в самом раннем возрасте совсем лиловые. Именно по тем же причинам “моря” на Марсе окрашены в голубовато-серый цвет» [73]. (Показательно, что такое приписывание Марсу севернорусских пейзажей – «А когда-нибудь настанет день, и человек ступит своей ногой на поверхность Марса <…> Можжевельник, брусника, клюква напомнят путешественнику об оставленной им далекой Земле» [74] – происходит в годы идеологических кампаний по борьбе с космополитизмом и
поиску русских приоритетов.)
Как следствие, с конца сороковых растительная жизнь на Марсе кажется публике чем-то практически несомненным и неоспоримым. «Когда в будущем на Марс полетят ракетные корабли, межпланетные путешественники будут уже знать многое о растительности этой первой станции космоса», – восхищаются исследованиями Тихова в журнале «Знание – сила» [75]; «На Марсе, несомненно, может существовать и растительный, и животный мир», – уверенно отмечают в «Природе» [76]; «Существование на Марсе растительности – ныне непреложный научный факт», – категорично пишут в «Огоньке» [77]. В марте 1951 года Александр Казанцев публикует в «Технике – молодежи» новый фантастический рассказ «Гость из космоса», в котором соединяет гипотезу крушения инопланетного корабля над Тунгуской и основные положения теории Тихова: главный герой рассказа занимается астроботаникой для того, чтобы подтвердить реальность жизни на Марсе и доказать, что именно оттуда прилетел погибший космолет [78]. А состоящий с Тиховым в переписке Феликс Зигель [79] в своей научно-популярной книге 1952 года «Загадка Марса» (рассказывающей, среди прочего, о знаменитых «марсианских каналах», открытых Джованни Скиапарелли) посвящает астроботанике целую главу, где торжественно заявляет: «[марсианская растительность], конечно, значительно более убога, чем земная, но в самом ее существовании теперь уже не может быть никаких сомнений» [80].
Сам семидесятипятилетний Тихов при этом продолжает поднимать теоретические ставки: критикует «геоцентризм» в биологии, указывает, что климат Марса не более суров, чем климат Верхоянска, рассуждает о небывалом «упорстве жизни», мечтает о создании ботанического атласа Марса, выдвигает (для объяснения изменяющейся окраски одной из марсианских пустынь) гипотезу о марсианских цветах, надеется с помощью дальнейшего изучения спектрограмм научиться отличать «дикую» марсианскую флору от «окультуренной» (предположительно марсианами), а также делает доклад о возможном цвете растений Венеры (которые, отражая максимум тепла, должны становиться оранжевыми и желтыми) [81].
Однако уже в 1952 году астроботаника встречает сопротивление со стороны профессора биологии Ольги Троицкой (которая указывает, что ни одно растение не сможет переносить резких перепадов температур, типичных для поверхности Марса [82]), а потом и со стороны Василия Фесенкова (отметившего, что на Марсе не обнаружен кислород, и значит, отсутствует биосфера, а также рассчитавшего особый энергетический фактор жизни, для Марса оказавшийся равным нулю) [83]. Начавшись с широкой дискуссии, организованной в сентябре 1952 года президиумом АН Казахской ССР [84], споры о возможной обитаемости Марса довольно быстро станут частью массовой советской культуры и будут периодически обнаруживать себя то на страницах популярных журналов («Иные из моих товарищей считают, что никакой жизни на планетах солнечной системы быть не может. Они ссылаются на работы академиков А. И. Опарина и В. Г. Фесенкова. <…> Но существует ведь и другая точка зрения. Известный советский астроном Г. А. Тихов, который всю свою жизнь посвятил изучению этой проблемы, утверждает, что на планетах Солнечной системы существует жизнь», – пишет в «Технику – молодежи» саратовский студент [85]), то в текстах известных советских писателей («И вот моему другу – Вовке Сидельникову, и мне – нам поручили доклад: “Есть ли жизнь на Марсе…”», – объясняют герои «Блошиного рынка» Александра Галича [86]), то в знаковых кинофильмах пятидесятых годов («Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – это науке не известно», – заявляет карикатурный персонаж «Карнавальной ночи» Эльдара Рязанова (1956).
С наступлением хрущевской оттепели интерес советских людей к космосу становится еще сильней. 1956 год для инженерно-технических работников СССР – не только год антисталинского доклада «О культе личности и его последствиях», но еще и год «великого противостояния» Марса, когда эта планета ближе всего подходит к Земле, что отмечено множеством популярных публикаций и очередным витком дискуссий об обитаемости.
Поэт Николай Заболоцкий сочиняет стихотворение «Противостояние Марса» («Тот дух, что выстроил каналы / Для неизвестных нам судов / И стекловидные вокзалы / Средь марсианских городов» [87]); ленинградский астроном Николай Козырев – работавший до войны вместе с Виктором Амбарцумяном, арестованный в 1937 году в рамках «Пулковского дела», отбывавший срок в Норильске (где его товарищами по заключению оказались историк Лев Гумилёв и фантаст Сергей Снегов), освобожденный в конце 1946 года и вновь вернувшийся к астрономическим исследованиям [88] – полемизирует с Тиховым, полагая, что причина изменения цвета марсианских «морей» является сугубо оптической и никак не связана с наличием на Марсе растений [89]; директор Пулковской обсерватории Александр Михайлов делает доклад о взрыве, зарегистрированном на поверхности Марса [90]. А Феликс Зигель уже почти не сомневается в существовании марсиан: «Не мертвая пустыня, а живой мир, планета, во многом сходная с Землей и, быть может, даже населенная существами, подобными человеку, – такова красноватая немерцающая звезда, которая украшает сейчас тихие сентябрьские ночи» [91].
В 1957 году в стране широко отмечают столетний юбилей Константина Циолковского, писатель-фантаст Иван Ефремов публикует в «Технике – молодежи» роман «Туманность Андромеды», изображающий блистательное космическое будущее человечества и сразу же становящийся сверхпопулярным [92], а 4 октября 1957 года СССР успешно выводит в космос первый искусственный спутник Земли. Начинается эпоха «космического энтузиазма», когда кажется, что люди будут путешествовать на Луну чаще, чем за границу [93]: «Спутник оживил утопические надежды, стал символом и частью возрождения социализма, повлиял на советскую историю, культуру, средства массовой информации и образ жизни следующего поколения» [94]. В ноябре 1958 года Николай Козырев заявляет об открытии лунного вулканизма: ему удалось получить характерный спектр вулканических газов, наблюдая кратер Альфонс [95]. Новость вызывает восторг образованной публики («Значит, Луна – не остывшая планета. Значит, Луна – “живая”» [96]) и лишний раз подчеркивает градус царящего в стране оптимизма.
Открытие советских астрономов свидетельствует также о том, что на Луне, возможно, имеются многочисленные выходы природного газа. Между тем в непосредственной близости от месторождений природного газа можно ожидать наличия запасов нефти. <…> Газ и нефть дадут возможность получить электроэнергию, столь необходимую для освоения Луны,
– фантазируют в «Юном технике» [97].
Кроме того, если на Луне никогда не было органической жизни, то наличие газовых и нефтяных лунных месторождений подтвердит абиогенную (неорганическую) теорию возникновения нефти [98], предложенную еще Менделеевым, с
