В выборе слов для заимствования также проглядывает классовая Позиция каждого автора. Но есть и еще одна возможность запретить понятие, хорошо известное и почему-либо необходимое: «перевести» на русский язык специальный термин. Вот записи в дневнике профессора Московского университета И. М. Снегирева (в 1823 г. в московском цензурном комитете решают вопрос о том, как переводить неудобные французские слова): «Думали, как перевести originalit? — естественность, подлинность, особенность', вместо национальность—народность»; «Зашел спор о том, можно ли сказать: существенность лишается своих признаков? Я доказывал, что логически ложно, чтоб существенность имела свои признаки. Автор разумел под существенностью r?alit?, что можно выразить „жизнь". Различали сущность (essence) от существа (substan-се) и существенности. Дошло до различия остроты Witz) и остроумия*. Конечно, оригинальность действия или мыслей вовсе не ограничивается их естест-венностью, а национальность — народностью, точно так же, как и реальность совсем не охватывает представления о жизни (жизненности).
Аромат эпохи и своеобразный стиль «партии» чувствуется в этих поединках давно отшумевших битв. Прогрессивное издание высоким стилем, торжественным красноречием хотело хотя бы отчасти оправдать внутренний смысл соответствующих французских терминов. «Пчела», верная своим устремлениям, все переводит в плоскость разговорного стиля. Ересь — и раскол"?; блеск—и роскошь? И газета совершенно серьезно полагает, что «нельзя заменить слова казарма, плац, обер-камергер никакими русскими эквивалентами», но следует бороться со словами грандиозный, факт и т. п. Заметим, что баталии относительно перевода «спорных» слов завершились просто: сегодня мы везде, где надо, употребляем слова ересь, сакральный, люкс, вкладывая в эти термины только им одним свойственный смысл.
Давно замечено, что в России именно революционно настроенные социальные группы обладали повышенным интересом к иностранным словам. Это описано и в художественной литературе. У Л. Н. Толстого в «Воскресении» Нехлюдова поражает пристрастие революционеров к иностранным терминам (возможно, потому, что, знакомый с этими словами, он знает их первичное значение). Вот речь революционера в восприятии Толстого: ...Массы составляют объект нашей деятельности, но не могут быть нашими сотрудниками до тех пор, пока они инертны... И потому совершенно иллюзорно ожидать от них помощи до тех пор, пока не произошел процесс развития... У И. С. Тургенева в романе «Новь»: ...В разгоряченной атмосфере... завертелись, толкая и тесня друг дружку, всяческие слова: прогресс, правительство, литература; податной ев'
,/ipoc, церковный вопрос, женский вопрос, судебный вопрос; классицизм, реализм, нигилизм, коммунизм; интернационал, клерикал, либерал, капитал; администрация, организация, ассоциация и даже кристаллизация.' Голушкин, казалось, приходил в восторг именно от этого гама; в нем-то, казалось, w заключалась для него настоящая суть... Интересна классификация приведенных слов — Тургенев воспринимает их чисто формально, по рифмам. Это, конечно, ирония, но и сам писатель походя бросает атмосфера или принсип... Дело не в «революционности», а в потребности, возникшей в обществе. Предпочтительный же интерес к тем или иным словам диктовался классовой позицией.
Большое значение в развитии революционной публицистики имела деятельность марксистской печати. Известно, что и В. И. Ленин создавал многие слова с острым оценочно-политическим значением, в том числе и по типу разговорных (всего у него около четырех тысяч новых слов). Так, у него много сложносокращенных слов с несоединимыми прежде компонентами: комспесь, комболтовня, комвранье, комбю-рократизм и др. Обычный прием в таком случае — сопряжение разговорной (просторечной) основы или корня с книжными суффиксами: обнагление, выклян-чиванье, волокитность, прохвостничество, раздира-тельство, иногда с пародией на научный термин: на-плевизм, глупизм и др.
И сегодня революционность эпохи многими сознается только через «изысканность» привлеченного незнакомого термина. Перелистаем газеты и вслушаемся в речи: Весь плюрализм мнений; плюрализм социалистической гласности; пакет мер; имидж политического деятеля; роман написан в годы стог-нации (на самом же деле — стагнации — не от стог, а от латинского корня — 'болото'!); достигли консенсуса и пр. Попробуем выразиться по-русски: множество... набор... образ... застой... согласие... Хуже? Да, вряд ли. Однако понятнее многим, а не одним лишь избранным. Еще один тупик в дальнейшем раз-витии языка. Конечно, труднее перевести на русский язык такие термины, как менеджер, — не заменишь Русским эквивалентом (не скажешь просто, по-рус-ски: хитрован, хитрюга, хитрец... — еще и обидится!).
Читателю, вероятно, известно, что было время, когда наши дамы стыдились говорить по-русски и коверкали наш язык самым немилосердным образом, чего, не в укор будь им сказано, еще и поныне заметны некоторые следы.
В. А. Соллогуб
Женская речь во многих обществах, например, в языческом ритуале, в столичном светском обществе XVIII в., в некоторых социальных группах XIX в., отличалась от мужской, иногда намеренно. Две из трех постоянных характеристик языка — биологической, психологической и социальной — остаются контрастными в мужской и женской речи до настоящего времени. В произношении женщина отличается от мужчины тембром голоса, темпом речи, характером пауз, длительностью гласных. Актер, играя женщину, всегда выдаст себя, женщине подделаться под речь мужчины еще труднее. Девочки, как правило, начинают говорить раньше, постепенно осваивая звук за звуком в простейших сочетаниях и так — до осмысленной фразы. Мальчики обычно отмалчиваются, пугая неопытных родителей, но зато начинают говорить сразу предложениями, долго пренебрегая деталями произношения. Только к восьми годам силы уравниваются.
Даже в сложных случаях женщинам удобнее размышлять вслух, и тогда монолог превращается в диалог, нередко разрастаясь постепенно в хор. Коллективное мышление, благодаря своей явной гласности» демократичнее и притом допускает проверку рассуждения в любой его точке. Это значит, что речевое (вербальное) мышление женщин быстрее приводит к верному заключению.
Благодаря устремленности к диалогу, женская речь приближается к разговорному стилю, часто нарушающему строгие законы литературной нормы. В постоянном конфликте между устойчивой литературной нормой и причудливо изменяющейся разговорной речью Женщина держит сторону последней. Не очень часто развивая ее творчески, она тем не менее быстрее мужчины улавливает важное, что приносит с собой новое выражение, и активно вводит его в норму.
Языковедам известно, что женщина лингвистически «быстрее» мужчины, она быстрее осваивает иностранные языки, вводя их в общество: в петровские времена — французский, в XIX в. — английский (долгое время считался языком барышень), сейчас — итальянский и испанский. На лингвистический вопрос у женщин всегда больше ответов, и ответы даются почти в одних выражениях, поскольку набор общеупотребительных слов у женщин всегда удивительно совпадает. Мужчины проявляют больше индивидуальности в выборе лексики. Короче говоря, мужчины создают штампы — женщины их сохраняют.
В беглой речи женщины чаще употребляют местоимения, частицы, отрицания и прочие «второстепенные» слова, в которые можно вложить эмоцию, а речь мужчин ориентирована на существительные, которые непосредственным образом воплощают понятия. «Мужским» терминам отвлеченного смысла женщина предпочитает бытовые слова, но зато уж освоив специальную лексику, начинает даже злоупотреблять ею. Так, в прошлые времена женщина почти не знала книжных слов, справедливо видя в них опасность для живой речи. Женщины очень любят прилагательные, формы превосходной степени (Ужас сколько!), а также «ласкательные» выражения. Пока на пишущей машинке работал мужчина—это была машина. С начала XX в. его сменила «пишбарышня» —- и машина обернулась машинкой. Все старинные русские слова вроде чаша, миса, ложица, таз, тарелка именно женщина в своей Речи последовательно изменила в чашку, миску, ложку (и ложечку), тазик, тарелочку, превратив уменьшительно-ласкательный суффикс -к- в обязательный знак принадлежности слова к существительным. Так, в слове водка суффикс -к- не означает уменьшительности ('водичка'), а является признаком появления у слова нового значения, отличного от значения слова вода. С помощью этого суффикса и сегодня приземленно бытовые слова противопоставляются возвышенно-книжным: глажка (одной с глажкой не справиться) не то же самое, что глажение, в котором в большей степени сохраняется глагольность корня. Но глажение — славянизм, характерный для книжной речи, а глажка — «домашнее» слово. Косметичка — типично «женское» слово, из тех, которые образуются все по тем же образцам, хотя сегодня уже чаще от иностранных корней.
