Второй памятник, о котором я вспомнил, был установлен сравнительно недавно, в 2005 году, в Ульяновске. И здесь, как говаривала Алиса, все страньше и страньше. Дело в том, что это памятник букве ё. Естественно, сразу возникают вопросы: “Почему ё?” и “Почему в Ульяновске?”. Ответить на второй вопрос, пожалуй, даже проще. Считается, что букву ё ввел Николай Михайлович Карамзин (с неменьшим основанием эту честь можно приписать Екатерине Романовне Дашковой), который, в свою очередь, считается уроженцем Симбирска (ныне Ульяновска), что также требует некоторых уточнений (родился и вырос он в усадьбе отца в Симбирской губернии, а в самом Симбирске жил совсем недолго). Итак, несмотря на некоторые небольшие “но”, связь ё с Ульяновском можно считать установленной. А вот популярность этой буквы в некотором роде загадка.
Особенность буквы ё состоит в том, что она факультативна. Две точки над е можно ставить, а можно не ставить (правда, есть оговоренные правилами случаи, когда предпочтительно две точки все же поставить). Факультативные буквы – большая редкость, а в русском алфавите другой такой вообще нет. Именно благодаря ее факультативности в советское время появился такой анекдот:
Эриха Хоиеккера пригласили в Москву на первомайский парад. Стоя на Мавзолее, он спрашивает у Брежнева: “Леонид Ильич, вы же в СССР главный, почему тогда на Мавзолее написано ‘Ленин’?” На что Брежнев отвечает: “В СССР… у нас… а мы… в общем, точки над ё не ставим”.
Уже в наше время обязательное написание ё стало считаться патриотичным, а благодаря усилиям энтузиастов появилось движение за “ёфикацию всей страны”, то есть обязательное написание буквы ё. Вообще-то обязательной она уже была, но недолго, после приказа наркома просвещения в 1942 году. А теперь по этому пути пошел ульяновский губернатор и некоторые другие чиновники, приказывающие своим подчиненным всегда писать букву ё. Но одно дело устанавливать памятники, а другое дело руководить орфографией. Даже у губернатора такого права нет. И наконец, есть один важный аргумент против ёфикации, ведь, делая букву ё обязательной, ее почитатели уничтожают ее самобытность. Став обязательной, она станет самой обычной буквой, ничем не примечательной. За что же ей тогда ставить памятник, за молодость, что ли?
Но вернусь к памятнику. С ним произошла любопытная история. Он был установлен дважды, сначала его сделали черным, а букву ё выделили белым цветом, а потом заменили на более благородный красный гранит, на котором вырезана буква. Похоже, что памятник оказался таким же нестабильным, как ё.
В общем, поговорили о высоком. Выводы? Да какие выводы… Ничего плохого в “монументальном языковедении” нет, наоборот, если со вкусом, получается даже ничего. Потом такие монументы попадают в списки самых странных памятников, что тоже по-своему забавно. Плохо, когда без вкуса или чрезмерно серьезно, но это как-то очевидно.
А впрочем, не удержусь и сам. Ведь если совсем серьезно, то кто на Руси за годы перестройки заслужил памятник, так это символ доллара. Но ведь не установят же…
Средний род как подавленное либидо
В сентябре 2009 года страну опять тряхнула волна народного гнева. И направлена она была против власти, словарей и среднего рода слова кофе. На защиту русского языка встали практически все: от мала до велика, от верха и до низа. Самый впечатляющий текст за чистоту русского языка, который я прочел в это время, был обнаружен мной в интернете и состоял сплошь из нецензурных слов, а потому плохо поддается цитированию. Согласитесь, в этом есть определенное величие – использовать для защиты своей культуры любые, вот именно любые, методы. Кто-то клялся не пить кофе больше никогда в жизни, а точнее, до того момента, пока тому не вернут мужской род, кто-то обещал вылить кофе на голову официанту, если тот принесет черное и горячее, ну и так далее.
Всех этих милых и образованных людей я чисто по-человечески понимаю, потому что сам такой. С таким трудом в школе и дома мы заучили, зазубрили этот самый черный кофе, черный кофе, черный кофе, черное, тьфу, теперь еще тридцать пять раз – черный кофе, черный кофе… И вдруг отказаться от этого?! Да это равносильно признанию, что школьные годы прошли зря, детства, по существу, не было, а тупая зубрежка была не приобщением к культуре, а именно что тупой зубрежкой.
В общем, за мужской род держались так, как держатся за все мужское, прежде всего, конечно, я намекаю на либидо, вынесенное в заголовок. Потому что либидо, как и кофе, среднего рода не бывает. Тут я имею в виду уже не грамматику, а суть… Хотя для кофе как раз грамматику… Короче, я запутался, но кто понял, тот понял, а кто нет, тому, может, и не надо было. В общем, черное кофе хуже, чем подавленное либидо.
Мало кто из почтенных и высококультурных людей обратил внимание на то, что мужской род слова кофе никто не отменял, произошла, если говорить красиво, либерализация нормы. То есть те, кто скажет черный кофе, будут по-прежнему правы, но и те, которые скажут иначе (не будем попусту бередить раны), тоже не то чтобы совсем не правы. Я понимаю, что это слабое утешение. Обидно, что вот я детство промучился, но зазубрил, а дети мои даже мучиться не будут, а будут говорить, как им вздумается. Что называется – дожили! Да и сосед мой, говоривший не так, как я, теперь тоже в законе.
Здесь, правда, надо предупредить всех добрых и интеллигентных людей, что порой и они невнимательны к самим себе, к своей собственной речи. Да, черный кофе заучили, но как часто слышу (и, что гораздо хуже, сам произношу) какую-нибудь фразу типа: “Ты купила кофе? Где же оно” или “Пригляди за кофе. – Ой, уже закипело”. Все это тот самый средний род, который контрабандой проникает в нашу, смею надеяться, литературную речь. Здесь, конечно, особенно добрые и особенно интеллигентные скажут, что они-то как раз “никогда ничего подобного”, и чтобы я “не смел клеветать”, и что… (дальше уже нецитируемо).
В общем, присутствие среднего рода у кофе в словарях, безусловно, обидно, а кому-то даже и оскорбительно, но что поделать, такова правда жизни: нормы меняются. Во время дискуссий и разговоров я понял главную проблему НАС всех. По мнению подавляющего большинства, норма не должна меняться. Мы, лингвисты, должны бережно хранить ее и передавать из поколения в поколение, а народ будет эту норму благополучно нарушать. Между обществом и лингвистом должен происходить этакий скрытый диалог.
Общество призывает лингвиста и заинтересованно спрашивает его: “Как правильно?”
Лингвист (такой чудаковатый, не от мира сего профессор) задумчиво отвечает: “Так-то и так-то, ибо так говорили наши предки, и мы должны говорить точно… ”
Общество прерывает лингвиста: “Спасибо (или как-то менее вежливо). Но я буду говорить, как хочу!”
Зачем, спрашивается, вызывало? А положено.
В заключение позволю себе обобщить. Норма в языке – это ведь своего рода закон или, скажем, аналог закона, а словарь – своего рода кодекс, содержащий указания, как говорить. Так вот, каких мы хотим законов? Прекрасных, хранящих традицию, высокоморальных, но таких, которые никто не выполняет? Или более приземленных, учитывающих реальное поведение людей и потому соблюдаемых естественным образом, по крайней мере, большинством?
P. S. Признаюсь, я слегка упростил проблему, потому что для определения нормы в лингвистике исследуется не вообще большинство, а большинство из образованных людей, но общей картины это не меняет.
Среди многих сегодняшних проблем, связанных с языком, эта кажется совсем маленькой, хотя речь и идет о большой букве (которую, впрочем, правильнее называть прописной).
Казалось бы, с ней все ясно. Когда речь заходит о том, зачем нам прописная буква, все сразу вспоминают, что она выделяет, во-первых, начало предложения, а во-вторых, имена собственные. Однако в “Правилах русской орфографии и пунктуации” 1956 года прописной букве посвящено почти 20 параграфов. В новых “Правилах” 2006 года эта проблема обсуждается почти в 50 параграфах, то есть в два с лишним раза подробнее. Кроме того, сложились и некие неписаные правила, так что можно говорить о реальном бытовании прописной буквы в нашей жизни.
Действительно, две самые главные функции прописной буквы – это обозначение начала и выделение уникального объекта. Есть, впрочем, и еще одна: подчеркивание особого стиля, торжественности и исключительного уважения. Иногда эти функции реализуются одновременно.
Например, в русских поэтических текстах прописная буква обозначает не только начало предложения, но и начало каждой строки и тем самым подчеркивает, что этот текст принадлежит к особому высокому жанру. Многие современные поэты отказываются от этого правила, снижая пафос поэтического текста и переходя в регистр обыденности.
