Тем самым, как видим, стали очерчиваться контуры пенитенциарной политики, хотя о ее сформировании на тот период говорить еще рано. И лишь с середины XVII в. в России начинает происходить выделение специальных органов, ведающих исполнением наказаний, связанных с лишением свободы. Своего рода итоги развития пенитенциарной системы в России в условиях сословно-представительной монархии подвело Соборное уложение 1649 г.[187], представлявшее собой уже не просто сборник правил, касающихся отдельных сфер общественной жизни, притом с довольно нечеткими санкциями за преступления, а весьма объемный, систематизированный (разделенный на главы), охватывающий множество вопросов нормативный документ[188]. Здесь нашло свое закрепление ужесточение карательной политики Российского государства, что выразилось, прежде всего, в усилении уголовных наказаний[189]. Это прямым образом, как будет показано ниже, определило основные направления дальнейшей эволюции пенитенциарной политики в России.
Институт лишения свободы в форме тюремного заключения приобрел с этого времени вполне устойчивый характер[190]. Упоминание о нем встречается в Соборном уложении в 41 статье. И все же согласно отмеченной нами ранее тенденции к ужесточению наказания тюремное заключение по частоте применяемости уступало смертной казни, предусмотренной в более чем шестидесяти статьях Уложения (в литературе приводятся различные цифры, что связано с неоднозначным толкованием ряда норм Уложения. Например, Н. Д. Сергеевич указывает 60 случаев, а С. Н. Викторский – 95[191]), что свидетельствует об известной незрелости Уложения. Соответственно этому полагаем очевидным вывод о том, что в условиях сословно-представительной монархии институт тюрьмы еще не приобрел решающего значения в карательной политике государства.
Сделанный нами вывод о последовательно-поступательном развитии тюремных учреждений, вышедших на новый качественный уровень, подтверждается также тем, что в Соборном уложении в абсолютном большинстве случаев предусматривались конкретные сроки тюремного заключения, причем строго фиксированные, т. е. без рамок «от» и «до» (например, «на три дня»). Вместе с тем, как и в Судебнике, здесь сохранялись нормы с неопределенными сроками.
В целом тюремное заключение в Соборном уложении уже однозначно воспринималось именно как наказание, а не только как мера предварительного заключения[192]. Об этом же свидетельствует, в частности, закрепление в соответствующих нормах вышеупомянутой цели наказания («чтоб на то смотря и иным неповадно было»). В этой же связи следует отметить то обстоятельство, что в правовом сознании российского общества того времени, несмотря на усиление жестокости наказаний, появляется мысль о необходимости исправления преступников, что выражается в тех нормах Уложения, где речь идет о покаянии, и для этой цели используется тюремное заключение.
Так, согласно ст. 34 гл. XXI «…которые тати и разбойники доведутся казнити смертью, и их для покаяния посадить в тюрме в избу на шесть недель, и как им отойдут урочные дни, и таких татей и разбойников казнити»[193]. В литературе отмечается, что под «избой» нужно понимать специальное помещение в тюремном хозяйстве[194]. Эта норма, очевидно, дала толчок для развития позже более широкого института участия церкви в нравственном очищении преступников, когда, в частности, в штат тюрем стали вводить священников. В ст. 4 гл. XXII (наказание за убийство отцом или матерью сына или дочери) раскаяние регулировалось несколько по-иному: преступнику, отбывшему в тюрьме один год, предписывается «приходити им в церкви божии, и у церкви божии объявляти тут свой грех всем людям в слух»[195]. Нам важно здесь подчеркнуть, что таким образом в России XVII в. уже было известно покаяние посредством помещения в тюрьму. Как известно, в XVIII в. именно эта идея, возникшая в Италии и Англии и впервые реализованная (в более совершенном виде) в США, послужила началом коренных преобразований в пенитенциарной сфере.
В связи с последним замечанием укажем, что в период Соборного уложения в формирующейся пенитенциарной политике еще не выделяется направление, связанное с упорядочиванием условий содержания лишенных свободы. Государство в минимальной степени заботилось о внутреннем порядке тюремной жизни. Этот вывод считался общепризнанным уже в дореволюционной историографии. В частности, Н. Д. Сергеевский подчеркивал, что «мы нигде не находим ни малейших следов, например, организации тюремного продовольственного хозяйства; наоборот, и кормовые деньги, и подаяния… выдаются самим тюремным сидельцам на руки; мы не находим, далее, никакого установленного законом порядка в образе жизни арестантов, ни вообще какого бы то ни было тюремного режима, за исключением немногих запретительных определений, касающихся спиртных напитков, опасных орудий, вроде топоров, пил, ножей и т. д. Арестанты внутри стен тюрьмы представлены были самим себе; правительство принимало меры лишь против их “утечки”[196]. Даже тела умерших колодников государство в то время не считало возможным хоронить, и они просто вывозились на перекрестки дорог – на “крестцы”, на улицы или в пустые места, где их поднимали для погребения родственники или благочестивые люди, или они должны были, по общему порядку, подлежать отвозу в убогие места»[197].
В записках о Московии можно встретить записи о том, что российский монарх лично посещал тюрьмы. Так, в одном из частных писем С. Коллинс, иностранец, писал о том, что «ежегодно, в великую пятницу, он (Алексей Михайлович. – И. У.) посещает ночью все тюрьмы, разговаривает с колодниками, выкупает некоторых, посаженных за долги, и по произволу прощает некоторых преступников»[198]. Трудно поверить в достоверность того, что монарх посещал все тюрьмы; однако в любом случае такие посещения не меняли отношения государства к местам лишения свободы.
Заботы о пропитании заключенных при таком подходе государства ложились на «заинтересованную» сторону. В частности, они могли возлагаться на помещиков (если речь шла о крепостных)[199], семьи колодников, либо же, что было наиболее распространено, непосредственно на арестантов. Чаще всего последние попросту просили милостыню. Вместе с тем естественным занятием для заключенных мог служить и реально выступал производительный труд. Так, по утверждению Н. Д. Сергеевского, в то время они занимались в тюрьме работами на продажу по своему усмотрению и заводили ремесла, кто был к тому способен, для чего им не возбранялось даже выходить из тюрьмы для покупки материалов, что подтверждалось, например, челобитной шуйских тюремных сидельцев 1662 г., жаловавшихся «великому государю» на тюремных сторожей и целовальников: «…у которых наших сирот есть ремеслишко – чем сытым быть: и они для товару сами не ходят и нас бедных не выпускают… Затем не выпускают, что дать нечего». При этом Н. Д. Сергеевский, однако же, подчеркивал, что вряд ли такие ремесла процветали в тюрьмах[200]. На наш взгляд, это очень ценное замечание, поскольку убедительных подтверждений действительного распространения ремесленного производства в тюрьмах середины – второй половины XVII в. чрезвычайно мало.
Значительно более продвинутым было решение проблем организации непосредственного контроля за тюремным режимом. Он возлагался на тюремных сторожей и целовальников, которые через присягу («крестное целование») и поруку выбирались сошными людьми, а в Москве они получали жалование от тех, кто их выбрал, т. е. от «московских черных сотен» (ст. 4, 44, 95, 97 гл. XXI).[201] По сути, вопрос управления местами лишения свободы впервые нашел отражение в Соборном уложении. В ст. 101 гл. XXI говорилось о том, что «в городах тюрмы ведают губные старосты и губным старостам доведется тюрмы и тюремных сидельцев осматривати почасту, чтобы тюрмы были крепки, и у тюремных бы сидельцев в тюрмах ничего не было, чем им из тюрмы вырезатися». В этой же статье называлась и причина такого требования, а именно: «В городах ис тюрем воры уходят губных старост небрежением и недосмотром и за то на губных старостах исцом быти перед губными целовальники вдвое правити»[202]. Эту норму можно, очевидно, считать тем правовым «зерном», из которого впоследствии развился современный институт режима отбывания наказания в уголовно-исполнительном праве России. Данное обстоятельство мы считаем необходимым особо подчеркнуть еще и потому, что указанная норма была заложена именно в Уложении – систематизированном правовом акте, принятом, как отмечалось ранее, при достаточно широком участии представителей различных слоев населения и, следовательно, в максимально возможной (для того времени) степени отвечавшей общественному правовому сознанию.
