Однако духовность, так сказать, высокого искусства не подвластна, по нашему мнению, компьютерным творцам. Это феномен сугубо человеческий, отражение психосферы – «ментального и межиндивидуального образования глобального порядка, не подлежащего точной фиксации, но подчиняющего себе духовную деятельность человека и получающего своё проявление в различных видах социального поведения <…> И пока человек остаётся человеком, он будет находиться в «кругу» порождаемых им самим психосфер, которые, какими бы они ни представлялись перед нами, будут устанавливать границы власти компьютерного ига. Психосфера и есть та величина, через которую не способна перешагнуть никакая машина».[596]
Компьютерное искусство, если подразумевать автономное производство художественных произведений машиной-художником, будет лишь одной из возможных математизированных, осуществляемых техническими средствами моделей человеческого художественного творчества. Сможет ли машина в конечном счёте стать субъектом познания, приобретать и перерабатывать новое знание, решая творческие задачи самостоятельно? С точностью на этот вопрос ответит будущее. Нас же в большей мере интересует другое: сможет ли машина, лишённая, как говорят психологи, внутренней мотивации, сама создавать ценностные ориентации (ведь основополагающей эстетической характеристикой произведения искусства выступает его аксиологическое содержание)? Мы полагаем, вряд ли.
Неслучайно Кавано абстрагируется от аксиологии, рассуждая о новой компьютерной эстетике в духе учёных-естественников, которые предлагают в качестве образца для развития гуманитарного знания методы точных наук. Подход японского эстетика-технократа к искусству с «кибернетическими мерками» оборачивается размыванием границ между научным и художественным познанием; проводится, по сути дела, элементарная редукция закономерностей в развитии искусства, художественно-эстетических законов к закономерностям из области логико-математической, отражающимся в техническом конструировании.
В 1934 г. известный писатель Танидзаки Дзюньитиро, убеждённый сторонник сохранения традиционного пути Японии, подчёркивал пагубность влияния механистически-потребительской цивилизации Запада на самобытную культуру Страны Восходящего солнца. «Наше заискивающее отношение к машине – предостерегал он, – ведёт лишь к тому, что мы искажаем свое собственное искусство. Совершенно иное мы видим у иностранцев: у них машина получила развитие в их собственной среде и, разумеется, была создана с учетом всех особенностей их искусства. В этом смысле мы несём большой ущерб».[597] Говоря словами Танидзаки, Кавано Хироси заискивает перед машиной, заявляя, что японское искусство демонстрирует отсталость, когда игнорирует научную технологию. Однако примечательно, что, преклоняясь перед машинной цивилизацией, пришедшей с Запада, Кавано всё-таки не отказывается от родной духовной традиции, обнаруживая свою зависимость от её мировоззренческих установок. Мы имеем в виду его постулирование «принципа естественности», недуальности человеческого и природного, неотделимости искусства от обыденной жизни.
Антропоцентрической западной культуре не свойственна тенденция утверждения «естественности» как нерасторжимой слитности индивида с окружающим миром, растворения в нём, что составляет стержень духовной традиции Японии.[598] Согласно этой традиции мир воспринимался японцами недуально: не я-субъект и мир-объект, а мир во мне, я и мир одновременно. Подобная тенденция недистанционного отношения к миру не только никогда не ослабевала в Японии, но со временем только набирала силу. Она нашла отражение в стремлении обытовления эстетического и эстетизации обыденного.
В случае полной реализации подобных установок должно произойти практическое отмирание искусства как особой сферы деятельности человека при освоении им окружающего мира. В идеале абсолютно все стороны такого освоения должны быть пронизаны светом высокого искусства, нести печать подлинного эстетизма. Но это лишь в идеале, замечает Кавано. До наступления компьютерной революции даже японцам, ориентированным на неотделимую от природы естественность искусства, приходилось мириться с тем, что художественно-эстетический мир отделён перегородками от реального мира. Компьютеры помогут, наконец, полностью разрушить эти перегородки. «Научная технология, – пишет Кавано, – появилась на сцене в качестве противоположности естественной искусности, но возвращается к ней же в лице компьютеров <…> Смыкание компьютера с искусством зажигает новый, давно желанный свет перед научной технологией».[599]
Говоря о художественном преобразовании окружающей среды, о возврате искусства к природной естественности (хотя и на компьютерном уровне), о тенденции ко всё большей эстетизации обыденной жизни, которой способствует компьютеризация, Кавано следует в русле важнейшей японской эстетической установки, провозглашающей нерасторжимость природного и художественного.[600] С одной стороны, это объясняется укоренённостью национальных духовных стереотипов в сознании большинства японцев, с другой – взаимосвязанностью научного и художественного освоения мира, проявляющейся в ходе реализации естественных потребностей обыденного существования. В этой связи Д. Лукач указывает: «Научное и эстетическое отражения в их чистом виде отчётливо отделяются от сложных смешанных форм повседневности, но границы между ними постоянно размываются, поскольку обе эти обособившиеся формы отражения возникают из потребностей обыденной жизни, призваны отвечать на её запросы, а завоевания научного и художественного отражения, в свою очередь, сливаются с формами её проявления, делая их более содержательными, дифференцированными, богатыми и глубокими, непрерывно развивая и обогащая её».[601]
На наш взгляд, в эстетике Кавано Хироси нашли своеобразное преломление особенности человеко-машинного обживания мира в последние десятилетия XX в. Так же как наука не может развиваться в социальном и идеологическом вакууме, вне мировоззренческих, философских оснований, так и мировоззрение в своём становлении не может не испытывать прямого или косвенного, но всегда действенного влияния научно-технического прогресса.[602] Однако не следует демонстрировать абсолютное преклонение перед техническими достижениями современной научной мысли, равно как не стоит уподобляться луддитам, видевшим в развитии техники корень социального зла. «Проблема не в том, чтобы безусловно отрицать или столь же безусловно приветствовать технологию, – пишет японский философ, специалист по истории естествознания, Сакамото Кэндзо, – а в выяснении вопроса, зачем она существует, какие формы должна принимать и что надо делать, чтобы она принимала именно такие формы… Безусловно только одно: она должна существовать для человека».[603] Нам остаётся лишь присоединиться к этому мнению.
Старые методологические проблемы в новом компьютерном творчестве
Развитие компьютерной техники и всё более широкое её применение в системах жизнеобеспечения населения развитых стран, несомненно, стимулирует междисциплинарную дискуссию по поводу личной идентичности человека. Вопрос возможности или невозможности для компьютера быть избавленнным от человеческих программ и обладать самостоятельностью творчества, на наш взгляд, прямо соотносится с древним спором теологов и атеистов о творении и о наличии или отсутствии души.
Аналогичным образом возникает на новом витке научной спирали и проблема соотношения материального и идеального, поскольку последовательно материалистическая точка зрения на компьютеры подразумевает в перспективе признание их права на звание субъектов художественного (и любого другого) творчества, равноправных с людьми – художниками.
Этими важными проблемами вплотную занимается ведущий эстетик Киотской школы Нитта Хироэ (род. в 1929). Выпускник филологического факультета Киотского государственного университета (1955), доктор наук (1960), Нитта – один из крупнейших эстетиков Японии, автор многочисленных статей и монографии «Введение в поэтику».
Профессор Нитта Хироэ принадлежит к элите японской философско-эстетической мысли. Он талантливый представитель нового, послевоенного поколения японских философов, для которых характерна добротная, разнообразная и глубокая подготовка по этой специальности, включающая, например, обязательное овладение пятью языками (двумя мёртвыми и тремя европейскими), что позволяет читать в подлиннике первоисточники.
Говоря о новом поколении японских учёных, мы хотели бы обратить внимание не только на универсальность и энциклопедичность их научного багажа, но и на некоторые особенности развиваемой ими научной методологии, обусловливающей принципиально иной – в сравнении с предыдущими генерациями – подход к философско-эстетическим изысканиям. Дело в том, что в сознании каждого японца достаточно прочно укоренились традиционные мировоззренческие стереотипы, ориентирующие скорее на эмоциональное, нежели рациональное постижение действительности, интуитивную, а не дискурсивно-логическую оценку явлений и объектов.
