Под средствами трансляции я понимаю в данном случае и официально закрепленные, документальные категории (например, графа «национальность» в советских паспортах), определяющие иногда биографические обстоятельства конкретного индивида, и доступ к средствам массовой информации. Возможность публичного выражения своей позиции у различных представителей интеллектуальной элиты значительно выше, чем у простых членов сообщества или их соседей из другого поселка, и ее значение вряд ли можно переоценить. Печатные издания широко транслируют взгляд на группу научного сообщества и элит. Б. Андерсон условием возникновения современных европейских наций называет книгопечатный капитализм. Сообщество строится в воображении на основе языка, и печатное воспроизведение символов делает конструирование более эффективным, обеспечивает информированность значительного числа людей, а государство следит за письменной (печатной) формой языка, а не за его устным вариантом [Anderson, 1998 (1983), р. 45–46, 133].
Существуют разные представления о степени влияния на самоидентификацию группы официальных оценок, мнений ученых и журналистов, вовлеченных в процесс конструирования этничности (вместе с некоторыми другими профессиональными группами, чья деятельность отчасти определяет использование различных символов сообщества, – краеведы, активные участники национальных организаций, деятели культуры, принадлежащие к этническому меньшинству, и др.). Вероятно, в разных ситуациях эффективность официальной категоризации будет колебаться от почти полного признания группой внешних воззрений на саму себя до безразличия к подобным определениям или попыткам противопоставить им точку зрения сообщества.
Различаются также оценки ответственности интеллектуальных элит и степень осознанности творимых этноцентрических мифов. Социологи иногда используют номинацию «этнические предприниматели» (см.: [Расизм в языке социальных наук, 2002]), подчеркивая активный характер деятельности и непосредственную заинтересованность в поддержании этнонациональных мифов этой категории членов сообщества. Для представителей этнической элиты характерно стремление сконструировать значимое прошлое, возвышающее группу, к которой принадлежит автор, обосновать доступ к тем или иным ресурсам [Шнирельман, 2000]. Стремление интеллектуальной элиты группы использовать этнический дискурс приводит к этнизации конфликтов [Тишков, 2001; 2001а][9].
В любом случае реакция группы не представляет собой механического воспроизведения элементов дискурса интеллектуальных элит. Часть определений, не противоречащих представлениям сообщества о себе, принимаются, другие реинтерпретируются; некоторые описания себя строятся как отрицание официальной категоризации.
Отчасти процесс усвоения новых символов группы под влиянием официальной категоризации аналогичен обычному взаимодействию с соседями, однако отличается от него властными отношениями и односторонней направленностью. Хотя сообщество может не принимать предлагаемую или навязываемую ему категоризацию, оно признает более высокий статус книжного и газетного текста или официального документа по сравнению с признаками, приписываемыми просто соседями. Односторонний характер категоризации не означает невозможность для сообщества влиять на официальные определения: реакция группы порой учитывается исследователями и властями.
Внимание властей к самоопределению группы меняется в зависимости от характера национальной политики и общего политического контекста, однако, в том или ином виде, такая обратная связь существует. В то же время взаимодействие сообщества и представителей власти часто дает примеры недопонимания, неверного истолкования намерений и пожеланий обеими сторонами диалога даже в тех благоприятных ситуациях, когда, казалось бы, власть прислушивается к пожеланиям группы. Одной из причин недопонимания является, по-видимому, несоответствие темпа изменения представлений группы и взглядов представителей элиты, ученых и работы государственного аппарата. Другим источником подобных ситуаций служит сама система категорий, в которых власть формулирует вопросы о чаяниях группы, и специфика обратной связи, в ячейки которой попадают подчас случайные или индивидуальные предпочтения, трактуемые властью как мнение сообщества. Взаимоотношения урумов и румеев с представителями государства в разные периоды являют собой примеры подобных загадочных перекодировок с языка сообщества на язык официальной власти и наоборот.
Итак, как уже отмечалось, в данной главе речь пойдет о категоризации урумов и румеев в документах, исследовательском и публицистическом дискурсах. В большинстве случаев эти источники описывают мариупольских греков, а не румеев или урумов, то есть разделение сообщества не осознается или оценивается как незначительное расхождение внутри одной группы. Во всех трех видах документов чаще всего используется номинация «греки», объединяющая урумов и румеев, поэтому в данной главе вслед за источниками, не стремящимися к различению двух групп, урумы и румеи рассматриваются в качестве единого сообщества мариупольских греков. Разумеется, подобный подход не выдержан абсолютно последовательно во всех трех типах документов. В разные периоды власть неодинаково подходила к проблеме двуязычия греков Приазовья, и в данной главе я рассматриваю, как принятые решения сказывались на национальной и языковой политике государства по отношению к мариупольским грекам.
Внутри научного сообщества также встречаются различные точки зрения, менявшиеся на протяжении рассматриваемого периода и сложным образом взаимодействующие с категоризацией урумов и румеев государством. Данная глава содержит краткий очерк истории изучения группы, хотя описание существующей научной литературы о приазовских греках не было самостоятельной задачей. Исследования разного времени о мариупольских греках привлекаются в качестве отражения внешней категоризации, то есть с точки зрения их последствий для самоопределения группы.
Поскольку категоризация группы исследователями и властями в некоторых случаях влечет за собой изменение условий, обстоятельств жизни сообщества, ниже обсуждаются некоторые ключевые моменты истории мариупольских греков. Однако в полном смысле слова исторической справкой предлагаемый обзор не является, так как различные периоды и значимые для сообщества события освещены в нем непропорционально: наиболее подробно я останавливаюсь на моментах, важных для формирования того или иного подхода, точки зрения властей и исследователей на сообщество. Задача несколько упрощается благодаря тому, что в последние годы опубликовано значительное число работ по истории мариупольских греков, в которых достаточно подробно отражена фактическая сторона вопроса и приводятся сохранившиеся документы по истории группы [Калоеров, 1998; Терентьева, 1999; Пономарьова, 2006; Греки России и Украины, 2004; Анимица, Кисилиер, 2009]. К сожалению, интерпретация событий остается пока делом будущего.
Категоризация группы государством отражается в документах различного типа: указах, регулирующих жизнь мариупольских греков (положение переселенцев в целом [Жалованная грамота… 1830] или отдельные имущественные и юридические аспекты, – см. материалы и документы, приведенные в сборнике: [Греки на украïнських теренах, 2000], а также во всевозможных описаниях группы. Среди последних можно выделить статистические обследования и материалы переписей [Россия. Полное географическое описание, 1910; Итоги… 1923; Итоги… 1959; Итоги… 1973 и др.; Национальный склад… 2002], отчеты Министерства образования (например, [Корф, 1868; Мариуполь и его окрестности, 1892] и других ведомств, обсуждения законопроектов в Думе города Мариуполя [Журнал очередных и чрезвычайных заседаний… 1909].
Кроме опубликованных документов по истории мариупольских греков в книге используются материалы Государственного архива Донецкой области и его подразделения – Партийного областного архива (ГАДО и ГАДО-парт; Донецк), Института рукописей Национальной библиотеки Украины имени В. И. Вернадского (НБУ; Киев,), Центрального государственного архива высших органов власти и управления Украины (ЦГАВО; Киев) и Центрального государственного исторического архива Украины (ЦГИАУ; Киев).
Архивные материалы можно разделить на два типа: (1) ранние сведения о группе и идиомах в документах конца XVIII в., хранящихся в ЦГИАУ и Институте рукописей НБУ; (2) сведения, относящиеся к 1920–1930 гг., источники которых сосредоточены в ГАДО, ГАДО-парт. и ЦГАВО.
Документы ЦГИАУ представляют собой протоколы сохранившихся 54 судебных дел, рассматривавшихся Греческим судом в 1780–1799 гг. Кроме материалов уголовных дел протоколы Греческого суда включают различные административные и хозяйственные записи: долговые расписки, протоколы выдачи паспортов и т. п. [ЦГИАУ 6; ЦГИАУ 7, ЦГИАУ 10]. Протоколы составлены преимущественно на русском языке или на урумском, записанном греческими буквами. В НБУ представлена переписка греческих церковных деятелей.
