Няня Норы и ее кормилица в детстве Анна-Мария отдала свою дочь, только что рожденную, на воспитание чужим людям, чтобы получать хорошее жалованье в семействе Норы и кормить чужого ребенка. Нора никак не может понять, как Анна-Мария могла бросить свою девочку, для Анны-Марии этот поступок представляется самым обыденным и нормальным:
Торвальд Хельмер, мнящий себя нравственно безупречным джентльменом, назидательно внушает Норе: «Ты представь себе только, как человеку с таким пятном на совести приходится лгать, изворачиваться, притворяться перед всеми, носить маску, даже перед своими близкими, даже перед женой и собственными детьми. (…) Потому что отравленная ложью атмосфера заражает, разлагает всю домашнюю жизнь. Дети с каждым глотком воздуха воспринимают зародыши зла. (…) Почти все рано сбившиеся с пути люди имели лживых матерей»[33].
Нора принимает все сказанное мужем близко к сердцу, потому что, как ей думается, речь идет о ней. Она лживая мать, она отравляет жизнь своих трех детей. На самом деле – и это в конце пьесы понимает читатель (зритель) – Хельмер говорит о лживости своего собственного «кукольного» дома. Он сам делает из жены и детей кукол, а если куклы выйдут из-под контроля, то он перестанет ощущать себя кукловодом, творцом спектакля, богом-демиургом. Это слишком опасно для его амбиций, поэтому он старается весь кукольный домик держать под контролем, и до некоторого времени ему это удавалось.
Слова Хельмера глубоко задевают Нору, и она говорит няне, что теперь не сможет заниматься с детьми, имея в виду, что она нравственно испорченная мать и эту порчу способна передать собственным детям. Она изолирует себя от детей под влиянием морального, а на деле псевдоморального, рассуждения мужа.
Тот же мотив «отцов и детей» возникает в истории доктора Ранка. Он умирает по причине развратного образа жизни своего отца, который сполна насладился жизнью с женщинами и шампанским. А его сын, доктор Ранк, неизвестно почему, в результате всего получает сухотку мозга, от которой медленно умирает, не вкусив от жизни ни малейшего удовольствия:
Ранк. (…) И так расплачиваться за чужие грехи?! Где тут справедливость? И в каждой семье так или иначе сказывается подобное же неумолимое возмездие. (…) Моему бедному неповинному спинному мозгу приходится расплачиваться за веселые деньки офицерской жизни моего отца!
Нора. Он был очень падок на спаржу и страсбургские паштеты? Да?
Ранк. Да, и на трюфели.
Нора. Да, да, и на трюфели. И на устрицы, кажется?
Ранк, Да, и на устрицы, устрицы, само собой.
Нора. И на всякие там портвейны да шампанское. Обидно, что все эти вкусные вещи непременно отзываются на спинном хребте.
Ранк. И в особенности обидно, что они отзываются на злополучном хребте того, кто не вкусил ни капельки от этих благ (С. 416).
Так в пьесе возникает тема нравственной ответственности родителей за детей. И опять Ибсен как бы дает читателю решить проблему, так сказать, в первом приближении: безнравственные родители, дескать (например лживая мать) портят детей, и они тоже становятся порочными, попадают под суд, о чем свидетельствует адвокатский опыт мужа Норы Хельмера. Другими словами, Нора думает только об одном – о самоубийстве. Этот акт воли решит все проблемы разом: муж останется навсегда во мнении общества беспорочным и неподкупным, а ее детей будут воспитывать чужие нравственные люди, на совести которых нет никаких пятен. Нора считает, что теперь она не вправе их воспитывать.
Однако финал драмы ставит все на свои места. Хельмер оказывается подлецом, тряпкой и эгоистом. Письмо Крогстада приводит Хельмера в ужас. Он готов немедленно выполнить все требования шантажиста. Если Нора пожертвовала собой ради любви к нему и к семье, то он готов без раздумий пожертвовать Норой, лишь бы сохранить свою репутацию:
Хельмер. О, какое ужасное пробуждение! Все эти восемь лет… она, моя радость, моя гордость… была лицемеркой, лгуньей… хуже, хуже… преступницей! О, какая бездонная пропасть грязи, безобразия! (…) Ни религии, ни морали, ни чувства долга… (Теперь ты разрушила все мое счастье! (…) Я в руках бессовестного человека. Он может сделать со мной, что хочет, требовать от меня, чего угодно, приказывать мне, помыкать мной, как вздумается (…) Придется как-нибудь ублажить его. Дело надо замять во что бы то ни стало. А что касается нас с тобой, то нельзя и виду подавать: надо держаться, как будто все у нас идет по-старому. Но это, разумеется, только для людей. Ты, значит, останешься в доме, это само собой. Но детей ты не будешь воспитывать. Я не смею доверить их тебе… (С. 443–444)
Хельмер так же легко, как и Норой, жертвует своим умирающим другом доктором Ранком: чем быстрее тот помрет, тем проще будет избавиться от некрасивости смерти, от ее безобразного лика, от болезненного лица друга, которое Хельмеру, как видно, давно уже приелось.
Образец нравственности и религиозной морали на поверку оказывается нравственным чудовищем, предавшим жену, друга, детей во имя публично провозглашаемых общественных химер.
Нора, сплясавшая тарантеллу на маскараде (это для нее своего рода пляска смерти или прощание с жизнью), сбрасывает с себя маскарадный костюм, а вместе с ним и маску куколки, жаворонка, белочки. Она перестала сюсюкать и играть роль куклы, которую сначала в родительском доме ей навязал отец, а потом, когда она переселилась к мужу, муж. Она человек! И должна сама решить, соответствуют ли нормы общественной и религиозной морали реальной жизни, в которой она вынуждена жить.
Нора разрушает кукольный дом, чтобы понять себя и найти настоящие, не кем-то провозглашенные, но настоящие, подлинные ценности. Ее муж, восемь лет игравшей с ней, как с куклой, вовсе не достоин ее любви. Забота об умирающем отце и муже в глазах общества, оказывается, наказуема в судебном порядке. Религия – это не что иное, как навязанные ей извне прописные истины, провозглашенные с церковной кафедры местным христианским проповедником. Что же такое на самом деле религия, ей предстоит решить в одиночку, на свой страх и риск.
Нору не устраивает с виду благопристойная буржуазная мораль, когда няня бросает свою дочь, чтобы воспитывать чужих детей в чужом доме. Власть денег над человеком, которая уничтожает все иные связи: любовь, семью, дружбу, верность, – неприемлема для Норы. Она не желает жить в таком кукольном домике. Она достаточно сильна, чтобы бросить и мужа, и детей, разрушить эту кукольную жизнь ради себя самой, своей собственной индивидуальности, которая отнюдь не является химерой; ее индивидуальность – это и не общественное заблуждение, и не ханжеская религиозная мораль.
Здесь речь идет о ее личности, и ценность личности выше всяких самых нравственных, а по сути лицемерных общественных деклараций. Жизнь не кукольный домик, а человек не кукла, не белочка, не птичка. И ради этой ценности человека и его личности написана эта талантливая пьеса Ибсена, где женщина бросает вызов лицемерному, ханжескому обществу, тем самым побеждая его прогнившие, выморочные ценности.
Глава 6. Писатели одной темы: Куприн и Бунин
6.1 А.И. Куприн: любовь и смерть (Повесть «Олеся», рассказ «Гранатовый браслет»)
А.И. Куприн, наряду с И.А. Буниным, вошел в русскую литературу как певец любви. Впрочем, его взгляд на любовь не похож на бунинское представление о любви. Этот взгляд жестче, трагичнее и беспощаднее. «Сильна, как смерть, любовь» – эти слова из библейской книги «Песнь песней» звучат лейтмотивом в рассказе Куприна «Суламифь» (1907, опубл. 1908) – о страстной любви царя Соломона и простой девушки из виноградника Суламифи.
Любовь чревата смертью. Смерть, по Куприну, стремится во что бы то ни стало уничтожить любовь, потому что видит в любви сильного соперника и боится его. Да, смерть поглощает любовь, как и все живущее на земле. Но в конечном итоге любовь все равно оказывается сильнее смерти – в памяти людей, в их душах и сердцах. В конце концов любовь побеждает смерть, но ценой собственной гибели. Иначе сказать, в настоящей любви заложена жертвенность, которая имеет в себя начало смерти. Такова трагическая диалектика Куприна, и она блестяще выражена в рассказе «Гранатовый браслет» (1910, опубл. 1911) и в повести «Олеся» (1898).
В «Олесе» Куприн рисует все стадии любви: от зарождения чувства до разрыва. Трезвый, лишенный иллюзий реалистический взгляд Куприна на жизнь и на людей ничуть не отменяет глубину и силу ощущения поэзии любви. Больше того, тем ярче и выпуклее изображенная писателем любовь, чем грубее и тусклее фон, на котором она выступает Любовь в окружении людей – вот тема повести Куприна.
Какой отклик в душе окружающих порождает настоящая любовь между мужчиной и женщиной, упоенных собственным счастьем и красотой своего чувства? Их любовь вызывает у людей зависть, злобу и страстное желание погубить счастье влюбленных какими угодно средствами. При этом обычно люди оправдывают свои низкие поступки высоконравственными мотивами и часто поминанием Бога, во имя которого они якобы действуют, творя высшую справедливость.
