Несколько раньше дал хороший отпор одному хаму, который нарочно пихал меня всякий раз, когда пропускал людей на входе и выходе. Это приключилось в одной из этих отвратительных тачек, которые забиты плебсом как раз тогда, когда я вынужден ими воспользоваться.
15. Другая субъективная сторона
Сегодня в автобусе, на площадке поблизости от меня был один из этих сопляков, которые, по счастью, встречаются не так часто, а то я в конце концов прибил бы одного из них. Этот молокосос лет двадцати шести-тридцати раздражал меня не столько шеей, длинной, как у ощипанного индюка, сколько лентой на шляпе, которую он заменил чем-то вроде бечевки баклажанного цвета. Ах, подлец! До чего ж омерзительный тип! А так как в автобусе в это время было полно народу, я воспользовался давкой, чтобы при каждой возможности всаживать локоть ему под ребра. В результате он трусливо сбежал еще до того, как я решил немного пройтись по его мозолям, чтобы он сделал ноги. Я мог бы сказать ему вдобавок, чтоб вконец оскорбить, что на его пальто с чересчур глубоким вырезом не достает одной пуговицы.
Однажды около полудня у парка Монсо, на задней площадке почти заполненного автобуса линии S (теперь 84-ый), я заметил человека с очень длинной шеей, который носил мягкий фетр, обернутый плетеной тесьмой вместо ленты. Вдруг этот индивид окликнул своего соседа, утверждая, что тот нарочно наступает ему на ноги всякий раз, когда пропускает пассажиров. Впрочем, он быстро прекратил перебранку, бросившись на освободившееся место.
Двумя часами позже я увидел его перед вокзалом Сан-Лазар, когда друг советовал ему уменьшить вырез пальто, воспользоыавшись помощью какого-нибудь сведущего портного, который разместил бы там дополнительную пуговицу.
Я со-толпобыкнородно платавтобусоформился в полуденнопарижском времесте и чересоседился с шеедлинным плетеновокругошляпным сопляком, говорящим неведомокомуто: «Вы меня толкапихаете». Исторгсив это, он быстремился на пустоместо. В следующем пространствовременье я увидел его усанлазарившимся с X, который говорил, что тот должен добавопуговить пальто. И причинобъяснил позачему.
Это было не лодкой и не самолетом, но наземным транспортным средством. Это было не утром и не вечером, но днем. Это был не ребенок и не старик, но юноша. Это была не лентаи не бечевка, но плетеная тесьма. Это было не шествием и не дракой, но давкой. Это было не любезностью и не злостью, но раздражением. Это было не правдой и не ложью, но поводом. Это было не стоя и не лежа, но в-желании-быть сидя.
Это было не накануне и не назавтра, но в тот же день. Это был не Северный и не Лионский, но вокзал Сан-Лазар. Это был не родственник и не неизвестный, но друг. Это было не руганью и не насмешкой, но советом насчет одежды.
Шляп, вялый, бурый, потрескавшийся, поля опущенные, тулья окружена плетением из тесьмы, шляп, выделяющийся среди прочих, подскакивающий на неровностях, передаваемых с земли колесами автотранспортного средства, которое его перевозило, его, шляп. При каждой остановке входящие и выходящие пассажиры придавали ему боковые колебания, иногда довольно заметные, которые наконец его разозлили, его, шляп. Он выразил свой гнев посредством человеческого голоса, соединенного с ним массой тела, структурно расположенного вокруг костной квазисферы, перфорированной несколькими отверстиями, находящимися под ним, шляпом. Затем он внезапно убежал садиться, он, шляп.
Одним или двумя часами позже, я увидел его примерно в метре шестидесяти шести сантиметрах над землей, передвигающимся взад-вперед у вокзала Сан-Лазар, его, шляп. Друг советовал ему пришить дополнительную пуговицу к его пальто… дополнительную пуговицу… к его пальто… говорил ему … ему… шляпу.
В S в сча кип итп дтавдица ситеш тле с лонндий щтоей ейше и лопшяй, оркунешнай мотьсей свотем ылнет, риссолся с мудриг жопамирсса, обняяви еог, что тот ночнора оег таколет. Менного кыхпонав, рибсолся на вобсодное сетмо.
Самоч жезоп я трествил гео вонса на Смиркой щолпади ерпед злокавом Рал-Сазан. Он ыбл с тлерипяем, рокотый вроогил меу: «Бете жунно пширить отпельлонидную угпоциву к вотему латьпо». Но уем зопакал где (в вырезе).
Однажды в автобусе (который не следует путать с Ватто опусом) я увидел (а не обидел) одного человека (а не чело века), надевшего шляпу (не из пуха ляха), с плетеной веревочкой (а не с вареной плетеночкой). У него была (а не небылица слыла) длинная шея (а не дивная шлея). Когда толпа пихалась (а не пила толкалась), другой пассажир (а не босой труса жир) на него наступил (а не со ступы сбил). Кое-что прохрипев (а не про хрип пев), тот завидел свободное место (а не сморозил завидное тесто) и туда устремился (а не стрелой утомился).
Позже я его повстречал (а не по сече мчал) перед вокзал-Лазаром (а не VIP-зал-базаром), он говорил со знакомым (а не звонил в Гоморру) о пуговице своего плаща (которую не следует путать с роговицей сего хлыща).
Однажды жарким летним днём я был в автобусе своём, причём он тоже ехал в нём, плечом к плечу, плечом в проём. Он плёл вервье на головём, тянул шеём поверх людём, такой смешной недразумём. Он был соседом толканём, пхнём, бьём, ногами наступьём, он говорём емём «Подъём!», но тут же мнём разговорём и вдаль бегём, чтоб сидём в нём.
Чём позже днём идём путём перём вокзём Сан-Лазарём, его видём, когда емём гововорём его другём насчёт пугём его пальтём, его пальтём пугововьём.
Имею честь поставить Вас в известность о происшествии, которому я невольно стал свидетелем, столь же непредубежденным, сколь и потрясенным.
В тот день около полудня я находился на площадке автобуса, следовавшего по улице Кюрселль в направлении площади Шамперре. Указанный автобус был полон, и даже более чем полон, осмелюсь я заметить, ибо кондуктор перегружал его за счет некоторых умолявших его лиц, побуждаемый, несомненно, его преувеличенно доброй душой, которая единственная вынуждала его пойти против правил, что, следовательно, граничило со снисходительностью. На каждой остановке пассажиры поднимались и спускались не без того, чтобы спровоцировать некоторую давку, что и подтолкнуло одного из них к протесту, хотя и весьма робкому. Я должен заметить, что он отправился садиться, как только представилась такая возможность.
Я прибавляю к этому короткому рассказу следующее добавление: я имел возможность снова видеть этого пассажира некоторое время спустя в компании персонажа, которого я не смог идентифицировать. Оживленная беседа, которую они вели, затрагивала, похоже, некоторые вопросы эстетической природы.
Изложив эти сведения, я могу только пожелать, мсье, чтобы Вы указали мне на необходимые следствия, которые я должен извлечь из этих происшествий, дабы Вы могли бы одобрить шаги, которые я буду вынужден предпринимать в связи с этим в будущем.
В ожидании Вашего ответа уверяю Вас, мсье, в моем по меньшей мере совершеннейше почтительном уважении.
В новом романе, сочиненном со свойственной автору легкостью, знаменитый романист X, которому мы уже обязаны столькими шедеврами, создал великолепно обрисованных персонажей, действующих в атмосфере, знакомой всем, от мала до велика. Интрига вращается вокруг встречи в автобусе героя истории с весьма загадочным персонажем, ссорящимся с первым. В финальном эпизоде мы видим этого таинственного индивида, с огромным вниманием прислушивающегося к советам друга, мэтра дэндизма. В целом возникает приятное ощущение, что романист X поработал резцом с редким успехом.
На площадке, ща, ща, ща, автобуса, туф, туф, туф, линии S (над сим насмехаются свистящие змеи), около полудня, динь, динь, дон, динь, динь, дон, смешной красавчик, пфуф, пфуф, пфуф, в одной из этих, пфуй, шляп вдруг развернулся (разворот, поворот) к соседу с гневным, рр-аф, рр-аф, рр-аф, видом и сказал, гм-м, гм-м: «Вы меня нарочно толкаете, мсье». Именно так. И тут, фр-р-р, он бросился к свободному месту и уселся, бум.
В тот же день, немногим позже, динь, динь, дон, динь, динь, дон, я увидел его в компании с другим красавцем, пфуф, пфуф, пфуф, который указывал тому на пуговицу пальто (бр-р, бр-р, бр-р, было не так уж и тепло…).
Именно так.
Автобус.
Площадка.
Площадка автобуса. Это место.
Полдень.
Приблизительно.
Приблизительно полдень. Это время.
Пассажиры.
Ссора.
Ссора пассажиров. Это действие.
