Как бы то ни было, а 19 мая в Тиса-Эслар из Ньиредьхазы прибыли следственный судья Бари с писарем Пижеем, полицейские комиссары Речки и Пай, а также несколько их подручных — конных полицейских, чтобы начать следствие по делу об исчезнувшей девушке. Бари, ограниченный, склонный к насилию карьерист и последователь Оноди, уже заранее был твердо убежден, что именно евреи умертвили Эстер Шоймоши и его главная задача — вывести их на чистую воду. Он опросил маленького Самуэля Шарфа и запротоколировал показания, которые якобы (или на самом деле) дал безудержно фантазирующий малыш.
Истории, которые рассказывал ребенок, были до того противоречивы, что будь это не Бари, а другой следственный судья, он вряд ли стал бы продолжать расследование, основываясь на таких «уликах». Бари же приказал доставить Йозефа Шарфа и его четырнадцатилетнего сына Морица в так называемый «замок Каллаи» в Тиса-Эсларе, где он устроил свою «штаб-квартиру».
Йозеф Шарф, сравнительно образованный человек, объяснил, что все сказанное Самуэлем — плод детской фантазии, умышленно введенной в заблуждение. Мориц также отрицал, что видел какое-либо из событий, описанных его младшим братом. Но Бари, тем чутьем к человеческим слабостям, которое обычно присуще многим тупым натурам, уловил неустойчивый в своей основе, легко поддающийся влияниям психопатический характер Морица. 21 мая он передал Морица писарю Пижею и полицейскому комиссару Речки. Им предписывалось изолировать его от родителей и перевезти в Ньиредьхазу, чтобы там «получить от него сколько-нибудь пригодное признание». По пути решили переночевать в доме Речки в Надьфале, где и заперли Морица в темный чулан, угрожая, что он проведет там остаток своей жизни, если только не сознается, что был свидетелем умерщвления Эстер Шоймоши. Если же он сознается, ему ничего не будет. В конце концов к полуночи его довели до такого состояния, что он был готов дать любые показания, которые от него потребуют. Служанка в доме Речки, оказавшаяся очевидцем происшествия, рассказала об этом некоторым соседям. За это по приказу Речки ее пороли до тех пор, пока она не поклялась, что больше не проронит ни слова о том, что случилось в ночь с 21 на 22 мая.
В ту же ночь Пижей послал кого-то из своих подручных в Тиса-Эслар, чтобы срочно известить следственного судью Бари о готовности Морица дать показания. На рассвете Бари прибыл в Надьфалу и с удовлетворением занес в протокол признание Морица Шарфа, которое гласило: «Мой отец, синагогальный служитель Йозеф Шарф, зазвал Эстер Шоймоши с улицы в дом. Живущий у нас нищий еврей Вольнер повел ее в синагогу, повалил там на землю и раздел до сорочки. При этом, кроме моего отца и Вольнера, присутствовали резники Шварц, Буксбаум и Браун, а также Адольф Юнгер, Абрахам Браун, Самуэль Лустиг, Лазарь Вайсштейн и Эмануэль Тауб. Браун и Буксбаум держали Эстер, а резник Шварц перерезал ей ножом горло. Кровь стекала в горшок. Я смотрел через замочную скважину и мог все это видеть и слышать... Эстер Шоймоши, которую я знал давно, несла в руках завернутый в старый желтый платочек галицкий камень (краску, которую девушка перед этим купила)... Мой брат Самуэль не видел ничего. Это я ему все рассказал...»
Бари сам был настолько убежден в существовании кровавого еврейского ритуала, что счел вполне достоверным все то, что описал Мориц. Он велел доставить паренька в Ньиредьхазу и поместить в доме тамошнего тюремного стражника Гентера, которого обязал изолировать Морица от окружающих и каждый день напоминать ему о том, что он тут же попадет в тюрьму, если осмелится изменить свои показания. После этого Бари в различных местах уезда арестовал всех, кого назвал Мориц.
Они уверяли, что не знают ничего об этих якобы имевших место событиях. Шварц, Буксбаум и Браун приехали в Тиса-Эслар 31 марта, чтобы попытаться устроиться на освободившуюся там должность резника. Утром 1 апреля они посетили богослужение, длившееся до 10 часов утра, после чего покинули синагогу и больше туда не входили. Вольнер был нищим, который 31 марта случайно нашел кров в доме Шарфа. Переночевав, он тоже посетил утром богослужение и поплелся дальше. Йозеф Шарф также находился в синагоге во время богослужения, а затем отправился домой. Там в 12 часов он отобедал с тремя своими сыновьями, в том числе с Самуэлем и Морицем. По окончании богослужения он лично запер синагогу, и больше туда никто не входил. Шарф упорно отказывался верить, что Мориц действительно дал показания, с которыми его ознакомили. Остальные арестованные также показывали, что сразу после окончания богослужения пошли домой, а это было, как известно, в то время, когда Эстер Шоймоши еще находилась на пути к Тотфалу. Члены их семей подтвердили эти показания, но Бари не принял этого во внимание.
Ввиду широко распространенного в тогдашней Австро-Венгрии антисемитизма уже первые сообщения из Тиса-Эслара упали на подготовленную почву. Газеты были полны сообщений и комментариев. По всей стране евреи подвергались жестокому обращению, еврейские дома — разграблению, прислуга из христиан покидала еврейские дома из опасения быть убитыми. Бари получал бесчисленные послания, укреплявшие его в сознании своей правоты. Незнакомые лица пересылали ему мнимые еврейские рецепты того, как «наилучшим образом приготовить еду с кровью христианских девиц». Бари подшивал эти рецепты к материалам расследования. Его подручные перерыли участок вокруг синагоги, взломали подвалы в домах всех арестованных, даже разбили в поисках трупа Эстер Шоймоши находящиеся там винные бочки.
Вот как обстояли дела, когда 18 июня 1882 г. произошло событие, затмившее своей сенсационностью все ранее случившееся. В предобеденную пору этого ужасно жаркого июньского дня полевой сторож деревни Тиса-Дада вытащил из Тиссы труп девушки. В левой руке погибшей был крепко зажат платок, в который была завернута светло-голубая краска. Полевой сторож, как и все, знал, что Эстер Шоймоши в день своего исчезновения покупала краску. Весть о том, что Эстер нашли, но на ее шее вет никаких порезов, распространилась быстро.
Бари помчался в Тиса-Даду. Если эта покойница действительно Эстер Шоймоши, если на мертвом теле не будет обнаружено никаких повреждений, все возведенное им здание обвинения рухнет как карточный домик. Он велел доставить в Тиса-Даду мать девушки и всех ее соседей и родственников. Вдова Шоймоши подтвердила, что на покойнице такое же платье, какое было на Эстер. Но к облегчению Бари, она заявила, что покойная не может быть ее дочерью. Свое мнение она ничем не обосновала, но Бари ее об этом и не спрашивал. Некоторые соседи согласились с ней. Другие же показали, что, по их мнению, это Эстер. 19 июня Бари направил к месту обнаружения трупа хирургов Трайтлера и Киша, а также кандидата на врачебную должность Хорвата. Им было поручено установить, является ли покойная вообще девушкой четырнадцати лет и могла ли она пролежать в воде с 1 апреля, то есть со дня исчезновения Эстер Шоймоши.
Трайтлер и Киш были практикующими в сельской местности врачами, которым не часто приходилось вскрывать трупы. А Хорват еще даже не закончил медицинского образования. 20 июня они представили следственному судье свой протокол. По существу, он содержал следующие выводы:
1) относительно покойной речь с определенностью идет «об индивиде, достигшем по меньшей мере восемнадцати, а более вероятно — двадцати лет от роду». Доказательством тому служило «общее развитие тела, состояние зубов и тот факт, что срослись передние швы лобной кости»;
2) половые органы покойной настолько расширены, как если бы она очень часто совокуплялась с мужчинами;
3) «найденная» могла умереть самое большее десять дней назад: ее кожа бела, нет никаких следов гниения, внутренности хорошо сохранились;
4) сердце и вены покойной совершенно обескровлены — она умерла от потери крови;
5) кожа покойной очень нежная, особенно кожа рук и ног. Ногти также выглядят весьма ухоженными. Покойная никогда не ходила босиком, больше того — ее ноги всегда были обуты, и она, несомненно, принадлежала к людям, не занимающимся никакой тяжелой работой.
Ни один из этих выводов не подходил к Эстер Шоймоши. Ей было всего четырнадцать лет, она не страдала малокровием, не имела половых сношений с мужчинами, у нее были загорелая кожа и привычные к труду руки, и она всегда ходила босиком. Кроме того, исчезла она не десять дней, а более двух с половиной месяцев тому назад.
Бари увидел в этом подтверждение правильности своих действий. Однако этого ему было мало. Присущие ему подозрительность и ненависть к евреям заставили его предположить наличие связи между обнаружением трупа и тиса-эсларскими евреями. Тот факт, что утопленница была в платье Эстер Шоймоши, сжимала в руке ее платок с краской, возбудил в нем подозрение, что друзья арестованных специально «нарядили» чей-то труп, чтобы создать впечатление, будто Эстер утонула, и таким путем спасти своих единоверцев от обвинения в убийстве. Его подозрения окрепли, как только он подучил написанное каким-то неизвестным, которому, очевидно, пришла в голову такая же мысль, анонимное письмо. В этом письме сплавщик леса по Тиссе еврей Янкель Смилович обвинялся в том, что он участвовал в подбрасывании неизвестного трупа. Автор письма утверждал, что идея подбросить труп исходила от Амзеля Фогеля из Тиса-Эслар. Двое каких-то евреев будто бы привезли труп в вагоне на станцию Тиса-Сент-Мартон и передали его Смиловичу. Другой же сплавщик — еврей Давид Гершко — переправил его затем под своим плотом в Тиса-Эслар. Там неизвестная еврейка принесла платье, такое же, какое носила Эстер, и узелок с краской. Труп был переодет при помощи еще одного сплавщика — подкупленного венгра по имени Игнац Матей. Бари велел арестовать Фогеля, Смиловича, Гершко и доставить их в «замок Каллаи». Все они отрицали свою вину. В ответ на это полицейский комиссар заставил Фогеля литрами пить холодную воду до тех пор, пока он не скорчился от боли. Затем его заставили бегать по кругу до тех пор, пока он не свалился. В конце концов он признался во всем, что от него требовали. Признался и Смилович — из страха, что и его будут также мучить. Но поскольку он был не в состоянии назвать имена тех двух евреев, которые якобы передали ему чужую покойницу на станции Тиса-Сент-Мартон, то еврейских жителей Тиса-Эслара заставили выстроиться в шеренги перед муниципалитетом и Бари потребовал от Смиловича показать среди них обоих неизвестных. Перепуганный Смилович показал на тех, кто стоял в самом начале шеренги, — Мартина Гросса и Игнаца Клейна. Их избили и заставили пить воду, пока они не закричали: «Прикажите, что я должен сказать, я все скажу!»
