании был проэксплуатирован свободный порядок слов русского языка. Перевод, насколько это возможно, был пословным, с добавлением при необходимости литературного перевода. [241]
В отличие от большинства описаний мы не стремились экономить на иллюстративном материале. Напротив, описание каждого явления сопровождалось максимальным числом разнообразных примеров, как собранных специально, так и взятых из текстов.
