Розовые плиты своим пестрым затейливым рисунком улыбаются нам. Кажется, что все недостатки, все жилки, трещинки, включения - все превращается в достоинство камня, который то говорит что-то своим рисунком, то манит своей мягкой прозрачностью, то отбрасывает своей гордой фарфоровой поверхностью лучи света и даже наш взгляд.
В шумном подъеме первой встречи встает Раман39.
Его смуглое индийское лицо еще прекраснее на фоне розового мрамора. Он говорит о своем народе, о новых движениях молодой Индии к прогрессу, искусству, науке, он рассказывает о своих работах в тишине физического института Калькутты, он еще не открыл "эффекта Рамана", еще синее море Средиземья и синее небо его родины не открыли ему тайны колебания молекул, получившей его имя, еще только горят его черные глаза огнем исканий новых истин.
Его сменяет Планк 40. Казалось - безжизненное и сухое лицо, где-то спрятана искорка его глаз за золотыми очками. Он начинает медленно и как-то неуверенно. Он говорит о великих своих открытиях, о квантах энергии, управляющей миром, о загадочной цифре "постоянной Планка", основе и еще таинственной загадке уравнений природы.
Он говорит, что науки нет без вдохновения, что великие истины рождаются не вдруг, не в тиши научных кабинетов, а после горячих переживаний души, в огне порывов и желаний, в борьбе за природу и против природы.
Он еще горд в величии своих идей, он еще не склонил своей головы, но уже рождались смутно в его голове далекие от жизни идеи мистической философии.
- Да слушайте! - прервал его речь маленький коренастый старик с седой бородой. - Да, наука не существует вне жизни, я сам пришел к ней от огня металлургических печей, где впервые понял великие законы химии, - это говорил норвежец Иогапн Фогт41, металлург и физико-химик в геологии, открывший целую новую главу в мировой науке. Слушайте, вчера я поехал на острова покататься на машине, мы остановились около груды камней, которую разбивал молотком рабочий для балластировки шоссе. Мой спутник и друг из вашей академии объяснил по-русски рабочему, что я заграничный ученый, который приехал в Союз на торжество двухсотлетия русской науки, на праздник советской Академии наук. Рабочий быстро вскочил, он читал об этом в газетах, он знал даже имена приехавших, с какой-то особой горячностью пожал он мне руку, отобрал лучший кусок зеленого глауконитового известняка и подал мне. Вот он, я с ним не расстаюсь, я увезу его в Норвегию, он мне дороже многого.
- Вот это настоящая паука, - закончил он, - когда ее знает и ценит весь народ. Я за такую науку, свободную, великую мысль ученого, за торжество науки и техники...
Догорали огни, поблекли краски цветов. Беспорядочны, шумны были речи на десятках языков. Розовый мрамор стен сиял своей вечной неизменяемой красотой, красотой, для которой нет ни слов поэта, ни кисти художника.
Да процветает и растет истинная наука!
* * *
Мы спускаемся сначала в подвалы, огромные бункера заполнены буровато черным углем. Вагон за вагоном, поезд за поездом сбрасывают черный алмаз в угольные ямы, а оттуда в топки котлов.
Вот они, рождающие силу длинные ряды раскаленных котлов! Сложные системы манометров, труб, счетчиков, стрелок, рычагов регулируют их бурное дыхание, спокойно, уверенно поворачиваются рычаги, когда дрожащая стрелка счетчика слишком отклонилась направо, - уменьшается поступление угля, выпускается пар.
Все дышит здесь мощью и силой огня, среди него спокойный хозяин человек.
Потом длинные светлые залы электрических машин.
Здесь претворяется тепло и энергию электрического тока. Уверенно и быстро крутятся громадные валы электромашин, и тысячи мелких проводов сливаются в толстые медные тросы, по которым бежит электрический ток. Здесь рождается великая энергия мира!
Мы идем дальше. Контрольный пост преграждает дорогу - выдают особые пропуска. "Зачем это?" - "А вот увидите..." Поднимаемся на третий этаж. Большой нарядный зал, стены покрыты полированными мра мерными пластинами, ни одной трещины в них, ни одной царапины, ровные, чистые доски из лучшего уфалойского мрамора.
Это нейтральный распределительный щит энергии Челябгрэса, эго управление несколькими стами тысяч лошадиных сил Урала. Всюду рубильники, лампочки, красные, желтые, синие... краткие надписи: "Златоуста, "Золотая линия", "Свердловск", "Тракторный", "Элсктросплав", "Освещение"... Тихо в зале, как-то не хочется даже громко говорить. Только короткие телефонные звонки да поступь дежурной, спокойно обходящей щиты с горящими лампочками.
Вот зажглась красная: выключить рубильник! Повреждение на линии. "Дайте ток, - звонит по телефону Ленинская золотая шахта. - Мы должны включить во доотлив". Поворот рубильника - и загорается синяя лампа.
"Дайте освещение, - молит Свердловск, - моя Верхисетская не справляется, нет накала". - "Подождешь, - отвечает диспетчер. - Вот закончат работу цехи Златоуста, дам вам свет".
И на пространство, равном половине Франции, одним движением рубильника, установленного на мраморной доске, зажигаются тысячи огней, включаются сотни моторов, начинают работать машины, цехи, заводы.
Здесь главный нерв жизни Урала, здесь его головной мозг, здесь его источник жизни, в этих проводах, расходящихся отсюда радиусами на площади около 200 тысяч квадратных километров, - один телефонный звонок, один диспетчер, один дежурный.
Приветливо горят огоньки на сером мраморе стен, тихо внизу жужжат электромашины, да иногда раздается шум опрокинутого вагона с углем.
Длинный путь труда рождает мощь электростанций, длинный путь труда ведет из угольных шахт Челябинска к бункерам и топкам котлов.
Длинный путь труда рождает энергию, двигающую страной, одним поворотом рубильника на мраморном щите перебрасывает в доли секунды сотни тысяч лошадиных сил.
За труд, товарищи, за великий труд, побеждающий тьму!
НА ГОРЕ
"ПОЛКОВНИК"
Впервые я понял тайну орской яшмы на Петергофской гранильной фабрике, куда меня пригласил съездить один из ее главных мастеров-художников. Это был человек необычайный - смесь русского добродушия и талантливости с швейцарской деловитостью и упорством жителя гор. Маленький, спокойный, вдумчивый, водил он меня от станка к станку художественного цеха и каким-то тихим голосом го ворил:
- Вот видите этот камень, - смочите его, Поликарпыч, мокрой тряпкой, вот этот камень - целая легенда. Разве направо вы не видите зарево пожара, пронесшийся смерч войны? Вот здесь, на первом плане, в этом бесформенном нагромождении скал, коней, повозок, людей мне слышатся стоны пронесшегося сражения. Вот тут осторожно скальпелем мы нырежем бешеного коня. Его красная грива уже рисуется в этом огненном завитке камня. Вот видите, прижалась к нему фигура смерти-победительницы, только маленькую белую косу, Поликарпыч, ты вырежешь из кахолонга и дашь ее в руки торжествующей смерти.
- А вот этот камень еще прекраснее. Бурное море, красно-голубыми отливами переливается волна в отблесках потухающей зари и затихшей бури: белые каемки вот этих полосок - это кипящая пена опрокинутых и бьющихся о скалы бурных палов.
Здесь ничего не надо от художника. Только вот так, Зинаида, поверните вы камень, вправьте его в синюю рамку николаевской яшмы, а здесь вместо этого неудачного пятна на буром небе распластайте буревестника из серого халцедона, но так, чтобы все слышали крик, пронзительный крик этой птицы, напоминающий, что буря еще не прошла.
- Теперь пойдемте к нашей гордости - Лиане Петровне. Это молодая скульпторша. Она делает тигра из яшмы, не будем ей мешать, только заглянем к ней через стекло ее комнатушки. Вот смотрите на полку:
Зеленый крокодил, он только что вылез из желтого нильского ила и греется на солнышке. Рядом белый медведь из просвечивающего уральского ангидрита, и сидит оп на глыбе из прозрачного льда, - это, конечно, вы понимаете, обломок кварца из россыпей Среднего Урала. Вот дальше противная жаба из миасского змеевика, по это все пустяки. Самая замечательная ее пещь - это "Победа". Она работает над нею уже несколько лет, она вытачивает ее из глыбы все той же орской яшмы, чище, светлее, прозрачнее делаются тона камня кверху, где из них рождается прекрасная голова молодой девушки, олицетворяющей труд, внизу, в диком смятении красок, в обломках синего, черного, красного агата, извиваются попранные трудом какие-то неясные чудища, искривленные, сломанные, оборванные, задавленные гадины, кажется - в них весь ужас, вся нищета, все преступления прошлого в ногах у торжествующего труда. Камень сам ей говорит о том, что она должна с ним делать, но мало кому она показывает свою замечательную группу...
...Но я уже больше не мог смотреть. Я уже сам загорелся тайнами орского камня, и с этого дня я многомного лет мечтал попасть туда, в ковыльные степи Урала, где на берегах речонки Ори разбросаны были глыбы священного камня - остатки старого, забытого башкирского кладбища, как говорили пожелтевшие листы архивных записей, донесения казаков командиру Екатеринбургской гранильной фабрики его превосходительству генералу Вейцу.
