Толстой. В случае же, если дочь моя Александра Львовна Толстая умрёт раньше меня, всё означенное завещаю в полную собственность дочери моей Татьяне Львовне Сухотиной.
Лев Николаевич Толстой
Сим свидетельствую, что настоящее завещание действительно составлено, собственноручно написано и подписано графом Львом Николаевичем Толстым, находящимся в здравом уме и твёрдой памяти. Свободный художник Александр Борисович Гольденвейзер. В том же свидетельствую, мещанин Алексей Петрович Сергеенко. В том же свидетельствую, сын подполковника Анатолий Дионисьевич Радынский». [107]
Этот вариант и был исполнен после кончины великого писателя, к крайнему неудовольствию Софьи Андреевны. Во-первых, графиня затеяла новое издание собрания сочинений Толстого, на которое очень рассчитывала в денежном отношении, а отказ Льва Николаевича от авторских прав создавал крайне неблагоприятную финансовую ситуацию для всей семьи. Во-вторых, Софья Толстая опрометчиво отказалась от предложения владельца крупнейшего российского издательства «Просвещение» Натана Сергеевича Цетлина, который планировал «купить издание на вечное владение за миллион рублей» [108].
При новых условиях смысл возобновления этих переговоров вообще терялся.
Как мы видим, основная интрига здесь заключалась в постоянно тлеющем конфликте между Софьей Андреевной и Львом Николаевичем именно по поводу посмертной судьбы его литературных и публицистических произведений, да и части его дневников, которые, очевидно, не предназначались для публикации по вполне понятным причинам.
В 1891 году Толстой направляет письма в редакции популярных журналов «Русские ведомости» и «Новая жизнь» следующего содержания:
«Милостивый государь, вследствие часто получаемых мною запросов о разрешении издавать, переводить и ставить на сцене мои сочинения прошу вас поместить в издаваемой вами газете следующее моё заявление:
Предоставляю всем желающим право безвозмездно издавать в России и за границей [109], по-русски и в переводах, а равно ставить на сценах все те из моих сочинений, которые были написаны мною с 1881 года и напечатаны в XII томе моих полных сочинений издания 1886 года, и в XIII томе, изданном в нынешнем 1891 году, равно и все мои не изданные в России и могущие вновь появляться после нынешнего дня сочинения», а затем просит супругу опубликовать её публичный отказ от авторских прав на его произведения.
Толстой пишет в дневнике: «И вчера же был разговор с женой о напечатании письма в газетах, об отказе от права авторской собственности. Трудно вспомнить, а главное – описать всё, что тут было» и далее «Начал же я разговор потому, что она сказала как-то вечером, когда мы уже засыпать собирались, что она согласна. Мне её жалко».
Как-то приехавшая в гости в Ясную Поляну мудрейшая Александра Андреевна Толстая – камер-фрейлина и ближайшая подруга императрицы – заметила Льву Николаевичу: «Подумали ли вы когда-нибудь серьёзно об ответственности перед вашими детьми? Все они производят на меня впечатление блуждающих среди сомнений. Что вы дадите им взамен верований, вероятно отнятых у них вами?» (Шкловский В.Б. Лев Толстой. ЖЗЛ).
Графиня Софья Толстая, в свою очередь, вполне справедливо полагала, что «отдать сочинения Л.Н. в общую собственность я считаю дурным и бессмысленным. Я люблю свою семью и желаю ей лучшего благосостояния, а передав сочинения в общественное достояние, мы наградим богатые фирмы издательские, вроде Маркса, Цетлина и другие. Я сказала Л.Н., что если он умрёт раньше меня, я не исполню его желания и не откажусь от прав на сочинения; и если б я считала это хорошим и справедливым, я при жизни его доставила бы ему эту радость отказа от прав, а после смерти это не имеет смысла для него».
«Не понимает она, не понимают дети, расходуя деньги, что каждый рубль, проживаемый ими и наживаемый книгами, есть страдание, позор мой. Позор пускай, но за что ослабление того действия, которое могло бы иметь проповедь истины», – запишет в дневнике по этому поводу Толстой.
Правовая ситуация, связанная с публичным отказом автора от своего исключительного права на свои литературные труды, то есть предоставление всем желающим издавать его произведения, вызывала особый интерес у юристов. Конечно, во многом это было связано с появлением многочисленных публикаций по поводу только что принятого закона «Об авторском праве». Цивилисты исследовали вопрос сохранения за автором, в этом случае, его личных прав. На него отвечала статья 20 этого закона, которая определяла, что даже в случае отказа от авторских прав личные права автора сохраняются за ним в полном объёме. Адвокат и издатель популярных юридических журналов Я.А. Канторович заключал: «за автором всё-таки остаётся право запрещать изменения в произведении без его согласия (…) и другия посягательства на личные права, связанные с авторским (напр. опубликование под другим именем), дают авторам право преследования, несмотря на то что они отчудили своё авторское право или отреклись от него. Право преследования может иметь место только в отношении произведений, на которыя существует авторское право» (Канторович Я.А. Авторское право на литературные, музыкальные, художественные и фотографические произведения. Петроград. 1916).
В результате, в соответствии с окончательной редакцией завещания, распорядительницей литературного наследия отца становилась Александра Львовна Толстая. Владимир Чертков от этой почётной миссии по понятным причинам отказался. С точки зрения права назначение наследника являлось существенной частью завещания – в его отсутствие весь (!) акт терял силу. Кстати, многие цивилисты с такой позицией не соглашались. 31 июля Толстой дополнил и подписал объяснительную записку к завещанию, согласно которой после его смерти все рукописи и бумаги должны были быть отданы именно Владимиру Григорьевичу Черткову для пересмотра, выборки и подготовки к отдельному изданию. Александра Толстая также посчитала необходимым дополнительно заверить волю отца подписями свидетелей и объявить её его сыновьям при участии наследодателя, но это вполне разумное предложение вызвало серьёзную озабоченность Бирюкова и Черткова – те боялись очевидной реакции на это известие Софьи Андреевны. В ходе жаркой эпистолярной дискуссии решили не травмировать графиню заранее и завещания ей не объявлять. Лев Николаевич как-то высказался по этому поводу: «Чертков вовлёк меня в борьбу, и борьба эта очень и тяжела, и противна мне (…) В теперешнем положении моём едва ли не главное нужное – это недоделание, неговорение. Сегодня живо понял, что мне нужно только не портить своего положения и живо помнить, что мне ничего, ничего не нужно». Была в дневнике ещё и такая запись: «Вчера вечером было тяжело от разговоров С.А. о печатании и преследовании судом. Если бы она знала и поняла, как она отравляет мои последние часы, дни, месяцы жизни. А сказать и не умею, и не надеюсь ни на какое воздействие на неё каких бы то ни было слов».
На однозначность позиции великого писателя вполне очевидно влияла его неготовность отказаться от собственной позиции в вопросах собственности вообще и
