Любой неодушевленный объект может быть обозначен существительным 'хуевина' (со значением, синонимичным слову'штука'): "Куда этахуевина подевалась", "Дай мне эту хуевину", "Возьми с полки эту хуевину" и т. д.
Любое абстрактное существительное может быть обозначено такими дериватами слова'хуй', какхуйня, хуета, хуетень, причем вовсе не обязательно с пейоративным оттенком (см. также[Левин 1996]). Например, во фразе "Вся это хуета занимала огромное количество времени" под 'хуетой' может пониматься лекция, половой акт, драка, дискуссия, посещение ресторана и т. п.
Любое свойство или качество может быть обозначено прилагательными хуёвый, хуев, охуительный и охуенный (существует при этом слово "пиздатый" (синоним слова "охуительный"), но оно является несопоставимо менее частотным – здесь действует тот же принцип – пизда всегда на втором месте).
Причем первое будет коннотировать значению 'плохой', а второе – значению 'замечательный, превосходный' (то же самое распространяется на наречия хуёво и охуенно (охуительно). Эти дериваты слова 'хуй' представляют собой крайне немногочисленные в русском языке примеры энантиосемии – языкового явления, при котором один корень развивает противоположные значения. Последнее связано с фундаментальной амбивалентностью понятия 'хуй' в свете категорий эроса-танатоса, а также персонажа по имени Хуй как культурного героя-трикстера, медиатора между жизнью и смертью, о чем будет достаточно подробно сказано ниже.
Глаголы хуярить, хуячить имеют в русском языке такое же универсальное прономинальное значение, как глагол делать.
Универсализм слова 'хуй' и его дериватов проявляется в такой детской языковой игре, когда каждое слово (последнее слов фразы) переиначивается в окказиональный неологизм с корнем hui-. Например:
– Дай мне масло.
– Хуясло!
– Принеси карандаш.
– Хуй-дашь!
– Сними пальто.
– Хуй-то!
– Пойдем домой.
– Хуй-мой!
– Отойди от окна.
– Хуй-на!
– Какая хорошая погода.
– Хуёда!
– У меня болит живот.
– Хуй-тебе-в-рот!
– Мы здесь все больны.
– Хуй-вам-всем-в-штаны! И так далее.
Ср. также выражение "головка от хуя", которым могут ответить, когда кто-то говорит "Я" (вспомним об отождествлении фаллоса с "собственным я"). Пример использования этого выражения в анекдоте о Штирлице:
– Штирлиц! – позвал Плейшнер. – Я! – привычно крикнул Штирлиц. – Головка от хуя, – пошутил Плейшнер. – Плейшнер не предатель, – подумал Штирлиц.
Вообще в детском и любом обсценном сознании все, что кончается на – уй, – уя или – уём, почти автоматически влечет за собой соответствующую неприличную ассоциацию. Например, Татьяна Ларина в обсценно переиначенном варианте своей знаменитой арии в словах, посвященных Онегину, поет, конечно, не "Я жду тебя, я жду тебя", а "Я жду хуя, я жду хуя".
В своей универсальности слово 'хуй' не обязательно может быть непосредственно воспроизведено в речи, оно может существовать в виде огромного числа эвфемизмов и паронимов. Так, наиболее частым эвфемизмом хуя-фаллоса является нога (срав. также выражения "пятая нога", "двадцать первый палец" в значении 'хуй'). Вспомним, например, стихотворение капитана Лебядкина, посвященное описанию сломанной ноги Лизы в романе Достоевского "Бесы":
Краса красот сломала член И интересней втрое стала И трижды сделался влюблен, Влюбленный и до члена немало.
Здесь обыгрывается двусмысленная амбивалетность слова 'член' применительно к женской ноге (подробно о ноге как заместителе фаллоса см. нашу работу[Руднев 2001]).
В качестве заместителя члена может также выступать и рука. Современный русский философ Владимир Колотаев показал, что в романе Чернышевского "Что делать?" постоянное целование рук служит субститутом орального гомосексуального поведения героев – Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова[Колотаев 2001].
В знаменитой реплике из комедии Чехова "Вишневый сад" – "Епиходов бильярдный кий сломал" слово'кий', конечно, является паронимическим субститутом слова'хуй'. Точно так же гоголевский Вий не что иное, как'хуй', огромное фаллическое чудовище. (О гоголевских носах уже и не приходится говорить, об этом в 1920-х годах исчерпывающе написал один из основателей русского психоанализа И. Д. Ермаков[Ермаков 1999]; о знаменитом носе Сирано де Бержерака как субституте фаллоса см. нашу статью[Руднев 2001а].)
Здесь, конечно, имеет значение не только фонетическая паронимия, но и просодическое сходство слов 'хуй' – 'кий' – 'Вий' – 'нос' (односложные слова, построенные по принципу "консонант + вокал + консонант" (сюда можно также добавить буй, клюв, хвост, хлыст, кол, дуб, рог, плуг, прут, лом, болт (срав. выражение "забить болт"), конь (срав. конь в пальто), зверь, хорь, слон, морж (хуй моржовый) и многие другие.
Вспомним, что Фрейд в одной из самых ранних и самых знаменитых своих книг "Толкование сновидений", а также в лекциях о сновидениях 1916 года построил целую номенклатуру лексических и предметных субститутов фал-лоса-пениса-хуя: это палки, зонты, шесты, деревья, ножи, кинжалы, копья, сабли, револьверы, ружья, пистолеты, водопроводные краны, лейки, фонтаны, висячие лампы, выдвигающиеся карандаши (последний символ использован Томасом Манном в романе "Волшебная гора" – в гомосексуальных воспоминаниях-фантазиях Ганса Касторпа, когда его одноклассник Прибыслав Хиппе дает ему карандаш с выдвигающимся стержнем), ручки, пилочки для ногтей, молотки, воздушные шары, аэропланы, цеппелины (последние Фрейд связывал с идеей эрекции как силы, преодолевающей силу притяжения), змеи, рыбы, шляпы и пальто[Фрейд 1989: 96-97] (см. также пятую главу книги "Толкование сновидений").
В искусстве XX века, особенно в классическом французском сюрреализме 1920-1930-х годов, психоаналитическая закваска настолько была сильной, (художники-сюрреалисты страстно увлекались психоанализом и использовали его основные принципы в своем творчестве; например, идея свободных ассоциаций имплицировала знаменитую технику автоматического письма), что психоаналитическая символика буквально затопляла их произведения. Вспомним название известной картины Рене Магритта, в котором (подобно понятию нулевой фонемы в классической фонологии Н. С. Трубецкого) лексема "хуй" выступает как "нулевая лексема" (или "минус-прием", как любил говорить Ю. М. Лотман). Речь идет о картине "Ceci n'est pas une pipe" ("Это не трубка"), на которой изображена обыкновенная курительная трубка ярко выраженной фаллической формы. В свете всего изложенного выше заглавие картины однозначно прочитывается как "Это не трубка-это хуй" (срав., впрочем, гораздо более утонченный и глубокомысленный анализ этой картины в книге[Фуко 1999]).
Вспомним также языковые игры, построенные на эффекте обманутого ожидания, свидетельствующие о том, что языковое сознание всегда готово воспринять слово "хуй" до такой степени, что его отсутствие или замена другим словом переживается как нечто экстраординарное, например комическое. Мы имеем в виду детские стишки вроде
Завидев в море красный буй,
К нему поплыл какой-то… дядя.
А с берега на это глядя.
Смеялись две крутые… тети.
Ехал на ярмарку Ванька Холуй,
За три копейки показывал свой х…
Художник, художник, художник молодой,
Нарисуй мне бабу с рыжей пи….
Пиками, пиками стали воевать,
А потом раздумали, стали баб е…
Ехал на ярмарку – и так далее.
Или не менее знаменитый текст, в котором слово 'хуй' заанаграммировано в каждой строчке, но в конце концов оно так и не появляется:
Себя от холода страхуя,
Купил доху я на меху я.
Купив доху, дал маху я –
Она не греет… ни хрена (вар.: ни черта, абсолютно).
О готовности детского и вообще обыденного сознания во всем видеть хуй свидетельствует феномен восприятия иностранных слов, омонимичных слову 'хуй' (применительно к мату в целом об этом пишет, в частности, в своей книге В. И. Жельвис[Жельвис 1997]). Так, например, формант 'хуй-' часто встречается в китайских именах собственных (обывательское редакторское сознание в советских издательствах в переводах с китайского лицемерно заменяло 'хуй' на 'хой'; например, выразительное имя военачальника Чуань Хуй заменялось на Чуань Хой), что используется в детском фольклоре, когда придумываются каламбурно осмысляемые китайские имена с формантом 'хуй', например Жуй Хуй (из анекдота о китайском дипломате и Брежневе):
Китайский дипломат (представляясь): Жуй Хуй.
Брежнев (возмущенно): Жуй сам!
Или (самое коронное в нашем детстве) – Сунь Хуй Вчай Вынь Су Хим.
Кажется, мы достаточно убедительно показали языковую и онтологическую универсальность нашего героя. Теперь на основе анализа собранной в книге А. Плуцера-Сарно уникальной коллекции фразеологизмов со словом 'хуй' обратимся к тем многообразным значениям, которые принимает Хуй как герой речевого фольклора и обыденного речевого поведения, будучи мифологическим амбивалентным персонажем – трикстером, культурным героем, посредником между жизнью и смертью (об этой функции трикстера см.[Леви-Строс 2000, Мелетинский 2000]) вроде германского Локи, античного Гермеса или палеоазеатского Ворона. Медиативно-амбивалентная роль хуя-фаллоса несомненна. С одной стороны, это предмет, который дает жизнь, с другой, он оценивается как нечто приносящее смерть в общей эротико-танатоло-гической динамике сексуальных отношений (к тому же еще мифологически осмысляемых в народном сознании в аспекте космогоническо-эсхатологичес-кого совокупления с землей (и, чаще всего, ее осквернения)[Успенский 1996]), обращенных как к инстинкту жизни, так и к инстинкту смерти (понятие, введенное Фрейдом в работе "По ту сторону принципа удовольствия"[Фрейд 1990а], а также – за восемь лет до него – его ученицей Сабиной Шпильрейн[Шпильрейн 1995]).
