Стендаль довольно произвольно подразделял любовь на различные типы: страстную, дружескую, поверхностную и физическую, но интересовало его главным образом «совершенное поглощение», воплощенное в страстной любви — характерной для его времени. Любовь неизмерима; это хорошо известно всем авторам, пишущим о ней, и вот как Стендаль описывает достигнутые ими пределы: «Любовь подобна Млечному Пути, блестящей конгломерации из тысяч мелких звезд; писатели внесли в свои списки от четырех до пяти сотен составляющих страсть незначительных чувств — лишь самые явные и грубые, ошибочно принимая второстепенное за основное».
Стендаль парил в облаках на подступах к любовному чувству, для этого эстета музыка и созерцание природы были предлогом для восхитительных эротических грез. Утонченность, способность растрогаться, талант непосредственности — вот отличительные черты великого влюбленного. Любовь — чудо цивилизации. Примитивным или варварским народам известна только физическая привязанность.
Средневековые трубадуры верили, что из любви проистекает всякая добродетель. Романтический идеалист Стендаль полагал, что с нее начинается величие. «Я был незначителен, пока не полюбил,— писал он и добавлял: — От мужчины, не знавшего страстной любви, скрыта половина — и прекраснейшая половина — жизни».
Однако на нравы своей эпохи он сетовал в более реалистическом духе, заявляя, что супружеских измен было бы меньше, если бы девушки были более свободны и лучше образованны и если бы супругам был разрешен развод. Светские браки он считал смехотворными. Только союзы, руководимые истинной страстью, должны признаваться законом. Женщина по праву принадлежит тому мужчине, которого она любит и который любит ее.
Большинству героинь Бальзака было около тридцати. Как заметила мадам де Жирарден, «вот где нужно искать страсть в наше время. Наши юные девушки слишком озабочены тем, как бы выгодно выйти замуж... страсть к ним приходит позже!» Любовницы Бальзака были старше его, и писатель многим обязан их откровенности и опыту. Его современники, равно как и критики более позднего времени, считали его Physiologic du manage* розыгрышем, неблагосклонно сравнивая ее с посвященным этой теме серьезным томом месье де Сенанкура. Предлагая читателям свои советы, как уберечься от рогов (бывших в девятнадцатом веке, судя по утверждениям других авторов, отнюдь не редким явлением), Бальзак, разумеется, шутил. Но иногда среди хлестких сар-казмов, которые мог написать только знавший и любивший женщин француз, читатель находит жемчужины проницательности и здравого смысла. Мы должны быть любимы, да, но мы также, по его мнению, должны быть выдрессированы, вместе с большинством его соотечественников, и писатель нигде не изменяет своему командному тону.
Подобно Стендалю, Бальзак считал, что существует близкое соответствие между любовью и музыкой. «Мы инстинктивно чувствуем,— писал он,— что любовь — самая мелодичная из гармоний. Женщина — это изысканный инструмент удовольствия, но следует изучить его клавиши, научиться капризной и изменчивой работе пальцев, услышать трепет струн. Сколь многие мужчины вступают в брак, не зная, что представляет собой женщина! Они разбивают сердца, которых никогда не могли постичь. Большинство из них женятся, пребывая в глубочайшем неведении о любви. Они начинают свою супружескую жизнь, врываясь в незнакомый дом и ожидая, что их немедленно примут в гостиной. Даже стоящий на самой низкой ступени мастерства артист знает о существовании неопределимого взаимопонимания между ним и его инструментом. Он знает по опыту, что на установление этой таинственной связи может уйти много лет. Это требует души и становится источником мелодии только после длительного учения».
«Что за богохульство,— восклицает он,— использовать слово «любовь» в связи с продолжением рода! Любовь — это соответствие между жизненными потребностями и чувствами, и супружеское счастье есть результат совершенного согласия душ между мужем и женой. Чтобы быть счастливым, мужчина должен подчиниться определенным правилам чести и деликатности — он должен любить искренне, ибо ничто не может устоять перед истинной страстью. Но быть страстным — значит испытывать постоянное желание. Можно ли продолжать желать свою жену?» На этот вопрос, когда-то поднимавшийся на судах любви, Бальзак отвечает «да». «Утверждать, будто невозможно продолжать любить одну и ту же женщину,— говорит он,— столь же абсурдно, как говорить, что знаменитому скрипачу нужно несколько скрипок, чтобы сыграть прекрасную мелодию. Любовь — это поэзия чувств. Это ключ ко всему, что есть великого в жребии мужчины. Она либо возвышенна, либо ее нет вовсе».
Изложив свой возвышенный идеал, Бальзак спускается на землю, чтобы проанализировать, как на самом деле обстоят дела с браком в современной ему Франции. «Почему,— спрашивает писатель,— так мало счастливых браков? Потому, что мало гениев. Длительная страсть — чудесное театральное действо, для которого нужны два одинаково талантливых артиста, но мир полон людей, у которых не больше четверти чувства в сердце и не больше четверти мысли в голове. Как могут мужчины отдать хоть минуту для счастья, если они торгуют своим временем? Их Бог — деньги».
Комментируя тогдашние нравы — множество подкидышей, брошенных состоятельными людьми, множество несчастливых браков и измен,— Бальзак призывает к реформе института брака и изменению статуса женщин. У мужчин, похоже, никогда не хватало времени на то, чтобы как следует поразмыслить о браке, и на то, чтобы дать образование девушкам. История — это ряд потрясений: феодальные войны, крестовые походы, Реформация, Империя. На протяжении всех этих столетий женщина находилась во власти обстоятельств и мужчин, она не была хозяйкой ничему, даже собственному телу, поскольку ее продавали и выдавали замуж против ее воли, в угоду могущественной власти родителей. Было бы лучше отменить приданое и заставить людей с уважением относиться к браку. «В настоящее время,— пишет Бальзак,— брак суть контракт, по которому мужчины молчаливо соглашаются между собой придать страсти больше тайны, больше благоухания, больше пикантности. Нас больше волнует безупречность прошлого женщины, чем ее счастье в будущем. Образование, которое дают наши пансионы для девочек, никуда не годно; эти заведения похожи на серали, из которых девицы выходят невинными, но это, однако, не означает, что они целомудренны. Женщина, получившая то же образование, что и мужчина, имеет больше возможностей сделать счастливым своего мужа и самое себя, но такие женщины столь же редки, как и само счастье».
Затем Бальзак переходит к практическим брачным советам, предполагая, что женщина пребывает в полном неведении (мы видели, как заботливо родители оберегали дочерей от любых знаний из области любовных отношений) и что мужчина, на котором лежит ответственность за ее сексуальное воспитание, должен сформировать ее, как Пандору{233}, но для этого муж обязан в совершенстве владеть своими чувствами и не забывать изучать каждый трепет тела партнерши — «музыкального инструмента», такого нежного и хрупкого. Он должен учиться вызывать ответное чувство. Брак никогда не должен быть насилием. Гений мужа состоит в том, чтобы улавливать различные оттенки возбуждаемого им наслаждения, развивать их и давать им оригинальное выражение.
Это искусство — разврат, подчеркивает он, если применяется двумя не любящими друг друга людьми, но ласки, к которым побуждает людей истинная любовь, никогда не бывают похотливыми. Честь мужа, равно как и его собственные интересы, побуждает его никогда не прибегать для получения собственного удовольствия к тем способам, к которым он не имеет таланта вызвать желание у жены.
У каждой ночи должно быть свое особое меню наслаждений. В браке необходимо постоянно остерегаться всепожирающего чудища, именуемого силой привычки. Обращайтесь с вашей супругой так, как обращались бы с министром, от которого зависит исполнение ваших самых заветных честолюбивых надежд.
Опасаясь, возможно, что его благоразумные советы, приобретающие заметное сходство с проповедью, нагонят зевоту на современников, Бальзак берет тон менее нравоучительный. «Средний брачный возраст мужчины в наши дни,— пишет он,— тридцать лет. Но возраст самых неистовых желаний и страстей — двадцать лет. Это значит, что в течение десяти самых восхитительных лет своей жизни, когда мужчину возбуждают его юность и пылкость, он не может утолить расшатывающую все его существо страстную жажду любви. Этот период составляет шестую часть каждой человеческой жизни. Таким образом, мы должны признать тот факт, что, по крайней мере, одна шестая часть нашего мужского населения, и при этом наиболее энергичная, постоянно пребывает в напряженном состоянии и представляет собой общественную опасность».
