— Ну что ж, замечательно.
— Когда на прошлой неделе я узнал, что вы приезжаете, то обратил внимание, что прическа у меня ужасная, а время стричься мне еще не пришло, и тогда один из здешних парней предложил пойти в его очередь. Мы поменялись с ним местами в очереди к парикмахеру! А еще один парень разрешил мне надеть свою совсем новую зеленую рубашку!
— Господи!.. — воскликнул я.
Тото махнул рукой, словно говоря: «Я понимаю, все это звучит глупо».
— Единственное развлечение у нас здесь — посещения с воли, — пояснил он. — Они — последнее, что у нас осталось. — Констан умолк на несколько мгновений. — Когда-то я обедал в самых красивых ресторанах мира. Теперь сижу в тюрьме. И на мне постоянно зеленая одежда.
«И кто же из нас бесчувственный человек?» — подумал я. Я приехал сюда только для того, чтобы испытать свои недавно приобретенные способности диагностирования психопатов, а этот несчастный парень, чтобы встретить меня, берет взаймы новую рубашку.
— Некоторые из здешних ребят не соглашаются принимать посетителей из-за того, что происходит после свидания, — сказал Тото.
— А что происходит после свидания? — спросил я.
— Обыск с раздеванием, — ответил он.
— Боже мой! — воскликнул я.
Констан содрогнулся.
— Страшно унизительная процедура, — тихо пробормотал он.
В это мгновение я поднял глаза. В комнате что-то изменилось. Заключенные и их родственники внезапно насторожились, заметив нечто такое, на что я не обратил внимания.
— У него с головой не в порядке, — прошептал Тото.
— У кого?
— У того парня.
Не сводя с меня взгляда, Констан кивнул головой в сторону охранника — человека в белой рубашке, прохаживавшегося по комнате.
— Он садист, — сказал Тото. — Когда он входит в комнату, все готовы наложить в штаны. Никому из нас не нужны проблемы. Нам всем хочется только побыстрее вернуться домой.
— Он что-нибудь уже сделал?
— Нет. Просто сказал женщине, что у нее слишком открытая майка. Вот и все.
Я искоса взглянул в ту сторону. Речь шла о женщине, которую я встретил под навесом. Она была явно очень расстроена.
— Вот видите… он пугает людей, — пробормотал Тото.
— Несколько лет назад, когда мы встретились впервые, произошла одна интересная вещь, — начал я. — В самом конце нашей встречи. Я шел к своему автомобилю, обернулся и увидел, что вы смотрите на меня. Очень внимательно смотрите. И вы примерно так же смотрели и сегодня, когда входили в эту комнату. Вы пристально оглядели все и всех вокруг.
— Правильно, умение наблюдать за людьми — одно из моих главных достоинств, — ответил Констан. — Я всегда за всеми наблюдаю.
— Зачем? Что вы пытаетесь в них обнаружить?
Наступила короткая пауза. Затем Тото тихо произнес:
— Мне хочется знать, нравлюсь ли я людям.
— Нравитесь ли вы людям?..
— Мне хочется, чтобы люди считали меня настоящим джентльменом. Я хочу нравиться людям. Если я кому-то не нравлюсь, это меня оскорбляет. Для меня важно, чтобы меня любили. Я очень чувствителен к тому, как люди на меня реагируют. И я наблюдаю за ними, чтобы понять, понравился ли я.
— Ого! — воскликнул я. — Никогда бы не подумал, что вас до такой степени заботит, нравитесь вы людям или нет.
— Заботит.
— Удивительно, — пробормотал я.
Я начинал сердиться, потому что преодолел такой долгий путь и вот теперь не нахожу в Тото никаких психопатических черт. Он скромен, застенчив, без всякой завышенной самооценки, очень эмоциональный… и вообще — какой-то ничтожный для мужчины столь крупных габаритов. По правде говоря, незадолго до того я стал свидетелем признаний, подтверждавших пункт 11 опросника («Беспорядочное сексуальное поведение»), однако я уже и раньше рассматривал этот пункт как излишне пуританский.
— Меня очень любят женщины, — сказал Тото. — У меня всегда было очень много женщин. Наверное, им нравится мое общество.
И он скромно пожал плечами.
— А сколько у вас детей?
— Семеро.
— А сколько у них матерей?
— Почти столько же! — рассмеялся Констан.
— Почему же так много женщин?
— Не знаю. — Он действительно был несколько озадачен моим вопросом. — Мне всегда хотелось иметь много женщин. Не знаю, почему.
— А отчего не завести себе какую-нибудь одну женщину?
— Не знаю. Может быть, все происходит из-за того, что мне хочется, чтобы меня любило как можно больше людей. Поэтому я учусь нравиться людям. Я со всеми всегда соглашаюсь. И они чувствуют себя хорошо рядом со мной, и потому я им нравлюсь.
— Но разве это не слабость с вашей стороны? — сказал я. — Ваше отчаянное желание нравиться людям. Разве это не слабость?
— О нет! — Тото рассмеялся и как-то слишком энергично погрозил мне пальцем. — Совсем не слабость!
— Почему же?
— Я скажу вам, почему! — Констан улыбнулся, заговорщически подмигнул мне и произнес: — Если окружающие вас любят, вы можете манипулировать ими и добиваться от них всего, чего захотите!
Я заморгал от неожиданности.
— Значит, вам не хочется, чтобы люди на самом деле вас любили?
— Наверное, нет, — пожал он плечами. — Я вам выдаю свои самые сокровенные секреты, Джон!
— Когда вы сказали — «Мне неприятно, когда люди меня не любят», вы не имели в виду, что это задевает ваши чувства. Имелось в виду то, что это задевает ваш статус.
— Да-да, именно так.
— И как же у вас получается нравиться людям?
— А вот, посмотрите, — ответил Тото.
Он повернулся к пожилому заключенному, дети и внуки которого только что ушли.
— Какое у вас чудесное семейство! — воскликнул Констан, обращаясь к нему.
Лицо старика расплылось в широкой благодарной улыбке.
— Спасибо! — сказал он.
Тото многозначительно улыбнулся мне.
— А как насчет сочувствия? — спросил я. — Вы сопереживаете людям? Ведь сочувствие некоторые тоже считают слабостью.
— Нет, — решительно ответил Тото. — Я не испытываю никакого сочувствия. — Он дернул головой, словно лошадь, на морду которой села муха. — Таких эмоций у меня не бывает. Вы имеете в виду, жалею ли я людей?
— Да.
— Нет, я не жалею людей. Нет.
— А эмоции? — продолжал я наседать. — Вы ведь уже говорили мне, что являетесь очень эмоциональным человеком. Но сильные эмоции тоже в каком-то смысле, гм… слабость.
— А, но ведь всегда можно выбрать ту эмоцию, которая требуется, — ответил Констан. — Вот видите, Джон, я вам раскрываю свои самые сокровенные тайны.
— А что вы можете сказать относительно тех трех женщин, которые свидетельствовали против вас в суде? — спросил я. — Вы чувствовали что-нибудь по отношению к ним?
Тото процедил со злобой:
— Три дамы заявили, что какие-то неизвестные мужчины в масках пытали их, насиловали, а потом бросили умирать и всякое прочее бла-бла-бла. — Он нахмурился. — Они сочли их членами FRAPH только потому, что на них была форма FRAPH. Обо мне ходит слух, что я насиловал ради ощущения власти.
— И что же, по их словам, с ними произошло?
— А, — отмахнулся он. — Я уже говорил: одна из них сказала, что ее избили, изнасиловали и бросили умирать. Какой-то там «врач», — при слове «врач» Тото сделал пальцами насмешливый жест, изображавший кавычки, — якобы засвидетельствовал, что от кого-то из нападавших она забеременела.
Все обвинения в свой адрес он охарактеризовал как лживые, все до одного, и, если я желаю поподробнее узнать о клевете на него, то мне следует подождать до выхода его уже написанных до половины мемуаров под названием «Эхо моего молчания».
Я спросил у Тото, нравятся ли ему другие заключенные. Он ответил отрицательно. Ему очень не нравятся те, которые «хнычут и жалуются. И воры тоже. Называйте меня убийцей, но не зовите меня вором. Еще я очень не люблю лентяев. И слабаков. И лжецов. Ненавижу лжецов».
Однако Констан заявил, что прекрасно контролирует свое поведение. У него частенько возникает желание вышибить мозги кому-нибудь из собратьев по заключению, но он никогда ничего подобного не делает. К примеру, как вчера в столовой. Один заключенный ел суп и жутко чавкал — «чавк-чавк-чавк». Господи, Джон, как же мне он действовал на нервы. «Чавк. Чавк. Чавк». Мне так захотелось ему двинуть, но потом я подумал: «Нет, подожди. Скоро все кончится». И действительно вскоре он прекратил чавкать».
Тото пристально посмотрел на меня.
— Я впустую трачу здесь время, Джон. И это самое страшное. Я впустую трачу время.
* * *
Наша трехчасовая встреча закончилась. Когда я выходил, охранники спросили у меня, зачем мне вздумалось навещать Тото Констана, и я ответил:
— Мне хотелось выяснить, не психопат ли он.
— Не-е, он не психопат, — отозвались двое из них в один голос.
