Юрген Торвальд - Империя хирургов

Взяв в правую, худую, но мускулистую руку нож, он рассек кожу в правой части паха. Разрез начинался от бедра и продолжался до нижнего угла обозначенной области. Тансини растянул желтоватые края зияющей раны.

Бассини прокомментировал: «Это образец здорового паха. Сейчас я вскрываю апоневроз внешнего паха над паховым каналом и освобождаю семявыводящие протоки».

Это удалось одним быстрым диагональным разрезом. Тут же стали видны трубки протоков – от поверхности до внутреннего пахового кольца – места их соединения в брюшной полости. «Это совершенно здоровые протоки, – сказал Бассини. – Здесь апоневроз достаточно упруг, чтобы выдержать давление кишок даже в случае их прорыва внутрь протоков. Природа нарочно расположила их по диагонали. Благодаря этому кишечник постоянно сдавливает протоки, тем самым закрывая внутреннее кольцо, чтобы туда не могли проникнуть ни кишечная петля, ни часть брюшины. Но как только вследствие неправильного развития, или врожденного дефекта, или перерастяжения мышц живота и сухожильной пластины проток смещается из наклонного в прямое положение, при малейшей нагрузке возникает грыжа, участок кишки выпячивает брюшину, пока не образуется большой мешок». Бассини сделал паузу, а затем продолжил: «Я знаю, что говорю об известных вам вещах. Но я должен вам это сказать, чтобы и Вы пришли к разгадке, которую я нашел. Когда грыжа уже образовалась, – как показывают все опыты, – бесполезно сшивать ослабленную или смещенную ткань. В равной степени бесполезно укреплять эту ткань инородными телами или при помощи шрамов».

Его голос, отражавшийся от старых стен, казался громче. «Настоящее исцеление от грыжи, – сказал Бассини, – как мне кажется, возможно только посредством восполнения прочной задней стенки семенного канальца, которая тут же вернет его в диагональное положение. Эта стенка не должна более быть ослаблена давлением со стороны кишечника и должна по возможности состоять из упругой мышечной ткани».

Он вскрыл сухожильную пластину над внутренним паховым кольцом. Это был диагональный разрез, заканчивающийся там, где соединялись верхние и нижние слои косых мышц живота. Затем Тансини крючком вытянул из раны эластичный семявыводящий проток и зафиксировал его в вынутом положении. «Для необходимой нам новой задней стенки протока, – сказал Бассини с едва заметным волнением, – я посчитал пригодными нижние слои косых мышц – или внутренний пах – и поперечные мышцы живота. Этот слой мышц так легко сместить под семявыводящие протоки, что я могу пришить его к краю ленты Попара. Если в нижней части паховой области соединить возникшую таким образом внутреннюю брюшную стенку с прямыми мышцами живота, возникает новый, прочный слой. Семявыводящие протоки закрепляются поверх них, для чего потребуется сделать разрез в апоневрозе внешнего паха. Так мы получаем новый, устойчивый к давлению семявыводящий проток».

Каждое свое слово он сопровождал соответствующим действием. Было поразительным, как легко он оттянул внутренний край косой мышцы живота и закрепил его на ленте Попара, как он накладывал швы, как под его руками сходились ткани в глубине раны, как семявыводящие протоки обрели новую стенку и как над ними соединились края апоневроза.

Бассини оперировал неспешно – он казался скорее рассудительным и спокойным. В какой-то момент я осознал, что уже очень долго я так внимательно не следил за демонстрацией и толкованием нового метода. В любом случае, на меня произвела незабываемое впечатление именно его простота. Как раз эта простота завораживала, в ней крылось волшебство нового знания, которое дошло сквозь тысячелетнюю тьму, как свет вдруг взошедшей неизвестной звезды.

«Осталось наложить кожный шов, – сказал Бассини. – В ходе моей первой операции – после того как я наложил мышечные швы – я спровоцировал у моего пациента кашель и рвоту. Новый мышечный покров паха доказал свою упругость и прочность. С тех пор я провел сто двадцать три операции по этому методу, в том числе на ущемленной грыже. Самому младшему пациенту было тринадцать месяцев, самому старому – шестьдесят девять лет. В двух третях случаев восстановление длилось 9—16 дней. Только в единичных случаях, в которых по неясным причинам антисептики не полностью подействовали, реконвалесценция заняла более двадцати дней. Из этих 123 операций только две имели летальный исход по причине болевого шока и гнойной лихорадки.

Еще только в пяти случаях наблюдался рецидив грыжи из-за неверно наложенного шва или патологической слабости брюшной стенки. В этой ситуации следовала вторая операция, гарантировавшая продолжительный эффект».

На секунду воцарилась абсолютная тишина. Глубоко пораженный, я молчал, когда Бассини накладывал последние наружные швы, а Тансини перекладывал использованные инструменты в другую посуду и после снова накрыл тело неизвестного. Оба врача приступили к мытью рук в различных растворах, разлитых по стоявшим тут же кувшинам. Они почти закончили, когда я сказал: «Как мне рассказывал доктор Гальман, Вы только однажды делали доклад в Итальянском хирургическом обществе. Это было в прошлом году. Больше никто в мире не узнал об этом. Почему бы Вам не выступить на крупном конгрессе в Берлине, или Лондоне, или Париже, или не опубликовать статью в серьезном международном журнале? Десятки тысяч больных ждут этого. Десятки тысяч будут благодарить Вас за свое спасение».

Бассини бросил в деревянный ящик платок, которым вытирал руки. Второй раз за несколько часов я заметил печальное выражение на его губах. «Мы, итальянские врачи, – проговорил он, – несмотря на то что обладаем славными медицинскими традициями, за последний век ничего не привнесли в общий научный прогресс, поэтому современная итальянская медицина поверхностна и отстала. Я только тогда выступлю с докладом о моей работе, когда на моем счету будет более двухсот пятидесяти успешных операций, чтобы никто из международных экспертов не смог сомневаться в моем методе. Только в этом случае я смогу послужить не только больным, но и моей стране».

Он кивнул Тансини, и тот поднял мерцающую лампу с выступа в стене, которая простояла там все время демонстрации Бассини. Тансини первым ступил на лестницу, по которой мы спускались в подвал. За ним последовал Бассини. Последними шли мы и молчали. Все в этом доме было старо, мрачно и ветхо; формально это было связано с возрастом больницы и отсталостью. И все это не помешало человеку, чью худую и высокую фигуру я видел ступенькой выше, сделать открытие, которое привело бы в движение все медицинское сообщество, если бы только оно узнало о нем.

«До утра, – коротко сказал Бассини и пожал нам с Гальманом руки. – В шесть». На этом он удалился в сопровождении Тансини. Я слышал стук каблуков его грубых ботинок еще с минуту, после звук совсем стих.

Я не думаю, что когда-либо встречал итальянца более пунктуального, чем Бассини. Стрелки показывали ровно шесть, когда следующим утром он вошел в обставленный деревянной мебелью амфитеатр, где собирался оперировать. С его лица еще не сошел румянец после утренней конной прогулки.

Гальман и я расположились в самом нижнем ряду амфитеатра, поблизости от операционного стола. Когда первого из двух пациентов, двадцатиоднолетнего Эрнесто Кальцаваре внесли, завернутого в пропитанные сублиматом простыни, в которых он провел всю ночь, Бассини попросил нас подойти к операционному столу. Ассистировал Тансини, как и за день до этого под сводами подвала. Два незнакомых молодых врача занимались наркозом и распылителем, струя пара из которого была направлена на паховую область пациента. Двое медсестер освобождали больного от простыней. Больной же почти сразу погрузился в глубокий сон, и Бассини начал операцию. Он действовал так же, как показывал на трупе. Вскоре перед нашими глазами оказалась новая, туго натянутая брюшная стенка.

Бассини кивнул одному из молодых врачей. Последний взял перо и провел им по шее пациента. Сразу после этого у него возникли позывы ко рвоте. Все мышцы его живота напряглись. Я невольно приковал взгляд к брюшной стенке и свежим швам. Действительно ли они выдержат такое давление?

Но я волновался напрасно. Поверхность оставалась тугой и неподвижной все время, пока длился приступ рвоты. Бассини мельком посмотрел на нас. Затем Тансини отпустил семявыводящий проток. Он поместил его на новую брюшную стенку, и Бассини, как и при операции на трупе, зашил над ним края апоневроза. Затем он наложил кожный шов, после – небольшую повязку.

Бассини выпрямился, и на него обрушилась овация занимающих трибуны студентов.

До конца июля 1888 года я оставался в Падуе, чтобы пронаблюдать за реконвалесценцией прооперированных. В самом конце июля окончательно поправившиеся Эрнесто Кальцаваре, Артуро Малатеста и Алоизи Марчиори покинули больницу. Двадцать второго июля к Бассини прибыл еще один больной грыжей, тридцативосьмилетний слуга из Монфеличе по имени Далла Валле, впоследствии успешно и без осложнений прооперированный.