Грехи не бывают «одной силы». Рост их власти (чем и определяется сила) над человеком наиболее кратко и исчерпывающе показан у преп. Филофея Синайского. Он говорит: «Наперед бывает прилог (приражение, действие, когда брошенная вещь ударяет в то, на что брошена); потом сочетание (сдвоение: внимание сковано предметом, так что только и есть душа да предмет, приразившийся и ее занявший); далее сосложение (предмет, приразившийся и внимание занявший, возбудил желание и душа согласилась на то — сложилась); за сим пленение (предмет взял в плен душу, возжелавшую его и, как рабу связанную, ведет к делу); наконец страсть (болезнь души), частым повторением (удовлетворением одного и того же желания) и привычкой (к делам своим оно удовлетворяется) ставшей чертой характера». Добродетели растут по иным законам, поскольку для их возрастания потребен труд и милость Божия.
Не мотивированных нравственностью, «бездумных» поступков просто не бывает, и даже когда создается такое впечатление, оно ошибочно. Например, юноша гуляет с девушкой или товарищем по парку, к ним подходит посторонний человек и просит прикурить, а в ответ получает удар в челюсть. Первая реакция: «Простите, я не подумал!» Т. е., думал, да и не один раз, как будет защищать друзей или подругу от хулиганов, которые попросят прикурить. И давно обдуманная мысль мгновенно пронеслась по накатанным рельсам и привела к имеющемуся в мыслях результату. Главное здесь то, что мысль эта вдохновлялась опять-таки нравственно-душевными качествами.
Часто низменные побуждения пытаются проявиться вовне, минуя контроль сознания. Это им удается, но несомненно то что внутренне, украдкой, сознание соглашается с ними, и, как бы не обращая внимания, все сваливает в «подвал подсознания.»
Конечно, мотив легче возобладает, если качество на уровне страсти, а не на уровне сосложения, но в любом случае мотивами наших поступков являются наши же нравственные качества.
Дополнительные сложности в решении данного вопроса вносит происхождение качеств: то ли они получены в период внутриутробного развития и входят в ядро личности, в то самое пресловутое «Я», то ли являются приобретенными личностью в процессе ее жизнедеятельности. Последние легче поддаются исправлению, а первые, имея «фоновой» характер, с большим трудом распознаются, тем более при распространенной ныне материалистической ориентации даже «духовных лиц».
Допустим, что человек согрешил. Чем? Душой или телом? В первую очередь, разумеется, душой, а затем греховные расположения души воплотились. Телесной болезни еще нет, ибо тело инертно и обладает колоссальным запасом прочности (устойчивости к повреждающим факторам), а психопатология уже имеется, хотя и не ощущаемая вначале больным и не замечаемая близкими.
Приятно ли ощущение боли, хорошо ли ее испытывать? Очевидно — нет. Но боль необходима, так как дает сигнал о повреждении тела, об опасности.
Хорошо ли испытывать страх (тревогу, ужас)? Нет, но тревога информирует о наличии опасности душевной, о повреждающем душу факторе, который сам по себе еще не вырос настолько, что его можно видеть невооруженным глазом. Это — предупреждение о том, что в душе не все в порядке.
То же значение имеют и другие обязательные эмоциональные последствия греха: напряжение, стыд и т. д. В принципе, этими состояниями могли бы заниматься психиатры, да они и занимаются: назначают успокаивающие, нейролептики, барбитураты, и затемнив первые проявления болезни, дают ей возможность пройти незаметно доклинический период развития и потом, заявить о себе во весь голос. Вообще-то, гораздо лучше было бы, если бы этим вопросом занимался священник, пользуясь знаниями, которые оставили для нас Святые Отцы. А они, в тех случаях, когда не знали как поступить, какая мысль правильна, советовали посмотреть на свое же эмоциональное состояние при обращении к одной мысли, потом — к другой, и посчитать греховной именно ту мысль, которая сопровождалась тревогой, сомнениями, приподнятостью, как бы ни казалась она хороша. «Не слушай бесов (т. е. не принимай их внушений), даже когда они говорят тебе о посте и молитве» — советовали святые отцы, свидетельствуя, что демонические силы могут прикрываться для погубления человека в мысленной брани благими целями и мотивами.
Найти общий язык с психиатрами при обсуждении духовных вопросов весьма трудно. Взять хотя бы истерию: во всех учебниках и научных трудах красной нитью проходит описание «театральности,» нарочитости поведения истерика, поиск зрительской оценки; иначе говоря — делание тех или иных дел напоказ. Но ведь эти проявления достаточно откровенно свидетельствуют о том, что святые отцы называют тщеславием и что является тяжелейшим грехом! А психиатры этого видеть не хотят (или не могут?), и даже архимандрит Киприан в своей работе «Пастырская Психиатрия» считает возможным заявить что «аскетику, в сущности, не интересуют: навязчивые идеи, фобии, неврастения, истерия и т. д.» Все им перечисленное — это либо прямые проявления греха, либо его последствия. Что же говорить о шизофрении, лечение которой психиатры считают своей прерогативой, хотя не имеют ни малейшего представления об ее этиологии, и крайне скудное — о патогенезе, ибо понимание их дается знанием духовных законов, а получаемое врачами образование — сугубо материалистично.
Кроме того, в психиатрии, мягко выражаясь, не поощряется психологизирование, под которым понимаются попытки логически обосновать и объяснить мысли, высказывания, поступки больного. Такой подход делает психиатрию чисто описательной наукой. занимающейся только симптоматикой, внешним проявлениям болезней, но не их причинами. Уже по одному этому надеяться на понимание данной наукой природы душевных болезней нет никаких оснований.
Общепризнанно, что для шизофреника его внутренний мир — ценность огромная настолько, что внешнее имеет гораздо меньшее значение: не внутреннее приводится в соответствие с объективной реальностью, а окружающее интерпретируется в направлении угодном миру внутреннему. Представления и мысли больного шизофренией более значительны для него, чем собственно реальность. Но ведь это — чистейшей воды мечтательность, через которую, по словам святых отцов, как через мостик, в душу проникает множество бесов!
Аутизм, столь типичный для поведения шизоида и шизофреника — это ведь всего-навсего усердно рекламируемая некоторыми психоаналитическими школами самодостаточность, доведенная до своих логических пределов.
Необычность мышления шизофреников, их вычурные манеры, при которых зрители не нужны вообще, прямо-таки кричат о том, что шизофреники считают себя людьми необычными, которых и походка, и мимика и жестикуляция должны отличать их от всех остальных хотя бы в собственных глазах (основание этому — своеволие).
Самомнение проявляется различно, но как ни странно, именно оно является причиной бредовых построений. При этом кажется естественным: если человек резко отличается от окружающих в лучшую сторону, в сторону превосходства, то его должны сопровождать явные поклонения и рукоплескания — или скрытые преследования, травля, сводящие на нет плоды успехов (мечтательных).
А самомнение естественно влечет за собой своеволие, как одно из необходимых качеств, составляющих шизофренический характер: мечтательность, своеволие, самомнение. Уберите хотя бы одно из означенных нравственных качеств, и от болезни останется только плохой характер.
Иногда приходится слышать, что психические болезни попускаются, якобы, «для пользы души.» Считаю, что о пользе душевного заболевания для человека после всего сказанного может говорить только тот, кто не имеет ни малейшего представления о сути болезни. А если принять катастрофическое влияние больного на окружающую среду: семью, работу, то говорить просто не о чем.
У невротика всегда обнаружится в характере заносчивость, частичная или тотальная, а полиморфность (многообразие) симптомов, как и при истерии, определяется точкой приложения, выраженностью греха и его сочетанием с другими качествами.
Об эпилепсии не говорю, поскольку ее причины лежат в так называемом «эпилептическом характере,» который настолько типичен, что диагноз эпилепсии может быть поставлен при течении болезни даже без судорог и не вызывать сомнения.
Остальные психические заболевания достаточно просты, если смотреть на них сквозь призму святоотеческого учения о грехах. И мучаются эти больные, чаще всего, не из-за факта греха или его последствий, а из-за невозможности согрешать сколько душе угодно.
Под силу ли разобраться во всем этом современному традиционному психиатру? Сомневаюсь.
Есть еще одна, уже объективная, причина, по которой хотелось бы видеть занимающимся душевнобольными людьми именно священника, и которую нужно иметь ввиду любому врачу. Об этом говорил митрополит Виталий (Устинов). Святые отцы настойчиво предупреждают: если пастырь (в нашем случае — врач) относится с любовью к врачуемым, то, по законам любви, он разделит с ним труд перенесения скорбей и болезней; если же с осуждением — то Господь попустит незадачливому пастырю (врачу) впасть в те же согрешения, дабы не превозносился. Помимо этого, если любой человек дерзнет обличать чьи-либо грехи, то возбуждающие эти грехи бесы нападут на него с удвоенной силой. В какой-то степени для священника, в зависимости от его собственного отношения, защитой от этой опасности является его сан.
