22. А будет ис которого города, или ис полков воеводы и приказные люди отпишут к государю на кого на служилых, или иных чинов на каких людей, что они приходили к ним скопом и заговором, и хотели их убити; а те люди, на кого они отпишут, учнут бити челом государю на воевод и приказных людей о сыску, что они скопом и заговором к ним не прихаживали, а приходили к ним немногие люди для челобитья, и по тому челобитью по них в городех сыскивати всем городом, а в полкех всеми ратными людьми. Да будет сыщется про них допряма, что они в городех и в полках к воеводам приходили для челобитья, а не воровства, и их по сыску смертью не казнити. А воеводам и приказным людем, которые на них отпишут к государю ложно, за то чинити жестокое наказание, что государь укажет» (Российское законодательство X–XX веков. Т. 3. С. 89).
По сути, можно выделить три группы потерпевших: а) царское величество, представленное царствующим государем; б) государевы «думные и ближние люди», т. е. по преимуществу представители центрального государственного управления; в) воеводы и приказные люди, т. е. представители местного управления. Среди последних Уложение различает воевод в городах и воевод в полках, при этом обеспечивая одинаковую их охрану.
Сопоставление текста Уложения с некоторыми крестоцеловальными записями, например белозерцев, показывает, что в последних наряду с указанными лицами упоминаются государевы дети и земские люди. Причем «земские люди» в записи поставлены в один ряд с приказными людьми: «на государя и его царьских детей и на бояр и на воевод и на приказных и земских людей скопом и заговором».
Кроме того, следует отметить, что определение Соборным уложением круга потерпевших трудно объяснимо. Во-первых, не только государевы дети и земские люди не включены в него, но и губные старосты, а также другие представители выборной власти. Во-вторых, с одной стороны, Уложение, перечисляет органы, призванные «давать суд всем чинам Московского государства», с другой стороны, не включает в число потерпевших старост, целовальников и «лучших людей», о которых говорится в судебниках.
Тельберг Г. Г. Указ. соч. С. 125.
Там же. С. 125–126.
Котошихин Г. К. Указ. соч. С. 24.
Надо иметь в виду, что слово «вор» происходит от слова «вьрати»; в XVII в. оно означало лгун, обманщик, мошенник (см.: Краткий этимологический словарь русского языка. М., 1971. С. 92).
Г. К. Котошихин дает описание народного мятежа 1663 г., когда имело место столкновение мятежников «скопом и заговором» с царской властью. «…Собралось к лобному месту всякого чину людей множество и умыслили идти к царю… И как те люди пришли и били челом царю о сыску изменников, просили у него бояр на убиение, а царь их уговаривал тихим обычаем, чтобы они возвратились к Москве, а он, царь, в том деле учинит сыск и указ; и те люди говорили царю и держали его за платье за пуговицы: чему-де верить? – и царь обещался им Богом и дал на своем слове руку, и один человек из тех людей с царем бил по рукам». Потом толпа снова подступила к царю «и почали у царя просить бояр для убийства, и царь отговаривался, что он для сыску того дела идет к Москве сам, и они учали царю говорить сердито и невежливо, с грозами: буде он добром им тех бояр не отдаст, и у него учнут имать сами, по своему обычаю» (Котошихин Г. К. Указ. соч. С. 80–81).
См.: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. С. 354.
Тельберг Г. Г. Указ. соч. С. 128.
Так, 1669 г. воевода Коротоякский доносил в Москву: «Велено мне всяких чинов людьми запасы в город возить к осадному времени и ров в ширину и в глубину прибавить и город укрепить; а коротоятчане, всяких чинов люди, ров почали копать, а потом покинули: начали собираться по улицам, бунтовать, кричать и бить и боем грозить тем, кто копал; а потом к воеводе приходили к съезжей избе с гилем (толпой. – Т. А.), с великим шумом, и, вышедши от них, сын боярский говорил ему воеводе, с великим невежеством, а роспоп (поп-расстрига. – Авт.) Ивашка плевал; и с тех мест ров копать покинули и чинятся не послушны; а на него, воеводу, написали воровскую челобитную ото всего города, а многие городские про то их воровство не ведают; по этой отписке государь указал сыскать».
В 1713 г. приказчик верхнего камчатского острога со «служилыми и промышленными людьми» пришли в нижний камчатский острог, напали на приказчика и завладели острогом. После поимки и сыска главные виновные были казнены, другие – наказаны кнутом и батогами, «чтобы иным так бунтовать, скопы и заговоры и круги заводить было неповадно», с каждого были получены поручные записи (письменные поручительства), «чтобы им впредь не бунтовать, указу великого государя противным не быть, самовольством не жить».
Из приведенных примеров видно, что термин «бунт» в деловой переписке и в судебной практике применялся как самостоятельно, так и в сочетании со «скопом и заговором».
См. по этому вопросу подр.: Чебышев-Дмитриев А. О преступном действии по русскому допетровскому праву. Казань, 1862. С. 178.
Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I. М., 1957. С. 26.
Российское законодательство X–XX веков. Т. 4. С. 314.
Там же. С. 314–315.
Там же. С. 315.
Посул – взятка.
Российское законодательство X–XX веков. Т. 3. С. 94.
В основном она посвящена судопроизводству (наряду с ней процессуальные вопросы затрагиваются и в других главах Уложения), частично – судоустройству. Основным ее источником стали судебники и указные книги приказов, ведавших судом (см. подр.: Филиппов А. Н. Учебник истории русского права. В 2 ч. Юрьев, 1912. Ч. 1. С. 308; и др.).
См., напр.: Самоквасов Д. Я. История русского права. М., 1906. С. 363.
Доправити — взыскать.
Российское законодательство X–XX веков. Т. 3. С. 112–113.
Дворянсков И. В., Друзин А. И., Чучаев А. И. Указ. соч. С. 42.
Недельщик – чиновник, обеспечивавший розыск и явку ответчика в суд.
Понятой (от глаг. поняти – взять, получить в свое распоряжение) – помощник недельщика.
Наказная память — инструкция для выяснения необходимых обстоятельств дела; приставная память — аналог современной повестки о явке в суд.
Кизилов А. Ю. Указ. соч. С. 34.
Рожнов А. А. Уголовное право Московского государства (XIV–XVII вв.). Ульяновск, 2007. С. 88.
Строев В. Указ. соч. С. V, 7, 12, 36, 98.
Морошкин Ф. Указ. соч. С. 4, 8.
Выступая на торжественном собрании Императорского Московского университета 1 июня 1839 г. ординарный профессор, доктор права Федор Лукич Морошкин говорил: «…Если Дракон пишет кровавые законы для Аттики, если железная рука Норманна сокрушает бедра селянину за оскорбление пса, принадлежащего королевскому двору: то мы понимаем здесь мысль законодателя. Но Уложение… диктовано Государем, который оставил по себе память Государя милосердого и мудрого, слушано и одобрено представителями того народа, для которого оно составлено. Отчего же оно так строго в наказаниях, так безжалостно в истязаниях совести подсудимого?
<…> Цари Михаил Федорович, Алексей Михайлович положили искоренить его (зло. – Авт.) и действовали сильными средствами: кнутом, железом и огнем. Страшен был суд Уложения по преступлениям частным, и еще страшнее по преступлениям государственным. Земский грабитель, вор и мошенник, истязуемый в Губной избе, еще мог подвигнуть к состраданию суровую душу своего собрата-целовальника; но преступник, подсудный Преображенскому приказу (административное учреждение, ведавшее делами по политическим преступлениям. – Авт.), напрасно оглушал своими воплями хладные стены тюрьмы. Никто ему не внимал» (Там же. С. 58–59).
Линовский В. Указ. соч. С. 94.
Есипович Я. Г. Литературная разработка и общая характеристика Уложения 1649 г. // Журнал Министерства юстиции. 1859. Октябрь. С. 6.
Там же. С. 21.
В литературе указывается различное количество деяний, совершение которых наказывалось смертной казнью. Так, С. В. Юшков говорит только о 35 преступлениях (см.: Юшков С. В. История государства и права СССР. В 2 ч. М., 1961. Ч. 1. С. 313), А. В. Маньков – 60 (Маньков А. В. Указ. соч. С. 225), А. Ф. Кистяковский – 54 (см.: Кистяковский А. Ф. Исследование о смертной казни. Киев, 1867. С. 169), Н. Д. Сергеевский, которого поддержал О. Ф. Шишов, – 64 (см.: Чучаев А. И. Уголовно-правовые взгляды Н. Д. Сергеевского. М., 2010. С. 248; Шишов О. Ф. Указ. соч. С. 24). Н. П. Загоскин писал, что если к числу случаев, по которым применялась смертная казнь, добавить деяния, за совершение которых предусматривались «жестокие» и «безжалостные» телесные наказания, а также наказания, связанные с изувечением человека, часто заканчивавшиеся смертью наказанного, то «границы фактического применения смертной казни на основе Уложения должны быть еще более расширены» (Загоскин Н. П. Очерки истории смертной казни в России. Казань, 1892. С. 43–44). «Таким образом, получается, что по этому признаку Уложение стоит как бы особняком от предшествующих законодательных актов Российского государства. Неудивительно, что подобный подсчет случаев применения смертной казни вел к самым мрачным оценкам периода правления Алексея Михайловича», – пишет С. В. Жильцов (Жильцов С. В. Указ. соч. С. 104). Действительно, вторая половина XVII в. в российской литературе характеризовалось как время, когда «русское общество было слишком стеснено и деморализовано чрезмерно приказною администрациею» (Викторский С. Н. Указ. соч. С. 65).
