Причина столь быстрой реакции – заявка на цивилизационный подход при выработке культурной политики России. Мощную волну протеста вызвало, к примеру, всего лишь беглое упоминание о том, что традиционализм – условие культурной, цивилизационной и гражданской идентичности, а к России следует относиться как к особой цивилизации и даже стране-цивилизации, которая отлична от прочих стран и цивилизаций, в том числе и от западной. Собственно, фиксация внимания на этом последнем отличии и всполошила радикальных либералов и западников, которые традиционно прилепляются к власти – политической, идейной, медийной, любой, ибо, как известно, абсолютное доминирование радикальных либералов (рыночных фундаменталистов) во власти – это одно из главных завоеваний западной цивилизации. Если российская власть вдруг повернётся лицом к идее цивилизационной самобытности России, то что тогда останется от этого завоевания?
Новую, куда более яростную, вспышку негодования и бурный поток филиппик в адрес традиционализма вызвал проект «Стратегии государственной культурной политики Российской Федерации», поскольку и здесь легко прочитывается установка на защиту цивилизационной идентичности. Критики требуют вовсе не улучшения текста, а отказа от самой попытки такую стратегию предложить. Как видите, есть повод задуматься: почему у определённых групп экспертов сразу же возникает столь ожесточённое неприятие любого упоминания о приоритете защиты культурных традиций и об особом цивилизационном пути России?
Не будем называть имен наиболее активных критиков – и не потому, что они никому не известны. Напротив – почти все они уважаемые люди, добившиеся известности вполне заслуженно. Среди них немало раскрученных медийных персон. Причина анонимности совсем в другом: их личности не играют в этом случае, как ни парадоксально это звучит, ни малейшей роли. Дело в том, что все их доводы абсолютно, дословно совпадают, как будто вещают не интеллектуалы, у каждого из которых должно быть своё особое видение происходящего, а один и тот же человек. К тому же их обвинения совершенно не связаны с анализом текста документа.
Приведу только основные «кричалки» (иначе назвать аргументацию такого типа сложно), предложенные в качестве основных доводов против «Стратегии…». Первое обвинение: «документ чисто идеологический» (?), другое: «это излишнее вторжение в мировоззренческую сферу», третье взывает к правосудию: «проект не соответствует Конституции», четвёртое: «это не должен быть идеологический документ», пятое: «неправилен сам ценностно-нормативный подход». Но другие критики выступают ещё круче и прямолинейней: «традиционные ценности – это неофашизм», «мы не должны закрываться от современности традиционализмом». И далее в том же духе. Почему они так мыслят – столь непохожие, но столь похоже? Нет ответа.
Впрочем, ответ есть, и дан он был, к примеру, А. С. Паниным, который писал: «То, в чем нам по-настоящему отказывают сегодня, – это наличие особой цивилизационной идентичности. Нашу специфику пытаются подать в сугубо отрицательных терминах – как традиционализм, отсталость, нецивилизованность. И это несмотря на то что общественная наука давно уже не отождествляет цивилизованность с одним только Западом, признавая множество сосуществующих цивилизаций на земле. Сегодня мало-мальски образованные люди не скажут, что Китай и Индия – это варварские страны, на том основании, что они отличаются от Запада… Отсюда – концепция глобального “открытого общества” и “открытой экономики”, где национальные государственные границы объявляются устаревшими, а сама попытка защищать местные экономики от международного хищничества оценивается как проявление агрессивного национализма и традиционализма, которые должны немедленно пресекаться и наказываться… Самое знаменательное состоит в том, что современный авангард не стесняется оторвать свободу от равенства, от морали и справедливости и провозглашать право современной элитарной личности на свободу в противовес всему тому, что к ней прежде “некритически” примешивалось. Равенство, мораль, справедливость ныне отмечены знаком традиционализма и ассоциируются со стереотипами инертного массового сознания, которому, по всей видимости, так и не суждено стать по-настоящему современным».
Именно по этой причине, по мнению А. С. Панарина, господствующим языком на деле становится английский: «это язык референтной группы – господ однополярного мира, в число которой представители нашей элиты хотели бы попасть. На этом языке говорят эксперты, втайне готовящие стратегические “реформаторские” решения, в первую очередь экономические. Английский стал знаком тех, кто принят и признан, посвящён и включён в списки кандидатов, кому доступна дефицитная информация. Напротив, национальный язык стал знаком изгойства, знаком тех, кто находится на подозрении в традиционализме, патриотизме, национализме и прочих “смертных грехах”»[10].
Политическую идеологию следует отличать от идеологии государственной, то есть от стратегии. Какой должна быть идеология России, да и должна ли у неё вообще быть идеология? Именно эту премудрость и не усвоили те, кто писал текст конституции, заложив в её основу принцип деидеологизации. В глубине души авторы текста осознавали, вероятно, что Россия слишком велика для мелких интересов и мелочных людей. Возможно, они, будучи по большей части людьми образованными, понимали и то, что их полными антиподами являются не русские консерваторы (здесь ничего пояснять не надо), а идеологи канувшего в Лету классического русского либерализма, представленного в своё время крупными мыслителями и патриотами. Его не чурались и просвещённые монархи, поскольку он в целом не был враждебен интересам России. Тем же, кто сегодня называет себя российскими либералами, нравится, скорее всего, само это словцо (согласимся, «либерал» звучит лучше, чем «казнокрад») и приобщение к вполне респектабельной западной идеологии. Они, доморощенные либералы новейшей популяции, не без основания боятся русских – и людей, и идей, и северных русских пространств, в которых даже европеоидный либерализм русских самодержцев не приживался. Основания для фобий у либеральной элиты такого разлива весомы: основную часть русских действительно не перекуёшь, не научишь воровать, не пересажаешь, наконец.
Но никакая писанная политическая конституция со всеми своими запретами, а тем более заведомо безыдейная, не в состоянии изменить подлинную, неписаную конституцию – дух русского народа. О человеке, физически сильном от природы и не подверженном заразе, говорят, что у него такая конституция, имея в виду явно не набор высоких слов, запечатлённых на бумаге. Также, впрочем, судят и о худом, слабом: не в коня корм, такая уж у него конституция. Конституция русского народа в этом смысле – на зависть другим народам, о чём говорит история. Поэтому, как ни прикладывай последнюю политическую конституцию к нашему народу, это дела не изменит. Конституция, даже беспамятная, не способна освободить наших граждан от исторической памяти и неистребимого коллективизма (духа соборности), т. к. для этого потребуется не одна образовательная реформа и не два десятилетия нефтяной иглы, а как минимум несколько десятилетий тотального разложения.
Там, где конституции успешно функционируют в течение очень долгого времени (столетиями), людям действительно не приходится каждый раздумать. За них «думают» производные от конституции социальные институты, предлагающие отлаженный алгоритм решения задач любого класса – и для отдельных граждан, и для социальных групп на все случаи жизни. Эту способность институтов исправно работать на людей и за людей и называют обычно политической и правовой культурой. При наличии такой культуры изменяется сама природа политической идеологии: она престаёт быть только текстом, поскольку идеи, ее составляющие, уже материализовались, т. е. превратились в действующие социальные институты. Этот процесс и называют объективацией, или, точнее, созданием институциональных фактов. Таким образом, западные конституции более или менее успешно работают, функционируют на институциональном уровне и только поэтому почитаются народом даже в том случае, если они глубоко связаны с иллюзорным сознанием политических идеологий и, следовательно, настроены на защиту интересов меньшинства, контролирующего власть.
В современной России, в которой безоглядно демонтировали все советские институты, в том числе и те, которым доверяли несколько поколений советских людей (а это все старшие поколения, отстоявшие страну и спасшие мир от политической чумы), подобных традиций уже нет. Их вытравили в процессе демонтажа социалистического государства. А новые, имплантированные, институты, в том числе наиважнейшие – парламентаризм с двухпалатной системой, примат президентства, кардинально перестроенная судебная власть, полиция и прочие, – почти с момента своего рождения поражены неизлечимой заразой, коррупцией. Возможно, она не поразила отдельных носителей власти, во всяком случае, в это хочется верить. Но она глубоко поразила и обезобразила все её механизмы, суставы, органы, жизненные центры. Поэтому сама обезличенная и безыдейная власть выдавливает из себя неподкупных и достойных людей, а надежда на правовую и политическую культуру, тем более на эффективность конституции (её текст можно, конечно, и поправить, и заменить), к сожалению, остаётся пустой мечтой. Для «опривычнивания» новых демократических институтов, скопированных с западных, потребуются долгие десятилетия. Причём летоисчисление начнётся, когда развернётся реальная война с коррупцией в верхних эшелонах власти, ибо коррупция не что иное, как срастание власти с криминалом.
