Продолжим, однако, рассмотрение «Теории описок и ошибок». Представьте себе такую картину: сидит писарь, ему диктуют какой-то текст, а он из-за своей невнимательности вместо церковнославянских или древнерусских слов время от времени пишет «украинизмы». Не странно ли? Или иначе: писарь снимает копию, скажем, со «Слова о полку Игореве». Вот он дошел до фразы «На второй день с самого утра кровавые звезды рассвет предвещают…» Тут мысли у него смешались и он неожиданно для себя старательно вывел: «Другаго дни велми рано кровавые зори свет поведают…»
Давайте же, наконец, будем реалистами: рассеянность ли была причиной появления «украинизмов»? И почему эти, так называемые «украинизмы» так странно похожи на полонизмы?
Нет, панове украинские филологи. Не было на самом деле никаких писарей, пораженных болезнью массовой рассеянности. Были люди, тщательно и вполне квалифицированно выполнявшие свои профессиональные обязанности. Переписывая старые тексты, они совершенно сознательно (а не по рассеянности) заменяли устаревшие слова, вышедшие уже из употребления, на современные, но одинаковые по смыслу слова, изменяли форму некоторых слов, меняли отдельные буквы и вносили другие изменения и уточнения в соответствии с правилами современного выговора и современной грамматики. Словом, старались по возможности осовременивать старые тексты для того, чтобы сделать их полностью понятными читателю. «Появлялись литературные редакции того или иного памятника…, редактировался язык рукописей, при этом часто на полях к тем или иным словам делались глоссы (лексические, словообразовательные), которыми при дальнейшем переписывании текста заменялись устаревшие или малопонятные слова» (Г.С. Баранкова «О начале русской книжности». Русская словесность № 1, 1993, с. 27).
Никто тогда еще и не думал о необходимости сохранения древних письменных памятников в их первозданном виде. Скорее всего потому, что эти документы никем еще не воспринимались как древние памятники.
«Обращаясь к оригинальному тексту, мы должны осознавать, что перед нами все же не оригинальный текст на языке XII ст., а копия, сделанная почти через 300 лет именно украинским книжником… Целые пласты староболгарской, да и старорусской лексики заменялись собственно украинской» (Василь Яременко «По заказу вечности» в издании «Повесть временных лет». Киев, 1990, с. 480–481).
Спрашивается, может ли добросовестный филолог судить о характере языка времен Киевской Руси по какой-нибудь позднейшей копии древнего документа, в которой книжник, живший, по меньшей мере, 300 лет спустя, изменил на свой лад «целые пласты» оригинального текста? Добросовестный филолог — нет, не может, так как он знает, что язык этого самого книжника, жившего в XV ст. или позже, уже успел подвергнуться сильнейшему воздействию господствовавшей тогда польской языковой культуры, вследствие чего переписчик заменял вышедшие из употребления слова на новые, вошедшие в повседневный обиход под влиянием польской лексики, фонетики и грамматики. В подавляющем большинстве случаев это прямые польские заимствования, в некоторых случаях же — лишь грамматические видоизменения старорусских слов. Но если иметь в виду филолога недобросовестного, одержимого идеей во что бы то ни стало придумать доказательства более древнего происхождения украинского языка по сравнению с русским, ответ будет иной: да, может. И делает это! Вот характерный пример:
«Анализируя лексику «Поучения», исследователи пришли к выводу, что язык Владимира Мономаха был очень близок к местной речи, и в нем засвидетельствованы такие лексемы, которые ныне сохранились лишь в украинском языке. Это проливает свет не только на речевые склонности Владимира Мономаха, но и истоки, и время становления специфически украинского лексического фонда» (Г. Пивторак, там же, с. 176).
Где же логика? Если рассеянный писарь случайно допускал в письменную речь некоторые простонародные слова («украинизмы») лишь потому, что сам был по терминологии И.П. Ющука «смерд-простолюдин», то ведь Владимир-то Мономах не был ни смердом, ни простолюдином, а исключительно великим князем! Отчего же и в его языке встречаются эти самые простонародные «украинизмы»? Не проще ли, оставаясь на позициях здравого смысла, предположить, что появление «украинизмов» в речи великого князя объясняется исключительно деятельностью украинского книжника XV ст., отредактировавшего при переписи дошедшую до него более раннюю копию древнего памятника?
А вот другой пример, относящийся к автору «Повести временных лет»:
«Если книжник, который изготовлял копию в начале XV ст. точно воспроизвел язык оригинала, то Нестор — украинец и в быту пользовался языком украинским» — пишет тот же Василь Яременко (с. 492).
Мягко говоря — странная, очень странная логика! Если ничтожный процент «украинизмов», встречающихся в позднейших копиях древних русских текстов, доказывает будто бы параллельное, подспудное существование в древней Руси украинского языка, то о чем, в таком случае, говорит бесчисленное множество имеющихся там же «русизмов»? Не о том ли, что автор оригинального текста (а не его позднейшей копии) был человеком русским и в быту привык разговаривать на русском (древнерусском, славянорусском) языке? Согласитесь, для такого вывода у нас есть несоизмеримо больше оснований, чем у филолога, задавшегося целью «украинизировать» древнюю Русь.
Василь Яременко утверждает, что в «Повести временных лет», созданной в XI — начале XII ст. «…украинская лексика льется сплошным потоком» (с. 493). И в качестве примера приводит вот такие слова: жыто, сочэвиця, посаг, вабыты, пэчэра, вэжа, голубнык, стриха, рилля, мыто, пэрэкладаты, вино…
А теперь, в полном соответствии с изложенной здесь версией о формировании украинского языка в XV–XVII веках как следствия полонизации славянорусского языка, открываем польский словарь и читаем: zyto (рожь), soczewica (чечевица), posag (приданое), wabic (манить, привлекать), pieczora (пещера), wieza (башня), golebnik (голубятня), strych (чердак), rola (пашня), myto (плата, пошлина), przekladac (переводить), wiano (приданое)… Неужели кому-нибудь все еще не ясно, откуда появились в нашем языке все эти «украинизмы»?
То, что язык Юго-Западной Руси, надолго попавшей под польское господство, постепенно, но неуклонно ополячивался, замечено было давно. Так, например, видный украинский ученый Д.Н. Бантыш-Каменский, рассказывая об установлении участниками Виленского церковного собора в 1509 году строгих правил нравственности священников, отмечает: «Язык, коим писаны правила сего собора, уже вмещал в себе нечистую примесь польского, что можно видеть из следующих слов: шкодa, зрyшити, зъeхатися до митрополи'та, вчини'ти и проч., кои там встречаются» («История Малой России», Киев, 1993, с. 61).
Таким образом, подавляющее большинство «украинизмов» представляют собой несомненные полонизмы, начавшие проникать в язык жителей юго-западной Руси (и в устный, и в письменный) не ранее середины XV ст. во времена польского политического, хозяйственного и культурного господства. Следовательно, наличие в копиях древнерусских летописей и прочих письменных памятников некоторых признаков украинского языка (полонизмов) как раз и показывает, что копии эти создавались уже при поляках, когда шло скрещивание местного славянорусского и польского языков.
Наличие в копиях XV–XVII ст. полонизмов-украинизмов является одним из самых надежных критериев определения степени близости исследуемого текста к древнему утраченному оригиналу: чем больше полонизмов, тем позднее копия. И наоборот: их отсутствие или малое количество четко показывает, что перед нами либо оригинальный, либо более близкий к оригинальному текст.
«Преимущественно выходцы из Западной Украины, эти люди в своем большинстве говорят только на украинском языке, который представляет собой нечто среднее между русским и польским» — можно прочитать, например, в «Украинской газете» за 27.04.1995 г. (статья «Бег на месте»).
Что означает это «нечто среднее между русским и польским»? Для подобных смесей у филологов имеется специальный термин: диалект. Так уж получилось, что наш украинский язык в равной мере является и русским, и польским диалектом, поэтому, на мой взгляд, наиболее точно отражающий реальное положение вещей будет такой термин: русско-польский диалект.
Итак, русско-польский диалект, который мы сейчас называем украинским языком, возник и начал свое развитие не во времена библейского Ноя, не во времена древнегреческого поэта Овидия и даже не во времена Киевской Руси, а в XV веке, гораздо позже распада единого древнерусского государства. Такова была цена, которую пришлось заплатить русским обитателям юго-западной части Руси, насильственно отторгнутой литовцами и поляками, за продолжительное пребывание под иностранным (польским) господством. Не попади тогда юго-западная Русь под польское господство, дальнейшее развитие местного славянорусского языка проходило бы без сильнейшего воздействия польской языковой культуры. Иными словами, для возникновения русско-польского диалекта не было бы оснований.
