С рассветом вся деревня была в движении. Крестьяне, вооруженные ружьями и вилами (hanschars), крестьяне с раскаленными ухватами, а дети с палками и каменьями отправились шумною толпою на кладбище, возглашая проклятия вампиру. С величайшим трудом я мог продраться к могиле. Отрывание продолжалось долго, потому что всякий хотел принять участие; от этого беспорядка, наверное, произошло бы какое-нибудь несчастное приключение, ежели б не вступились два старика из деревни и не возложили работы на двух только крестьян. Едва с трупа сняли саван, как женщина, стоявшая подле меня, испустила такой пронзительный крик, что у меня волосы стали дыбом. «Это вампир! — закричала она. — Черви не прикоснулись к нему!» И сто голосов вдруг повторили. В то же время раздались ружейные выстрелы и раздробили на куски голову трупа, потом отец и родственники Равы рубили все тело своими длинными ножами. Женщины сбирали красную жидкость, текущую из ран, чтобы мазать оною шею больной. Многие молодые люди привязали потом труп к сосновому бревну и несли оный на костер сложенный перед домом Роглоновича, зажгли костер и сожгли труп с пляскою и криками. Несносное зловоние, за сим последовавшее, заставило меня удалиться в дом своего хозяина. Там множество было народу; мужчины курили табак, женщины толковали и делали тысячи вопросов больной, которая все еще была в крайнем изнеможении и едва могла им отвечать. Шея ее обвита была платками, намоченными кровью, которой красный цвет производил некоторую страшную противоположность с белыми полуоткрытыми плечами бедной Равы. Между тем скоро все разошлись, и я остался один из посторонних у хозяев.
Болезнь была продолжительна. Рава особенно боялась приближения ночи и всегда просила, чтоб кто-нибудь у нее сидел. Так как ее родители изнурены были от беспокойства и хлопот в прошедший день и не могли провесть другой ночи без сна, то я предложил им свои услуги, которые приняты были с признательностью. Я знал, что это не покажется для морлаков необыкновенным. Но я никогда не забуду ночей, проведенных без сна подле этой бедной девушки. При малейшем шуме, при малейшем треске пола, при малейшем дуновении ветра она вздрагивала. Во сне мучили ее ужасные грезы, и часто пробуждалась она, испуская страшные вопли. Чувствуя приближение сна, она мне часто говорила: пожалуйста, не спи, возьми в одну руку твой бич (rosaird), а в другую большой нож и стереги меня. Иногда она засыпала, держась за меня обеими своими руками. Мрачные мысли беспрестанно ее мучили. Она чрезмерно боялась смерти и почитала себя погибшею, несмотря на все доводы, которыми мы старались ее успокоить. Чрез несколько дней она чрезвычайно похудела, губы посинели и в черных ее глазах изображалось нечто дикое; я не мог на нее смотреть без внутреннего содрогания. Мне вздумалось подействовать на ее воображение приятным образом и притвориться, будто я угадываю ее мысли, но, к несчастью, я лишился всей ее доверенности, пошутив на счет ее легковерия. Таким образом, я совсем не успел в своем намерении показаться волшебником, который мог ее спасти; напротив с того времени ее положение становилось час от часу хуже. Накануне своей смерти Рава мне сказала: «Я умираю сама от себя. Такой-то (она назвала одного молодого человека) хотел меня увезти[77]; я ему отказала и потребовала у него сначала серебряной цепочки. Он отправился в Марсеску для покупки оной, и в это-то время пришел вампир. Но, — прибавила она, — ежели б меня не было дома, то он, может быть, умертвил бы мою матушку, а так все к лучшему». На другой день она позвала своего отца и заставила его обещать, что он сам отрубит у ней голову после ее смерти, чтобы она не сделалась вампиром. Потом обняла она свою мать и попросила ее сходить на могилу одного святого близ деревни, посвятить ему букет роз и после назад к ней принести. Я удивился нежным чувствованиям этой молодой девицы, которая хотела через сие ужалеть свою мать и избавить ее от страшного зрелища последних своих минут. После того исповедовалась она и приобщилась Святых Тайн с спокойствием духа. Чрез два или три часа она стала тяжело дышать и глаза ее сделались неподвижными. Вдруг она схватила руку своего отца, сделала движение, как будто хотела его обнять — и перестала жить. Болезнь продолжалась не более одиннадцати дней. Какое пагубное действие суеверия! Чрез несколько часов я простился с деревней{15}.
Глава XXXII
«Некоторые из них пребывали на престоле продолжительнейшее время, иные тихо исчезали с оного…»{1}
Видение шведского короля Карла XI
Уверяют, что подлинное описание сего видения, самим королем Карлом XI сделанное, хранится в Государственном архиве. В первый раз появилась копия с оного в 4-й тетради немецкого сочинения под названием: «Отечественный музей». Вот перевод оного:
«Я, Карл XI, нынешний король шведский, почувствовал сильнейший обыкновенного припадок меланхолии в ночи с 16-го на 17-е декабря 1676 года. Проснувшись в половине 12-го часа, нечаянно взглянул я на окна и поражен был великим светом, который, казалось, происходил из залы сейма. Я дал его заметить г-ну Биелке, бывшему тогда в моей комнате, сказав ему, что я опасаюсь, не загорелось ли в сей части дворца. Он отвечал мне, что это не что иное, как отражение лунного сияния в окнах. Удовольствовавшись сим изъяснением, я оборотился к стене, чтобы несколько успокоиться; но, чувствуя в себе чрезмерное волнение, я опять взглянул на окна, и как свет снова меня беспокоил, то я изъявил новые опасения. Добрый Биелке опять уверял меня, что одна луна производит сие действие. В ту же минуту вошел брат его, тайный советник, чтобы осведомиться о моем здоровье. Я тотчас спросил у него, не заметил ли он необыкновенного света в зале сейма. Помолчав несколько минут, он отвечал мне, что пожара нигде нет, и приписывал свет, поражавший мои взоры, также лунному сиянию. Успокоившись несколько, я внимательно рассматривал окна залы, и мне показалось вдруг, что я вижу там сквозь стекла людей.
Я тотчас встал, отворил окно и, пораженный великим сиянием, сказал: "Господа! конечно, происходит что-нибудь чрезвычайное. Вы, без сомнения, уверены, что тот, кто боится Бога, не должен ничего другого бояться. Итак, я хочу сам пойти узнать причину всего этого". Я приказал тотчас позвать смотрителя замка с ключами. Как скоро он явился, я взошел в тайный переход, находящийся над моею комнатою, по правую сторону спальни Густава Вазы. Когда я приказал смотрителю отворить дверь, то он просил меня его от этого уволить. Тогда я поручил сие Биелке, но он стал просить меня о том же. Я обратился к тайному советнику Оксенштирну который пришел к нам; однако ж и он отвечал мне: "Государь! я клялся жертвовать имуществом и жизнью своею службы Вашего Величества, но не давал клятвы на подобный случай". Я и сам не мог в эту минуту преодолеть некоторого страха, но, ободрившись, взял ключи, отворил дверь и увидел, что стены и самый пол этой комнаты были обиты черным. Внезапный ужас овладел всеми нами. Однако я пошел к зале сейма. Я приказывал смотрителю отворить туда дверь, но он опять заклинал меня пощадить его. Прочие оказали таковой же страх и такое же нехотение. Итак, я сам отворил дверь и в сию залу; но едва вошел в нее, как с поспешностью возвратился назад и сказал сопровождавшим меня: "Господа! хотите ли идти за мною? Мы увидим, что здесь происходит, и, может быть, Господь хочет явить нам здесь откровение". Они отвечали мне с трепетом: "Государь! мы следуем за вами!"
Первый предмет, поразивший мои взоры, был большой стол, вокруг которого сидели 16 человек важного вида. Большие книги лежали открытые перед ними, почетное место занимал юноша 16 или 18 лет, имевший на голове своей корону, а в руке скипетр. По правую его сторону сидел человек лет сорока, большого роста и прекрасного лица, означавшего правоту. По левую — находился 70-летний старец. Я заметил, что молодой король несколько раз покачал головою, и тотчас все присутствующие ударили сильно по своим книгам. Тогда взоры мои обратились на множество плах, расставленных вокруг стола: палачи, с подобранными рукавами, рубили головы одну за другою, и потоки крови проливались. Свидетельствую Богом, что я был в чрезвычайном ужасе. Я посмотрел на свои туфли, чтобы увидеть, не в крови ли они, и, к удовольствию, сего не заметил. Несчастные жертвы были по большей части молодые дворяне. Обратив потом взоры свои на один край залы, я увидел полуопрокинутый трон и подле него человека, который, казалось, был регентом королевства; ему было около 40 лет.
Трепеща от ужаса, я пошел к дверям и воскликнул: "Какой глас Божий услышу я? Когда всё это случится?" Мне ничего не ответствовали; но молодой король вторично покачал головою, и опять все советники сильно ударили по своим книгам. Я вскричал громче: "Поведай мне, о Боже! когда сие совершится, и открой мне, что тогда должно мне делать?" Молодой король стал говорить и сказал мне: "Видимое тобою случится не в твое время, но в царствование 6-го короля после тебя; он будет одинаких лет и одного вида со мною; сидящий подле меня показывает тебе, что такого вида будет опекун его. В последние годы управления опекуна сего будет угрожаем трон падением от некоторых из молодых дворян; но он будет уметь так восстановить и утвердить его, что он соделается более, нежели когда-либо, непоколебимым; и тогда займет его король, величайший из всех, коих Швеция имела и иметь будет. Он составит счастие шведского народа и достигнет глубокой старости. Он уплатит все государственные долги и оставит богатую казну; но прежде, нежели совершить сии великие дела, он встретит препятствия, и ты должен своими советами помочь ему преодолеть их". Когда он оканчивал слова сии, то всё исчезло, и мы увидели себя одних, со свечами в руках.
