– Боишься, что опрокину на тебя чайник? – Данилов покосился на полупустой чайничек с заваренной барменом травой.
– Нет, просто следую своим принципам, – твердо ответил Эдик. – Могут у меня быть принципы?
Официантка принесла новый графин.
– Спасибо, – поблагодарил Данилов, принимая графин у нее из рук.
Наполнив рюмки, он поставил графин в центр стола, словно проводя границу между собой и собеседником и ответил:
– Не могут, а должны. Без принципов человеку нельзя! За принципы!
– За принципы! – поддержал Эдик.
– Собственно говоря, я не собирался обсуждать с тобой свою личную жизнь, – сказал Данилов. – Мне просто хочется поговорить с тобой о чем-то хорошем, только я сам не знаю, как начать этот разговор…
Эдик внимательно слушал его, позабыв про чанахи.
– Бывает так – встретишь человека и сразу понимаешь, что это хороший человек. Понимающий, думающий. А бывает и наоборот. Вот когда я впервые увидел на подстанции Бондаря, то у меня не было сомнений, что он – козел! И я не ошибся.
– Ты классно его ошпарил, поделом.
– Это я так, спонтанно. Почувствовал вдруг, что если никак не отреагирую, то никогда не прощу себе этого. С другой стороны, понял, что если отреагирую, то буду выглядеть… мягко выражаясь – забавно. Вот и пришлось разыграть случайную оплошность. Опять же – и душу потешил, и от выговора уберегся. А то и от тюрьмы. Бондарь – гнилушка, выбей я ему пару зубов, он тут же бы в милицию с заявлением побежал.
– Такой может, – подтвердил Эдик. – Ты все сделал правильно.
– Вот! – Данилов повысил голос. – Вот о чем я хочу поговорить. О том, что правильно и что неправильно. Но не глобально – абстрактно, а применительно к моей жизни. Это не противоречит твоим принципам?
– Нет.
– Прекрасно! Тогда слушай… Когда-то, в далекие студенческие годы, когда жизнь казалась сплошным праздником, у меня была девушка… Есть варианты ее имени?
– Гюльчатай Абдурахмановна ибн Хоттаб? – не раздумывая, сказал Эдик.
– Допустим, – согласился Данилов. – Хотя для удобства можно назвать ее… ну хотя бы Еленой. Так вот, мы с Еленой любили друг друга и все у нас было хорошо. Ты ешь, ешь, а то остынет. Я долго говорить буду.
Эдик послушно начал уплетать чанахи.
– Нельзя ли принести нам всякой мясной нарезки? – Данилов отвлекся на официантку, так кстати подошедшую к столу.
– Можно! – обнадежила официантка. – Зелени еще принести?
– Да.
Официантка ушла. Данилов поразился тому, как она ходит. С одной стороны, вроде так неторопливо покачивает бедрами, а с другой – снует туда-сюда очень быстро. Загадка.
– Так вот. В один не так чтобы очень прекрасный день Елена сообщила мне, что выходит замуж за другого…
– Почему? – Эдик перестал есть.
– Потому что ее не устраивали наши отношения. Ты ешь… Она считала, что я должен сделать ей предложение, а я считал, что это ничего не изменит в наших отношениях. Не может изменить. Ну, сходим мы в загс, обменяемся там кольцами, а дальше что? Неужели это может добавить счастья?
– Традиции живучи, – вздохнул Эдик. – И женщины всегда хуже смотрят на гражданский брак, нежели мужчины.
– По-разному бывает… В общем – мы расстались.
– Ты страдал? – Эдик, кажется, позабыл о своих, недавно заявленных, принципах.
Взгляд его был полон сочувствия. Даже не сочувствия, а сострадания.
– Ты будешь хорошим врачом, – отметил Данилов. – Если не сопьешься раньше с нами.
– Я постараюсь, – серьезно пообещал Эдик. – Но ты не ответил на мой вопрос.
– Я очень страдал…
Данилов вспомнил ту хандру, накатившую на него перед самыми экзаменами, когда он чуть было не вылетел из института. Ни до чего не было ему дела, все валилось у него из рук – и учебники, и ложка, и бритва. Он отощал, зарос и еле-еле (и то, благодаря хорошему впечатлению, сложившемуся о студенте Владимире Данилове у преподавателей за время учебы) вытянул сессию на тройки.
Светлана Викторовна не знала, что и думать. Она волновалась, расспрашивала, строила предположения, но никак не могла догадаться, что виной всему та самая «наглая лимитчица», с которой дружил ее доверчивый сын.
Кульминацией стало приглашение «в гости» под видом школьной подруги, врача из наркологического диспансера. Затея окончилась крахом. Во-первых, Владимир знал всех подруг матери, а о тех, кого ему знать не довелось, много раз слышал – Светлана Викторовна любила на досуге предаться воспоминаниям, и поэтому появление доселе неведомой Миры Яковлевны насторожило Данилова. Во-вторых, Мира Яковлевна проявила чрезмерный интерес к делам сына «своей лучшей подруги» и просто засыпала его вопросами, с головой выдававшими ее профессиональный интерес.
После ухода разоблаченной докторши Светлана Викторовна долго просила у сына прощения, перемежая фразы долгими рыданиями и картинным заламыванием рук. Сын не выдержал и объяснил матери причину своей депрессии. Хоть он и не был сторонником чрезмерного посвящения матери в свои дела, но выглядеть наркоманом в ее глазах ему совсем не хотелось. Вечер закончился ссорой – Светлана Викторовна, узнав о том, что Елена выходит замуж за другого, не смогла скрыть своей радости, а Данилов, оскорбленный в лучших чувствах, наговорил матери дерзостей, и оглушительно хлопнув дверью, ушел, в чем был, из дома. Три дня он прожил у Полянского.
– А потом, в один день, вот это уже был действительно прекрасный день, без преувеличения, все прошло. Как отрезало. Превратилось в воспоминание. Со временем мне начало казаться, что это происходило не со мной, что я просто видел такой фильм или читал книгу об этом.
– Прошло бесследно? – уточнил Эдик.
– Почти бесследно. Осталась только стойкая неприязнь к длительным отношениям с женщинами…
Официантка принесла большую тарелку с тонко нарезанным вяленым мясом и тарелку поменьше со стопочкой нарезанного квадратиками лаваша. Вместо них на поднос перекочевала опустевшая посуда.
Пока она возилась у стола, Данилов сделал паузу, во время которой успел проглотить чуть ли не половину содержимого своего горшочка.
– Вкусно? – улыбнулась официантка, перехватив его взгляд.
– Очень! – подтвердил Данилов. – Ваш повар – волшебник.
– Мне тоже понравилось, – сказал Эдик.
– Спасибо, – поблагодарила официантка и ушла.
– Не могу позволить себе привыкнуть к кому-то, – продолжил Данилов, разливая водку по рюмкам. – Не хочу позволять. Лучше так – одному.
Движением бровей Эдик выразил свое несогласие с последним утверждением.
– Одному внутри, в душе, – пояснил Данилов, – психологическое одиночество не подразумевает одиночества в бытовом и физиологическом смысле этого слова. Я не монах, а обычный здоровый мужик. Ну – почти здоровый, если не брать в расчет мою знаменитую посттравматическую энцефалопатию. У меня есть и всегда были подружки, кое-кто из них даже работает на нашей подстанции…
– Фельдшер Макаренко и доктор Чанцева…
– Я был уверен, что ты учился ремеслу, а не собирал сплетни, – Данилов нахмурился и погрозил ему пальцем.
– Одно другому не мешает.
– Возможно… За все хорошее!
– За все!
Было так здорово сидеть в уютном месте с понимающим тебя собеседником, пить хорошую водку, закусывать ее вкусной, практически домашней едой, вести неспешный разговор и время от времени негромко чокаться рюмками. Было в этом что-то радостное и, одновременно, умиротворяющее. Грязный и жестокий мир, полный несправедливости и боли, отошел на второй план, уступив место гармонии грамотного застолья и блаженству задушевной беседы. Совершенно незаметно для себя Данилов выложил собеседнику все, что лежало у него на душе, и почувствовал нечто вроде облегчения от своей импровизированной исповеди. Эдик слушал молча, лишь изредка задавая уточняющие вопросы, а под конец, когда они, откинувшись на спинки своих стульев, запивали обед обжигающе горячим кофе из крохотных чашечек, сказал:
– Мне кажется, что кое в чем ты ошибаешься, Вова…
