Весьма показательно, что из продукции первых краковских типографий до нас дошли четыре издания на латыни, а из печатной мастерской Фиоля тоже четыре издания на славянском языке. Срок между выходом латинских и славянских книг предельно сжат, и это со всей безусловностью указывает на злободневную необходимость выпуска подобных изданий. Значит, имелся в виду читатель, ориентированный не на Запад, а на Восток, читатель славянской культуры и образованности. Чем вызывалась такая ориентировка в Кракове и кто обязан был учитывать ее в политике?
В большом плане этого требовал союз с Великим княжеством литовским, объединявшим огромные массы русских, украинцев, белорусов, исповедовавших православную веру и нуждавшихся в книгах на славянском языке. В малом плане этого добивались просвещенные гуманитарии Краковского университета, среди которых было немало выходцев из восточнославянских земель. Ими руководили просветительские идеи, стремление укрепить национальное самосознание народов, чьими представителями они себя ощущали.
Интересно, что «Швайполта Фиволя из немецкого родоу Франка», как он именует себя в своих изданиях, вскоре после выпуска им славянских книг арестовали за высказывание против католического причастия «под одним видом» и за вкушение отдельно тела и крови Христа, требуемое восточной церковью. Видимо, «немецкого родоу Франк» настолько увлекся своей просветительской миссией, что даже переменил веру. Потом Фиоля выпустили из тюрьмы, но типография его с тех пор прекратила работу, — наверно, это было условием освобождения. Какие только трагедии не скрывает история в своем лоне!..
Впрочем, это догадка одного из исследователей, другие склонны считать, что Фиоля обвиняли в гусистской ереси. Так или иначе инквизиционная коллегия признала его «правоверным и преданным католиком». Признала-то признала, но выпуск славянских книг прекратился, а когда стоявший за Фиолем богатый и гуманный Турзо попросил разрешения осуществить их выход в свет, капитул, ведавший подобными делами, ответил, что архиепископ решил убедить просителя и удержать его от распространения и печатания упомянутых книг. И, конечно, убедил и удержал.
Первой славянской книгой, выпущенной Фиолем, был «Октоих» — один из самых употребляемых богослужебных сборников, содержащий молитвословия для всех дней недели. Нам известно восемь экземпляров «Октоиха», причем последний был обнаружен совсем недавно, в 1965 году, в деревне Заозерье Холмогорского района Архангельской области. Причем именно он оказался наиболее полным, сохранившим почти все листы за пять без малого столетий своего существования. Это была сенсационная находка, совершенная экспедицией Русского музея.
Примечательно, что тоже «Октоихом» началось книгопечатание на другом конце славянского мира — в Черногории. Причем спустя всего два года после его выпуска Фиолем, то есть в 1493 году. Обе даты, 1491-й — «Октоих» в Кракове и 1493-й — «Октоих» в Черногории, нетрудно воскресить в памяти, если вспомнить, что между ними, в 1492 году, была открыта Америка. Масштабы великих изобретений и открытий соприкасались!
История южнославянского книгопечатания стоит несколько в стороне от истории печатного дела на Руси, мы здесь ограничимся лишь упоминанием о нем. Нас больше занимает распространение печатного слова в восточнославянских областях.
В своем взгляде на исторические причины возникновения славянского книгопечатания мы не одиноки. Великий украинский писатель Иван Франко связывал типографию Фиоля с деятельностью знаменитого князя Константина Острожского, крупнейшего феодала, ревнителя православия. Дворец Острожского находился в Кракове, и князь, всеми силами противившийся католическому влиянию, естественно, не оставил без внимания очаг славянской культуры, каким была типография Фиоля. Во всяком случае, «русские князья», как их называли по традиции, восходившей к временам Владимира Мономаха, были прочно заинтересованы в акциях, подобных фиолевской. Рукописные оригиналы книг, с которых краковский типограф печатал свои издания, вряд ли направлялись к нему из далекой Москвы; скорее всего они находились под рукой.
Из чего же проистекала такая заинтересованность опытных политических деятелей, подобных Острожскому? Может быть, в основе лежала лишь фанатическая убежденность в преимуществе православной веры над католической? Нет, причины здесь рациональные, а истоки находятся в истории русских земель в составе Великого княжества литовского, судьбу которого мы не случайно назвали драматичной.
Дело в том, что наряду со светлыми сторонами союза Литвы с Польшей — разгром немецких агрессоров, городское самоуправление, развитие ремесла и торговли — была одна теневая, которая постепенно, но неуклонно грозила в русских землях поглотить все светлые. Тень эта ширилась и густела от года к году, от десятилетия к десятилетию. В нее попали тысячи и тысячи белорусов, украинцев, русских. Этой тенью был католицизм.
Речь шла не об одной перемене веры, хотя для человека тех времен это тоже означало чрезвычайно многое. Речь шла об утрате национального самосознания, связанного с религией отцов и дедов. Характерно, что окатоличиванию легче всего поддались верхушечные слои. Значительная часть польской аристократии восходила к принявшим католичество русским, украинским, белорусским дворянам. Палач украинского народа князь Иеремия Вишневецкий был по происхождению Рюрикович. Предки Вишневецких, соблазненные льготами и преимуществами, отреклись от родного народа, переменили веру, изменили обычай и стали слугами польских королей. А простой народ, населявший Киевщину и Минщину, Житомирщину и Могилевщину, продолжал твердо стоять на своем, не шел за своими лукавыми панами, сохранял свой язык, обычай, веру, не поддавался соблазнам, яростно противился насилию. Именно эти безвестные герои создали Украину и Белоруссию, обратили свои взгляды к братскому русскому народу, соединились с ним в неразрывном союзе.
Католицизм стал глубокой, расширяющейся трещиной, разрывавшей Великое княжество литовское, становившееся придатком польского королевства. Польская феодальная верхушка использовала католическую веру как орудие национального угнетения и порабощения. Союз с Литвой стал постепенно превращаться в фикцию; литовские и русские, украинские и белорусские земли вместе с их населением стали рассматриваться как части польского королевства. Но этот процесс шел не год и не два, он растянулся на столетия. В XVI веке, наступившем вскоре после основания первой славянской типографии, этот процесс еще только начинался.
Выдающуюся роль в истории славянского книгопечатания суждено было сыграть Франциску Скорине, великому белорусскому просветителю. Он родился в Полоцке где-то около 1490 года, с 1504 по 1506 учился в Краковском университете, а затем в Италии получил степень доктора медицины. В 1517 году он обосновался в Праге, приобрел книгопечатню и стал не просто типографом, но и переводчиком Библии на белорусский язык. И не только переводчиком, а вдохновителем и организатором первого славянского издательства. Из Праги он перевел его в Вильно, ближе к своему читателю. Скорина осуществил печатание многих книг славянской печати. В комментариях к ним великий просветитель давал обильные сведения по естествознанию, астрономии, географии, истории, медицине. Он в полном смысле слова образовывал своего читателя, и не только белорусская, но и общеславянская культура поставила его в красный угол своей памяти. Известия о Скорине обрываются в 1541 году, далеко не все исследователи находят связь между его деятельностью и московским книгопечатанием, возникшим вскоре после нее. На наш взгляд, такая связь есть.
По свидетельству английского посла Джильса Флетчера, жившего в России при дворе Феодора Иоанновича в 1588–1589 годах, «еще при покойном царе привезли из Польши в Москву типографский станок и буквы, и здесь была основана типография с позволения самого царя и к великому его удовольствию. Но вскоре дом подожгли, и станок с буквами совершенно сгорел, о чем, как полагают, постаралось духовенство». Вторую часть этого свидетельства цитируют часто (это после сделаем и мы), а первую либо опускают, либо сопровождают недоуменными знаками. Между тем должно быть ясно, что речь шла о Великом княжестве литовском, которое по его принадлежности к польской короне Флетчер отождествил с Польшей… В Вильно недавно завершилась деятельность Скорины, но плоды ее продолжали пожинаться. И достаточно назвать имя Петра Мстиславца, сотоварища Ивана Федорова, чтобы обнаружить прямую связь белорусского книгопечатания с русским (вплоть до привоза типографских принадлежностей).
