Ирина Галинская - Дж. С. Сэлинджер и М. Булгаков в современных толкованиях

11. Соколов Б. В. Булгаковская Энциклопедия. – М., 1996. – 592 с.

12. Черкашина М. В. Михаил Булгаков: в строках и между строк. – М., 1999. – 109 с.

13. Яблоков Е. А. Мотивы прозы Михаила Булгакова. – М., 1997. – 198 с.

14. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. – М., 1983. – 320 с.

15. Joffe S. Art as memoire // Слово – Word. – N.Y., 1988. – N 8. – P. 80–83.

Рассуждая о восприятии отечественными и зарубежными булгаковедами «древних» ершалаимских глав романа «Мастер и Маргарита» (гл. 2, 16, 25, 26), следует, видимо, ранее всего остановиться на книге Генриха Эльбаума, анализирующей именно «роман в романе». Тех исследователей «закатного» булгаковского романа, которые специально писали об иудейских главах до него, Г. Эльбаум делит на три группы. В. Завалишин и Л. Ржевский (в «Новом журнале»), и А. Краснов (в «Гранях») прямо отождествляют Га-Ноцри с евангельским Иисусом Христом. С другой стороны – Е. Стенбок-Фермор (в «Slavic and East European Journal») и Э. Эриксон-мл. (в «Russian Review») обращают внимание на расхождения между фигурой Иешуа Га-Ноцри в булгаковском романе и каноническим образом Иисуса Христа. Впрочем, как замечает далее критик, сами эти исследователи не осознают глубинного смысла данных расхождений, хотя и обнаружили их (21, с. 2).

В третью группу Г. Эльбаум включает Р. Плетенева, Д. Дж. Б. Пайпера, В. Лакшина, К. Симонова, И. Бэлзу и Н. Утехина, которые хотя и рассматривают соотношение между новозаветными текстами Библии и их интерпретацией в «Мастере и Маргарите», но не приходят при этом к четким выводам (21, с. 3).

Сам же Генрих Эльбаум видит близость «древних» иудейских глав романа к толстовской этике. Влияние Льва Толстого на Михаила Булгакова сказывается, по его мнению, прежде всего в том, «как Булгаков тщательно старается подчеркнуть человеческую сущность Иешуа» (21, с. 43). Работы Льва Толстого «Исследования догматического богословия», «Ответ на декрет Синода», «В чем моя вера», «Царство Божие внутри нас», считает критик, самым непосредственным образом повлияли на концепцию иудейских, ершалаимских глав «Мастера и Маргариты». Причем мужество Иешуа, пожертвовавшего жизнью ради проповедуемых им идеалов, полагает Г. Эльбаум, еще ярче оттеняется трусостью Понтия Пилата.

Называя литературные и исторические источники «древних» глав «Мастера и Маргариты», исследователь напоминает нам не только о тех трудах Иосифа Флавия, Тацита, Плиния Старшего, Э. Ренана, которые также перечисляют другие булгаковеды (3, 4, 5, 23), но и вводит в оборот (как один из источников булгаковского романа) драматургию римского комедиографа Тита Макция Плавта (ок. 250–184 г. до н. э.), ибо именно у него встречается персонаж по прозвищу Крысобой. (У Булгакова, как известно, это прозвище получил кентурион Марк).

«Полное имя первосвященника – Иосиф Каифа (Каиафа), – пишет Г. Эльбаум, – несомненно взято у Иосифа Флавия, а транскрипция «Каифа» вместо евангельского «Каиафа», вероятнее всего, – французский вариант написания имени первосвященника, заимствованный у Ренана (Caiphe)» (21, с. 73).

Сравнивая «роман в романе» Булгакова с первоисточниками, исследователь утверждает, что при воссоздании картины древнего Иерусалима, писатель в основном опирался на «Иудейскую войну» Иосифа Флавия, а также частично использовал некоторые топографические детали, содержащиеся в Новом Завете и Талмуде.

Конкретизируя обстановку дворца Ирода Великого, пишет далее критик, Булгаков использует описание не только этого дворца, но и других сооружений Ирода, о которых говорит Иосиф Флавий. Однако местоположение «гипподрома», находившегося, по свидетельству Иосифа Флавия, с южной стороны храма, показано у Булгакова весьма необычно: к юго-востоку от дворца Ирода Великого, в Нижнем Городе (21, с. 101).

Особую роль, полагает Г. Эльбаум, играют в «Мастере и Маргарите» розы, появление которых в романе далеко не случайно. Ведь, согласно Талмуду, со времен первых пророков в Иерусалиме существовала плантация роз, розовый цветник. Как сообщает Мишна (то есть свод морально-этических предписаний, которыми правоверный иудей должен руководствоваться в жизни), «из розового экстракта делалось масло, употреблявшееся в косметических целях» (21, с. 111).

В конечном итоге Г. Эльбаум приходит к выводу, что булгаковский Иешуа Га-Ноцри – это молодой галилейский проповедник, вступивший в нравственный бой и с римской тиранией, и с иудейским жречеством. Булгаков, критически перерабатывая новозаветный материал, смело счищает с евангельского рассказа налет агиографии и апологетики, подчеркивая человеческую сущность своего героя. Таким образом, булгаковский Иешуа Га-Ноцри, по мысли Г. Эльбаума, не мессия (ни в иудейском, ни в традиционном смысле этого слова), а бунтарь, «мужественно и бескомпромиссно отстаивающий свои убеждения» (21, с. 123).

Другой булгаковед – А. Зеркалов считает, что одним из источников «древних» глав «Мастера и Маргариты», является вероисповедная книга иудаизма Талмуд, причем он убежден, что Булгаков не только воспользовался Талмудом, создавая биографию Иешуа, но и заимствовал из этого источника прозвище для своего героя – Га-Ноцри (8, с. 47).

Иешуа ведет себя совершенно иначе, чем Иисус Христос, убежден А. Зеркалов. Из евангельской проповеди, показывает он, Булгаковым оставлено лишь нравственное положение, согласно которому «все люди добрые». Писатель, по мнению критика, кратко обобщает те призывы к добру, которые содержатся в Нагорной проповеди, создавая как бы логическое завершение этой проповеди. При этом А. Зеркалов называет булгаковского Иешуа «псевдо-Иисусом», поскольку он никого не осуждает и не предрекает Страшного суда. Булгаковский Иешуа для А. Зеркалова – просто «нищий бродяга», «философ». Отец его отнюдь не Бог, и даже не плотник из рода Давидова, а никому не известный сириец; мать Иешуа – не дева Мария, а женщина сомнительного поведения. Поскольку же Иешуа не помнит своих родителей, то в исторической реальности это ставило его вне закона, заключает А. Зеркалов.

По мнению исследователя, Булгаков опротестовал и божественное происхождение своего «псевдо-Иисуса», и предначертанность его смерти, и сам принцип божественного предопределения. В сцене, в которой Иешуа излечивает Пилата от мучительной головной боли, писатель ведь не забыл показать, что проницательность Иешуа отнюдь не сверхъестественного происхождения. Словом, Булгаков отчетливо дает понять, что, будь Га-Ноцри действительно подобен Иисусу из Назарета, Пилат не пытался бы его помиловать, полагает А. Зеркалов.

В сцене утверждения смертного приговора Пилатом и его ходатайства о помиловании Иешуа перед первосвященником Каифой, а также в описании событий, предшествовавших суду, Булгаков, по мысли А. Зеркалова, намеренно допускает неполноту изложения, что позволяет читателю «мысленно подставить на место Га-Ноцри Иисуса из Назарета», а ведь подсудимый в начале суда сам признается, что он родом из города Гамалы на севере Палестины, а вовсе не из Назарета (8, с. 50).

В конечном итоге А. Зеркалов приходит к выводу, что «Мастер и Маргарита» вовсе не религиозное произведение, причем он не усматривает в романе даже налета мистики – то ли христианского, то ли языческого толка, то ли любой другой мистической подоплеки. Булгаков писал не о богах и демонах, но о своем времени, о делах московских, о проблемах морали. Возможно, последние казались ему вневременными, вечными. «И в этих целях он использовал образы, канонизированные не религией – литературой» (8, с. 52).

Югославский русист Миливое Йованович в статье «Евангелие от Матфея как литературный источник “Мастера и Маргариты”» придерживается прямо противоположной точки зрения, о чем говорит само название его работы (11). Прежде всего М. Йованович считает, что имя «Левий Матвей» Булгаков заимствовал из статьи об этом евангелисте в энциклопедии Брокгауза-Ефрона. И далее указывает, что в булгаковедении сложились два взгляда касательно использования писателем евангельских текстов в «Мастере и Маргарите». Согласно первому из них, разделяющемуся почти всеми исследователями, источниками романа служили как канонические Евангелия, так и апокрифические сказания. Самыми категорическими толкователями этого взгляда являются Б. Бити и Ф. Пауэлл, утверждающие, будто явные намеки Булгакова на апокрифы внушают мысль о том, что четыре канонических Евангелия суть апокрифические, а апокрифы – подлинные (24). Иного взгляда, пишет М. Йованович, придерживается Б. Гаспаров в своей статье о мотивной структуре последнего булгаковского романа, поскольку считает, что весь этот роман в целом следует признать апокрифом, вызывающим ассоциацию с апокрифическим Евангелием Иуды, хотя канонический текст в «Мастере и Маргарите» все же скрыто присутствует (6).