Появление Пушкина, о котором в первой строфе было сказано как о чем-то невероятном, оказывается возможным и становится знамением грядущих перемен. Фигура Пушкина воплощает в себе надежды Окуджавы на всеобщее обновление, она выступает в тексте как символ прогресса.
Сопоставим это стихотворение с текстом Г. Иванова[239]; его предмет, как и у Окуджавы, – русская история и Пушкин как важная для нее личность:
Россия счастие. Россия свет.
А, может быть, России вовсе нет.
И над Невой закат не догорал,
И Пушкин на снегу не умирал,
И нет ни Петербурга, ни Кремля —
Одни снега, снега, поля, поля…
Снега, снега, снега… А ночь долга,
И не растают никогда снега.
Снега, снега, снега… А ночь темна,
И никогда не кончится она.
Россия тишина. Россия прах.
А, может быть, Россия – только страх.
Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
Веревка, пуля, каторжный рассвет,
Над тем, чему названья в мире нет.
(1931)
Судьбу России на протяжении последних веков Иванов видит из эмиграции в самых черных красках, он ощущает ее безысходность; и смерть Пушкина вписывается в ряд трагических событий, происшедших на родине автора. Хотя жизнелюбие можно было бы назвать частью человеческой и творческой позиции Пушкина, но для данного стихотворения оно ничего не значит – великий поэт у Иванова органично вписывается в историю только своей страшной смертью, которая в тексте ассоциирована с гибелью страны.
Тут можно заметить, что у Окуджавы надежды, которые он питал в 60-е годы, уступили место взглядам, близким к ивановским. За год до смерти в стихотворении «Мне русские милы из давней прозы…»[240] он пишет:
Мне русские милы из давней прозы
и в пушкинских стихах.
И дальше:
Что ж, век иной. Развеяны все мифы.
Повержены умы.
Куда ни посмотреть – все скифы, скифы.
Их тьмы, и тьмы, и тьмы.
(1996)
В стихотворении «Былое нельзя воротить…» есть и еще одна, более явная, отсылка к другому тексту Иванова. Надо вспомнить, что в начале стихотворения герой Окуджавы говорил о своем желании «заскочить» «в Яр» «на четверть часа» с Пушкиным. Кстати, в этом фрагменте можно заметить некоторые неточности. Яр – это не название ресторана, а фамилия его владельца-француза Yard в русском произношении. Так что более грамматически корректным было бы «поужинать у Яра». Пушкин действительно ужинал у Яра по возвращении из ссылки в Михайловское осенью 1826 года. Но «на четверть часа» в такие рестораны не заходили – столько времени проводили лишь в кондитерской, хотя образ в стихотворении вполне доходчивый. Вспоминается короткое, одно из последних, стихотворение Г. Иванова «Александр Сергеич», которое начинается так:
Александр Сергеич, я о вас скучаю.
С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю.
Вы бы говорили, я б, развесив уши,
Слушал бы да слушал.
Интимная тональность обращения к Пушкину, тема дружеских, «на равных», отношений с ним сближают зачины стихотворений. Но эти отношения с Пушкиным становятся возможны для поэтов на разных основаниях. У Окуджавы это – ощущение в себе внутреннего родства с Пушкиным, сходства в характерах и мироощущении, у Иванова – общность перенесенных страданий:
Вы мне все роднее, вы мне все дороже.
Александр Сергеич, вам пришлось ведь тоже
Захлебнуться горем, злиться, презирать,
Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.
В начале следующего стихотворении Окуджавы на пушкинскую тему «Александр Сергеич» говорится о том, что не только Пушкин и его творчество определили самосознание русского народа, но и любое напоминание о поэте, пусть даже в виде памятника или его детали, заставляют прохожего ощутить себя частью истории своего народа.
Не представляю Пушкина без падающего снега,
бронзового Пушкина, что в плащ укрыт.
Когда снежинки белые посыплются с неба,
мне кажется, что бронза тихо звенит.
Не представляю родины без этого звона.
В сердце ее он успел врасти,
как его поношенный сюртук зеленый,
железная трость и перо – в горсти.
Пушкин действительно ходил с железною тростью весом в 7 килограммов. Это было нужно ему для укрепления рук, чтобы они не дрожали, когда случится воспользоваться тяжелым дуэльным пистолетом.
Далее Окуджава пишет:
Звени, звени, бронза. Вот так и согреешься.
Падайте, снежинки, на плечи ему…
У тех – всё утехи, у этих – всё зрелища,
а Александра Сергеича ждут в том дому.
И пока, на славу устав надеяться,
мы к благополучию спешим нелегко,
там гулять готовятся господа гвардейцы,
и к столу скликает «Вдова Клико»,
там напропалую, как перед всем светом,
как перед любовью – всегда правы…
Что ж мы осторожничаем? Мудрость не в этом.
Со своим веком можно ль на «вы»?
Что лежит в основе противопоставления Пушкина современникам Окуджавы, которое на поверку оказывается довольно язвительным? Они заняты развлечениями (что в определенном контексте можно осудить), а Пушкин стремится в «дом», где может произойти что-то важное. Тут нужно вспомнить, что понятие «дома» имело особое значение для Пушкина. Лотман считал, что Дом в творчестве Пушкина представлял собой «святилище человеческого достоинства и звено в цепи исторической жизни»[241]. Таков был его комментарий к следующим строкам Пушкина:
На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.[242]
Нам представляется, что Окуджава в своем стихотворении имел в виду понятие «дома» в пушкинской интерпретации – «дом» как основу «самостояния человека», то есть его чувства собственного достоинства, независимости, способности совершать решительные поступки. Наша точка зрения подтверждается описанием дома, где ждали Пушкина.
Там собирались гвардейцы, подавали шампанское и «напропалую» говорили о чем-то, затрагивающем души так же глубоко, как любовь. Почему слово «любовь» появилось в этом тексте? По словам Лотмана, «в глазах поэта любовь не противоречит свободе, а является как бы её синонимом»[243]. Так что можно предположить, что именно свободе были посвящены пылкие откровенные речи. Воссоздавая эту картину, Окуджава мог иметь в виду конкретное место и время. В таком случае все описанное наверняка происходило в Петербурге. Гвардейские части были расквартированы только в Петербургском и Варшавском округах. А временные пределы положены ссылкой Пушкина на юг в 1820 году. Поскольку Пушкин в Варшаву не ездил, очевидно, описание касается периода, когда Пушкин уже окончил Лицей и еще не был выслан, то есть между 1817 и 1820 годом. В 1819 году в Петербурге проходили ужины литературного общества «Зеленая лампа», которое существовало только в этот год и членом которого был Пушкин. Тайное общество декабристов «Союз Благоденствия» рассматривало «Зелёную лампу» как своё легальное представительство. На собраниях «Лампы» читались и обсуждались литературные произведения. Из 20 ее членов 12 были военные. Общество собиралось в доме богача Никиты Всеволожского на Екатерингофской набережной, и к ужину подавалось шампанское. По свидетельству одного из участников, «в каждом собрании «Лампы» читали стихи против государя и против правительства»[244]. К этому времени Пушкин уже был автором стихов «Вольность», «К Чаадаеву», «Сказки», «Деревня», послуживших причиной его ссылки.
В 10-й, уничтоженной Пушкиным, главе «Евгения Онегина» есть такие строки о тех временах:
Витийством резким знамениты
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи,[245]
Друг Марса, Вакха и Венеры
Им дерзко Лунин предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал.
Читал свои Ноэли Пушкин.
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал,
И цепи рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
Описание, представленное в этом фрагменте, с одной стороны, обобщенное, а с другой – весьма детальное. Тем не менее Окуджава вряд ли хотел вызвать у читателей ассоциацию с ним: в контексте эпохи это могло быть рассмотрено как настоящий призыв к мятежу и привести к обвинению в контрреволюционной пропаганде. Рисуя более мягкую картину того, что происходило в «том доме», подразумевая под «домом» не только конкретное место, но и понятие, Окуджава желал напомнить современникам о мужестве их предков. В предпоследней строфе он уже прямо говорит о том, что его не устраивает в людях его поколения:
