Я не отводил глаз, я оставался прикованным, будто свинцом придавленным к этому месту. Оно виделось мне пустым, голым, лишенным глубины, с четко прочерченными, резкими контурами. И однако, если такое возможно, одна из сторон этого вместилища, со стороны кровати, была не столь четкой, как другие, – она, очерченная вялой линией, закруглялась, словно профиль другой тени… и, боже, эта тень шевелилась, слегка колебалась, расширялась. Я нырнул и безумным движением отдернул лампу подальше. Тут же раздался треск, начало вкрадчиво разверзаться зияние. С жутким размахом гул плещущей в сосуде тяжелой воды разнесся за все пределы, раскатился, ударил в стену. Я видел, как приподнялась кровать, масса окружавших ее вещей и даже сама темнота покачнулись под исполинским, слепым напором, способным осилить любые препятствия; я видел, как этот напор возрастает, с животной силой оборачивается против вещей, о которых он ничего не знал. И вдруг – кто меня подтолкнул? – мне удалось сдвинуться и отбросить лампу на старое место. И сразу тишина. Странная, потрясенная тишина: пустая и потрясенная; и затем, спустя долгое время, как будто эта пустота была отражением, все начало слегка оседать, это оседание продлилось, потом потянулось не прерываясь, медленное и огромное, бесконечное, длясь безо всякой меры, настолько, что мне захотелось было его прервать, длясь до тех пор, пока все, что было сделано, не оказалось полностью уничтожено, полностью сведено на нет отречением, которое со
своей стороны казалось презрительным и угрожающим отказом не только от собственных действий, но и от своего существования, так что в какой-то момент я был вынужден признать, что ничего больше не было: все вновь стало таким же, как и раньше.
Как и раньше, я не сводил глаз с кромки светлой зоны. Лампа, как и раньше, испускала все тот же ясный и спокойный свет. Позади, как и раньше, все хранило безмолвие. Ничего не произошло. Я не мог этого вынести. Я встал, вступил в пелену света. Я пронизывал пространство. В безумном движении по нему пробегал. Потом захотел было вернуться назад, но мое тело не двигалось. Я попытался отвести взгляд, но тут же совсем рядом со мной, настолько близко, что от этого могло помутиться в голове, раздался негромкий щелчок, словно началось неторопливое сглатывание, проступил след, возникло смутное бурление, которое стягивалось из всех точек бескрайности и за одно мгновение достигло бессмысленной силы, вздыбясь отталкивающим скачком, наскоком чего-то материального, застывшим в неподвижности своего существования. Я был уверен, что все это падет на меня. У меня запрокинулась голова. На груди я ощутил гнет пузыря, который после грубого столкновения распростерся, с удобством приклеился к моей одежде, пока руки отмахивались и бились в пустоте. Я пытался стряхнуть его с себя, но груз был непомерен, я не мог дышать, он походил на плотную опухоль, которая уже смешалась с моей жизнью. Должно быть, я раскрыл рот, норовя поймать немного воздуха. Воздуха не было, рот судорожно его призывал, все было жирным и вязким. Я корчился в приступе отвращения и, пытаясь отыскать свободный путь наружу, почувствовал, как колеблется пространство; я рухнул, наполовину на землю, наполовину на кровать.
Я перевернулся, мое тело повернулось вокруг себя. Следуя за миганием лампы, я перевел взгляд на зеленоватую, неподвижную, всю на свету, массу; мои глаза смотрели на нее, сами того не замечая, скользили над земляной насыпью, сглаженной при падении и иссеченной трещинами; горка была примерно того же цвета, что и пол: компактная и разверстая кучка – дыра. Но когда я сделал движение, словно для того, чтобы обследовать рукой то, что видел, пальцы вмиг сошли с ума, скрючиваясь, расслабляясь, выворачиваясь; я задыхался, я кусал себе кожу, я смотрел поверх руки зачарованными и испуганными глазами. Она же совершенно не двигалась, неподвижно покоясь на полу, она пребывала там, я ее видел, всю целиком, а не просто образ, как изнутри, так и снаружи, я видел, как что-то течет, затвердевает, снова течет, и ничто при этом не шелохнулось, каждое движение оборачивалось абсолютным оцепенением, все эти борозды, наросты, сама поверхность стылой грязи оказывалась ее обвалившейся внутренностью, ее землистое нагромождение – бесформенной внешностью; все это нигде не начиналось, нигде не кончалось, одинаково воспринималось с любой стороны, и едва различимая форма сплющивалась, опадала месивом, из которого глазам уже не дано было выбраться.
Я понял, что мне не выдержать пустоты этого взгляда. Встал, сделал шаг, потом другой. Скорчился рядом с лампой. Кучка не обращала внимания на мое присутствие. Она позволила мне приблизиться, я стал к ней еще ближе, и она не шевелилась, я даже не был для нее чужаком, я подбирался к ней, как еще никто никогда не делал, и она не уединялась, не уворачивалась, ничего от меня не требовала, ничего не отнимала. Внезапно – и я, я это видел – из этой массы выбился довольно длинный отросток, он, казалось, притязал на независимое существование и стремился наружу, оставался вытянутым, пока вся масса медленно, с нелепой легкостью, не шевелясь, вращалась. Я наткнулся на две небольшие прозрачные сферы, вынесенные на поверхность, без корня, гладкие, маслянистые, глаже не бывает. Они не смотрели на меня, от них не исходило ни тени, ни движения, и я видел их так, как мог бы видеть свои собственные глаза; при этом я был к ним уже очень близок, опасно близок, кто когда-либо оказывался к ним так близко? И тут я почувствовал, как выдвигается моя рука, скользит к лампе, пальцы ее хватают; они медленно ее притянули. Я ви-дел, как они приближаются, медленно проходят передо мной, их продвижение стало до бесконечности медленным, они погрузились в землю, в нее вросли, потом все же добрались до какой-то черты, потом остановились и однако – как так получилось? – оказались еще дальше. В этот момент я увидел, что я один и нет никого, кто мог бы меня сдержать – ни приказа, ни мысли, ни препятствия, – и осознал, что готово произойти что-то отвратительное; я видел, я понимал все… и моя рука подпрыгнула, выбросив перед собой пламя, в то время как я корчился и барахтался, опрокинутый на землю, пытаясь перекрыть своими криками мешавшиеся со мной двусмысленные и бесформенные звуки.
Я услышал, как она возвращается, и бросился обратно на кровать. Она вытащила на середину комнаты еще один соломенный тюфяк. И наверное на него улеглась, но спустя какое-то время захотела дотянуться до края моей кровати, нащупала простыню и, сквозь нее, попыталась до чего-то добраться. Она повторила эту попытку несколько раз. Даже дремлющая, посылала руку в моем
