Мериме вводит в сюжет новеллы еще один распространенный христианский мотив – мотив мистических знаков судьбы (видений, снов, явлений святых, чудесных знамений). С их помощью грешник сначала как бы мягко предупреждается Божественными силами, что пора, мол, остановиться, иначе последуют серьезные наказания, а затем и мучительная смерть. В самом названии новеллы Мериме заключен пародийный смысл, и название, конечно, тоже иронично и полемично к христианским верованиям, которые Мериме явно отвергает, хотя и делает это в тексте очень тонко, никогда напрямую не выражая своих атеистических воззрений. Только полный анализ и цельное восприятие текста в конечном итоге может дать понять читателю, что автор скептик в отношении веры и католических ценностей.
Когда дон Хуан после долгих лет отсутствия появляется в родовом замке, он видит ту самую картину «Души чистилища», которая так глубоко волновала его в раннем детстве:
«Все виды пыток, какие только пришли на ум художнику, были представлены на ней с такой точностью, что даже палач инквизиции не мог бы указать в ней ошибку. Души чистилища были помещены в какой-то огромной пещере, в верхней части которой виднелась отдушина. Ангел, стоявший около этого отверстия, протягивал руку душе, выходившей из обители скорби, между тем как нарисованной рядом с ним пожилой человек с четками в сложенных руках, видимо, с большим жаром молился (…) Обыкновенно маленький Хуан, всякий раз как заходил к матери, подолгу простаивал перед этой картиной, пугавшей и в то же время пленявшей его. В особенности не мог он оторвать глаз от человека, которому змея грызла внутренности, в то время как он был подвешен над пылающей жаровней с помощью железных крючков, вонзившихся ему в бока (С. 71–72)».
То, что в детстве его так пугало, теперь, в зрелом возрасте, после совершения стольких грехов, вновь заставило его мучиться бессонницей: «Невольно взгляд его остановился на человеке, внутренности которого грызла змея, и, хотя этот образ показался ему еще более ужасным, чем прежде, он не мог от него оторваться. В ту же минуту он вспомнил лицо Гомаре и страшный отпечаток, который смерть наложила на его черты. Эта мысль заставила дона Хуана содрогнуться, и он почувствовал, что волосы его встали дыбом (С. 116–117)». Впрочем, на следующую ночь он не спал в этой комнате и сразу избавился от досаждавших ему целую ночь мук совести.
Кстати, перед тем как дон Хуан впервые бросился в пучину греха, ему приснился пророческий сон, который Мериме явно пародирует, насыщая образность этого сна типичными «страшилками» христианских видений. Этот сон снится дону Хуану еще в Саламанке, сразу после знакомства с демоном-искусителем доном Гарсиа, заставляя героя как бы сделать выбор между добром и злом, разместившимся на двух противоположных берегах. Лодка с доном Хуаном без руля и весел символизирует его жизнь. Добро воплощает суровый праведник с окровавленным телом. (Это добро малопривлекательно и, по существу, безобразно.) К злу сон традиционно относит манящую к себе, прекрасную женщину, то есть смертный грех прелюбодеяния.
Последние слова «видения» дона Хуана о сравнении «прелестницы» с доном Гарсиа особенно отчетливо показывают иронию Мериме.
Дон Хуан, как водится в житии, не внял предупреждениям свыше, этим знамениям с неба, и потому расплата откладывается, но от этого она будет еще страшнее и беспощаднее.
Наконец, дон Хуан составляет «список всех соблазненных им женщин и обманутых мужей (С. 110)». По его словам, все сословия, начиная с папы (дон Хуан соблазнил его любовницу), король, герцоги, маркизы, вплоть до ремесленников, «уплатили ему подати (С. 110)». Его приятель, просмотрев этот дон-жуанский список обманутых мужей, насмешливо замечает, что в списке недостает одного только Бога.
Тогда Дон Хуан решает соблазнить самую благочестивую монахиню – сестру Агату. (Ею оказывается постригшаяся в монахини Тереса.) Он почти преуспел в своем кощунстве, как вдруг от этого проступка его удерживает видение: похоронная процессия направляется в церковь отпевать умершего. Дон Хуан, подобно отрекшемуся Петру, трижды спрашивает у монахов, кого хоронят, и трижды получает ответ: «Графа дона Хуана де Маранья (С. 119)». Оказывается, за погибшую душу дона Хуана молятся спасенные молитвами его матери души чистилища. И это, по их словам, последняя молитва. Окровавленные призраки ада – дон Гарсиа и Гомаре с перекошенными судорогой дьявольскими лицами сбрасывают крышку гроба дон Хуана со словами: «Он наш! (С. 119)», чтобы забрать его тело и душу в преисподнюю. В ужасе дон Хуан падает в обморок.
Описание загробного видения дона Хуана, или, другими словами, чудесного знамения, посланного матерью дона Хуана заблудшему сыну, чтобы удержать его в последний момент перед совершением кощунственного преступления – совращения монахини Агаты с целью победить в любовном поединке самого Бога, – это видение описано Мериме в лучших традициях жития. Вся сцена пронизана назиданием и страхом, между тем сквозь словесную ткань, изображающую ужасные картины, все-таки просвечивает убийственная ирония Мериме и его пародия на все эти средневековые видения. Нисколько не страшно, а наоборот, забавно читать, как монахи хоронят самого Дона Хуана, который как будто раздваивается: один лежит в гробу, другой благополучно опирается спиной о колонну храма и наблюдает, как хоронят его умершего двойника под торжественные звуки заупокойного пения, сопровождаемого органом.
После этого ужасающего видения дон Хуан раздает свои богатства, строит госпиталь и часовню, постригается в монахи, становясь образцом благочестия.
Мериме мистифицирует читателя: на первый взгляд история поучительно-религиозна и должна продемонстрировать победу Божественного провидения над греховной природой человека. Конфликт между богобоязнью и богохульством, аскетизмом и эпикурейством, казалось бы, благополучно разрешен в пользу праведности. Однако смысл образа дона Хуана из религиозной переводится Мериме в иную плоскость – нравственногуманистическую.
В доне Хуане, согласно трактовке Мериме, нет ничего выдающегося или замечательного. На безнравственные поступки и преступления его толкает одно лишь тщеславие, которому он продолжал служить в рясе монаха. Как не без иронии замечает автор, «теперь он являлся примером для благочестивой общины, как некогда был примером для своих распутных сверстников (С. 122)».
Подлинным нравственным судией дона Хуана становится не Бог, а его возлюбленная Тереса. Герой не выдерживает испытания истинной любовной страстью (репутация сердцееда – очередная мнимость). Тереса, выслушавшая ханжескую проповедь монаха-доминиканца, когда он «попытался изобразить ей раскаяние и поздравить ее со спасением от ужасного несчастья, которое постигло бы их обоих, если бы их план не был пресечен явным вмешательством провидения», восклицает в отчаянии: «Он никогда меня не любил! (С. 122)» – сваливается в горячке и умирает.
Мериме пародирует притворную святость, предпочитая искреннюю человеческую страсть. Дон Педро де Охеда, брат Фаусты и Тересы, вынуждает Дона Хуана драться на дуэли. Ставший братом Амбросио, герой на коленях молит снять с него проклятие. Но когда дон Педро дает ему пощечину, в нем пробуждается «гордость и пылкость его юности (С. 125)», и Дон Хуан убивает обидчика.
В гневном поступке героя, по Мериме, больше подлинной жизни, чем в лицемерном ханжестве настоятеля монастыря, иронически названного «рассудительным», который скрывает преступление («Он сразу понял, какую тень бросит на монастырь это происшествие, если оно получит огласку (С. 126)». Настоятель налагает на дон Хуана епитимью «каждое утро являться к монастырскому повару, чтобы получить от него пощечину. Приняв ее, он неизменно затем подставлял другую щеку, благодаря повара за такое унижение (С. 127)». Чувство дворянской чести, слабый отголосок прежнего героя, не испорченного развратом, теперь навсегда заглушается показным смирением оборотной стороной гордыни.
2.3 «Дон Жуан» Ж.-Б. Мольера – пьеса не о любви, а о религии
«Дон Жуан» Жана-Батиста Мольера – особый Дон Жуан. Во-первых, в ряду других Дон Жуанов он комедийный Дон Жуан, как, впрочем, и его слуга Сганарель. Интересно, что Мольер писал Сганареля для себя. Образ Сганареля много раз появляется в пьесах Мольера, и Мольер неизменно играл его роль в труппе своего театра.[22] Но ведь и Сганарель – комический персонаж, и его самого (его мысли, его чувства) Мольер тоже высмеивает. Мало того, он высмеивает и женщин, которые стали или готовы стать жертвами любвеобильного Дон Жуана. Наконец, Мольер высмеивает и старого отца Дон Жуана, который намерен целыми днями читать нотации своему беспутному сыну.
Что же не высмеивает Мольер? Может быть, убитого Дон Жуаном Командора, точнее его статую? Нет, он высмеивает также и статую Командора. Вообще финал комедии представляется удивительно механистичным. Как будто Мольеру срочно нужно было чем-нибудь окончить Пятый акт, и не нашлось ничего лучшего, как прислать к Дон Жуану смерть-возмездие в лице статуи Командора. Его появление в финале очень похоже на античные финалы многих классических греческих трагедий с их «deiis ex machina» – Бог, спускающийся сверху, как олицетворенное возмездие с небес.
