Александр Пеньковский - Очерки по русской семантике

6.2.3. Избирая определенные синтаксические структуры как место своей службы, наречия на указанных основаниях формируют и круг глаголов и имен, которым они служат. Выбирая себе хозяина, наречия по-своему членят поля действия и признака и вносят в них новые принципы организации. Ср. такие конституируемые наречиями категориальные признаки глагольных действий, как «прямое – ответное», «центробежное – центростремительное» и т. п., «контактное – неконтактное», «физическое – ментальное» и др.

7.0. Таким образом, подтверждая исходный тезис о скрытой наречной грамматике, проведенное диахроническое исследование заставляет сделать еще один шаг и выдвинуть идею об историческом процессе грамматизации адвербиальной сферы, о значительном повышении уровня ее грамматичности в русском литературном языке конца XIX – середины XX в. как о результате этого процесса, который не может не сказываться на всей грамматике в целом и, следовательно, на всем строе русского языка вообще.

Выражение себе на уме широко используется в живой разговорной речи и в отражающих ее литературных текстах для характеристики человека по таким признакам душевно-психического склада, как замкнутость или скрытность, за которыми могут стоять хитрость или лукавство, недоброжелательность или отчужденность, расчетливость или самоуглубленность и т. п. «Скрытен, хитер, имеет задние мысли» – так объясняет значение этого оборота Большой академический словарь [БАС 1964: 13, 551]; «скрытен, хитер, имеет заднюю мысль» – повторяет словарь С. И. Ожегова [Ож. 1975: 652]; «скрытен, хитер, не обнаруживает своих мыслей, намерений» – подтверждает «Фразеологический словарь» [ФС 1967: 494] и приводит следующие примеры его употребления: «Это человек опытный, себе на уме, не злой и не добрый, а более расчетливый; это – тертый калач, который знает людей и умеет ими пользоваться» (Тургенев, Певцы); «В ту пору он держался в стороне от товарищей и слыл среди них за человека себе на уме» (М. Горький. Мужик); «– Четвертый год живу с тобой, матушка, душа в душу, а каковы твои сокровенные помыслы касательно дел важных – не ведаю. Ты себе на уме, матушка…» (В. Шишков. Емельян Пугачев) и др. Ср. яркую характеристику этого оборота у Вяземского в связи с размышлением над широко употребляемым русским «ничего» в уклончивых ответах на вопросы об оценке того или иного явления или предмета («Как нравится вам эта книга? – Ничего»). В этом «ничего», по слову Вяземского, «есть какая-то русская лукавая сдержанность, боязнь проговориться, какое-то совершенно русское себе на уме» (Из старой записной книжки. Фрагменты). Ср. также: «Наталья любила Дарью Михайловну и не вполне ей доверяла. – Тебе нечего от меня скрывать, – сказала ей однажды Дарья Михайловна, а то бы ты скрытничала: ты все-таки себе на уме…» (И. С. Тургенев. Рудин, 1855); «Особенное внимание великосветских госпож и господ обращал на себя издатель “Сказаний русского народа” И. П. Сахаров, появлявшийся всегда на вечерах князя Одоевского в длиннополом гороховом сюртуке. Сахаров, русский человек, себе на уме, хитро посматривал на все из-под навеса своих густых белокурых бровей и не смущался бросаемыми на него взглядами и возбуждаемыми им улыбочками. Он даже, кажется, нарочно облекался в свой гороховый сюртук, отправляясь на вечера Одоевского… – Пусть их таращат на меня глаза, – говорил он, – мне наплевать, меня не испугают…» (И. И. Панаев. Литературные воспоминания, 1, 1860); «Он <Даль>, как говорится, себе на уме, смотрит невиннейшим человеком и добродушнейшим сочинителем в мире; вдруг вы чувствуете, что вас поймали за хохол, когти в вас запустили преострые; вы оглядываетесь, – автор стоит перед вами как ни в чем не бывало… “Я, говорит, тут сторона, а вы как поживаете?”…» (И. С. Тургенев. Рец. [Повести, сказки и рассказы Казака Луганского, 1846] // ПСС-15. Т. 1. М.; Л., 1960. С. 299); «…Хозяева учтивые, либеральные; барин всё снисходит, всё снисходит – а то вдруг возьмет и воспарит: преобразованный мужчина! Барыня – писаная красавица и очень, должно быть, себе на уме: так и караулит тебя, – а уж как мягка! Совсем бескостная! Я ее побаиваюсь…» (И. С. Тургенев. Новь, VIII, 1876); «Надо просто отдаваться течению <думала она>, не отталкивать его, не кокетничать с ним, а сближаться постепенно, не забывая девичьего “себе на уме”, испытать его, помнить, что если она позволит ему что-нибудь лишнее, – девица порядочного круга исчезнет…» (П. Д. Боборыкин. «Морз» и «Юз», 1880) и т. п.

Таковы же свидетельства, извлекаемые из текстов более позднего времени: «Иногда Юрова разбирало сомнение: может, старик его просто-напросто дурачит? Прикидывается слепым и глухим, а сам – себе на уме? И знай посмеивается над их доверчивостью…» (А. Яхонтов. Крот); «Вообще Куник Глебову не нравился. Он был какой-то очень молчаливый, неприветливый… и себе на уме» (Ю. Трифонов. Дом на набережной); «– Тот типус! Очень себе на уме! скользкий, увертливый…» (Ю. Домбровский. Факультет ненужных вещей); «…незадолго до события у Королькова, человека замкнутого, нелюдимого, что называется “себе на уме”, – была отобрана немецкая листовка-пропуск…» (Литературная газета, 1 июня 1988 г.); «…руководитель видит порой выход в том, чтобы подлинные свои решения не афишировать, оставаться, что называется, “себе на уме”, а на поверхности оставлять примитивные документированные решения и пояснения к ним…» (Правда, 10 ноября 1988 г.) и др. под.

Во всех таких случаях говорящий, приписывая тому или иному лицу признак себе на уме, не только характеризует его соответствующим образом, но и дает ему сдержанно отрицательную оценку. И поскольку себе на уме – качественный признак, он может быть измерен по степени его интенсивности (слегка, немного, немножко или, как в приведенном выше примере из Ю. Домбровского, очень себе на уме) и даже, если исходить из высказываний типа «Не верю я вашему Невскому. Уж слишком он себе на уме» (М. Осоргин. Невеста), соотнесен с некоторой средней – умеренной – степенью его проявления, что свидетельствует, по-видимому, о наличии в нашем подсознании нормы этого при-знака, превышение которой исключает возможность доверия и вообще положительного отношения к его носителю. Ср. еще: «Сын <Хрущева> говорит, что Брежнев был хитрый и злопамятный. Но Хрущев тоже был себе на уме. Два сапога – пара. На весах бы друг друга не перетянули» (Собеседник, 1988. № 51. С. 5).

Показательно, что такая характеристика-оценка дается обычно «за глаза» тому, кто ее не слышит, не участвуя в диалоге, третьему лицу, о котором говорят в его отсутствие, или – реже – в качестве упрека адресуется собеседнику, как в цитированном ранее тексте В. Шишкова, но едва ли может быть использована говорящим по отношению к самому себе. Можно сказать, пускаясь в самоанализ: «Я человек замкнутый, и поэтому у меня так трудно складываются отношения с товарищами по работе». Можно, оправдываясь, признать: «Да, вы правы, я скрытен, но не потому, что таю за душой что-нибудь недоброе…». Ср.: «Мне всегда приписывали какую-то скрытность. Отчасти она есть во мне. Но чаще это происходит оттого, что не знаешь, когда и с которого конца начать…» (Н. В. Гоголь – А. С. Данилевскому, 1 апреля 1844 г.). Но, по-видимому, невозможно ни при каких обстоятельствах сказать: «Азнаете ли, себе на уме…».

Себе на уме принадлежит к тому типу устойчивых, застывших, употребляющихся в готовом виде фразеологических оборотов, значение которых не может быть выведено из значений составляющих их единиц. Степень связности элементов этого фразеологического целого настолько велика, что ни одно слово в его составе нельзя ни опустить, ни заменить каким-нибудь другим. Нельзя сказать ни *тебе (мне, ему, ей, им) на уме, ни * себе в уме, ни *себе на душе или *себе на сердце. Нельзя даже изменить здесь порядок слов: не *на уме себе, а себе на уме. Только так и никак иначе.

Однако такая мертвая жесткость и неподвижность его состава и абсолютная невыводимость, немотивированность его значения не могут быть изначальными. Когда-то – в более или менее отдаленном прошлом – составляющие этот оборот слова должны были иметь самостоятельное значение, а значение целого не могло не быть рационально осмысленным. Но первоначальный смысл, как и в истории многих других фразеологизмов, забылся, и нам необходимо понять, как это могло произойти, чтобы восстановить, воскресить и объяснить его.

Известно, что многие осмысленные сочетания слов утрачивали первоначально прозрачное значение и превращались в застывшие обороты в связи с тем, что отдельные слова в их составе по тем или иным причинам выходили из общего употребления. Так, например, ушло из языка слово баклуша (мн. ч. – баклуши), и поэтому сочетание бить баклуши, в котором оно продолжало употребляться, превратилось в застывший оборот с невыводимым значением ‘лениться, бездельничать’. То же произошло в таких случаях, как точить лясы – ‘болтать’, задать стрекача / стречка – убежать’, турусы на колесах – ‘болтовня, небылицы, вздор, глупости’, попасть, – ся впросак – ‘оказаться по оплошности в трудном положении’ и т. п. Очевидно, что к выражению себе на уме это объяснение не подходит: все три его элемента – местоимение, предлог и существительное – сохраняются в языке и свободно употребляют-ся независимо друг от друга, как равным образом и две его смысловых части – себе, с одной стороны, и на уме, с другой.