2) В хорошо известном сейчас очерке истории прилагательного животрепещущий, который сначала был опубликован в труднодоступных и почти нечитаемых ученых записках, а затем перепечатан в книге «История слов», В. В. Виноградов не только приводит богатейший и разнообразный литературный материал, иллюстрирующий разные стороны истории этого слова и его употребления на протяжении ХІХ и XX вв., но и фиксирует внимание на социальных условиях появления этого слова и на его стилистических особенностях. Так, он указывает, что животрепещущий «возникло в профессиональной среде, в диалекте рыбных торговцев» и «имело вполне конкретное значение, служа определением к слову рыба или названиям разных рыбных пород: 'бьющийся и подпрыивающий, трепыхающийся (о живой рыбе, извлеченной из воды и еще не заснувшей)'». Это слово, вполне вероятно, – позднейшая «переделка на литературно-книжный лад первоначальной мещанско-профессиональной формы – животрепящий»: последняя форма была гораздо более распространена в устной речи рыбных торговцев начала ХІХ в. (это утверждение подкрепляется примерами). Но почему этот торговый арготизм стал популярен в литературном языке и при этом в совсем ином смысле, обозначая нечто, вызывающее живой интерес? Оказывается, здесь не обошлось без влияния французского языка. В журналистской среде первой трети ХІХ века большой популярностью пользовалась идея о том, что журналы и альманахи должны публиковать злободневные статьи на актуальные темы современности. В ходу было французское слово palpitant, для которого не находилось хорошего русского соответствия: буквальный перевод его с помощью слов бьющийся, трепещущий плохо подходил для обозначения указанного смысла 'злободневность, актуальность'. Пришедшее из торгового арго слово животрепещущий оказалось более точным лексическим средством для передачи этого смысла [Виноградов 1994: 158-159].
3) Еще одно слово – прилагательное завалящий, источником которого было торговое арго, также стало объектом исследовательского внимания В. В. Виноградова. Первоначально оно применялось к лежалому товару, который не находит спроса у покупателя. Это слово, отмечает Виноградов, широко распространено и в народных крестьянских говорах, где оно употребляется «и в переносном, общем, не специально торговом значении 'дрянной, негодный'». «Поэтому можно предполагать, – делает вывод Виноградов, – что и русский литературный язык в период своего демократического сближения с областными народными говорами (в 30-40-е годы [ХІХ в.]) вновь воспринял слово завалящий в его общем презрительно-экспрессивном значении» [Виноградов 1994: 170].
4) С точки зрения социальных и стилистических характеристик лексики любопытны сами вопросы, которыми задавался В. В. Виноградов при анализе истории и особенностей употребления тех или иных слов. Так, в статье о глаголе клянчить он обращает внимание на то, что при выяснении истории этого глагола остаются неясными многие вопросы, в частности, такие: «когда это слово укоренилось в литературном языке? проникло ли оно непосредственно в литературный язык или через какой-нибудь социально-групповой диалект и жаргон?.. Чем объясняется яркая экспрессивно-фамильярная окраска слова клянчить и его несколько просторечный, развязный стилистический тон?» [Виноградов 1994: 249]. И Виноградов исчерпывающим образом отвечает на эти и другие вопросы, связанные с историей появления в русском литературном языке слова клянчить. Исследование путей, которыми шло в литературное употребление слово отщепенец, собственно языковых и социальных причин появления этого слова приводит Виноградова к всесторонне обоснованному выводу: «Таким образом, в общелитературный язык слово отщепенец со значением 'отступник от какой-нибудь системы мировоззрения или от какого-нибудь коллектива' было занесено разночинно-демократической интеллигенцией 60-х годов [XIX в.], происходившей из среды духовенства или близкой к этой среде» [Там же: 430].
Послеживая историю многих других слов и фразеологизмов, он тщательно анализирует комплекс вопросов, относящихся к социальной среде, породившей ту или иную языковую единицу, к семантическим и стилистическим изменениям, произошедшим в этой единице в процессе ее перемещения из одного социального слоя носителей русского языка в другие, к влиянию других языков – в виде заимствований или калек, – влиянию, которое чаще всего обусловливало книжный или специально-терминологический статус слова[94], и т. п.
Как историка языка, как исследователя русской лексики В. В. Виноградова интересовали по преимуществу такие слова и фразеологизмы, которые стилистиче ски маркированы – либо в современном языке, либо на предшествующих этапах его развития. В них он видел своеобразие русского языка, национальную самобытность выражения тех или иных общечеловеческих смыслов. Кроме уже приведенных примеров, можно указать на слова ахинея, вздор, влопаться, втемяшиться, голословный, дешевка, допотопный, дотошный, ерунда, завзятый, злопыхательство, канючить, мурло, нудный, однокашник, отщепенец, пригвоздить, приспешник, пронять, простофиля, солдафон, сморозить, финтить, фитюлька, хлыщ, шалопай, шумиха, шустрый и мн. др., фразеологизмы белены объелся, бить по карману, заложить за галстук, как рукой снял, квасной патриотизм, кисейная барышня, муху зашибить, не в своей тарелке, перемывать косточки, родиться в сорочке, тянуть лямку, шиворот-навыворот и мн. др.: истории этих слов и выражений, анализу их социальных связей и условий употребления в разных стилистических контекстах посвящены многочисленные статьи и заметки В. В. Виноградова, собранные уже после его смерти в цитированной выше книге «История слов», а также рассеянные по научным сочинениям этого выдающегося русского филолога.
Можно с достаточным основанием заключить, что академик В. В. Виноградов стоял у истоков социальной стилистики – лингвистической дисциплины, которая лишь в последнее время начинает получать систематическое развитие на основе изучения как явлений лексики, так и языковых единиц, принадлежащих другим уровням языка.
Гипербола в художественном тексте и в обыденной речи[95]
Гипербола – это прием выразительности, применяемый говорящим с целью, во-первых, обратить внимание слушающего на данную ситуацию или ее свойства и, во-вторых, создать у слушающего преувеличенное представление об этой ситуации или о ее свойствах.
Гипербола обычно имеет место в высказывании. При этом высказывание должно быть соотнесено с ситуацией – само по себе оно часто не является гиперболическим. Например, предложение Хлеба в доме – ни крошки! может вполне соответствовать реальному положению вещей, то есть описывать некоторую ситуацию буквально. Однако обычно оно указывает лишь на отсутствие в доме хлеба, а не хлебных крошек. При этом говорящий хочет создать у слушающего представление об абсолютном, полном его отсутствии (хотя, может быть, какие-то черствые куски и корки хлеба в доме все-таки есть).
Вообще позиция говорящего, оценка им сообщаемых фактов чрезвычайно существенны при порождении гиперболических высказываний. Преувеличенная оценка – наличия или отсутствия чего-либо, различных свойств, действий, предметов, расстояний ит.п. – является одной из самых распространенных в разговорной речи, и это неоднократно отмечалось исследователями[96].
Соотнесение высказывания с ситуацией и оценка говорящим ситуации – два решающих фактора в порождении гиперболических высказываний. Как мы увидим ниже, отсутствие контраста между действительной ситуацией и смыслом описывающего ее высказывания или же отсутствие преувеличивающей оценки говорящим сообщаемых фактов делают невозможным употребление языковых средств для создания именно гиперболического (а не какого-либо иного) эффекта.
Обыденная, «разговорная» гипербола сродни художественной[97]: и та, и другая строится на сравнении, на создании определенного образа. Однако в разговорной речи гиперболизирующие высказывания основаны, как правило, на использовании готовых, имеющихся в языке средств или моделей, тогда как автор художественного текста стремится к неповторимости создаваемой им гиперболы. Ср.: Сто раз повторять тебе надо! – В сто сорок солнц закат пылал… (В. Маяковский); Петя храпит, как трактор. – Во сне дворник сделался тяжелым, как комод (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев).
Это принципиальное различие не исключает, однако, случаев, когда, с одной стороны, в художественном тексте используются расхожие гиперболизирующие выражения: Петрушка, вечно ты с обновкой… (А. Грибоедов); Мело, мело по всей земле, Во все пределы… (Б. Пастернак); Он, наконец, явился в дом, где она сто лет вздыхала о нём, куда он сам сто лет спешил… (Б. Окуджава), и, с другой, в разговорной речи говорящий употребляет нестандартную гиперболу, неосознанно или намеренно претендуя на определенную «художественность»: многие сравнительные гиперболизирующие обороты, сделавшиеся сейчас штампами, родились именно из стремления говорящих выразиться нетрафаретно (ср.: (старик) глухой, как пень; (на улице) жарко, как в бане; (посетитель) нудный, как осенняя муха и под.).
