— Дайте историю болезни, Мария Васильевна.
Дает. (Догадалась, взяла по пути, не заметил.) Толстый пакет. Почему? Ага, там старая история. Очень много снимков — все наблюдения в динамике. Ждали, что сердце уменьшится. Черта с два!
Перелистываю анализы. Опять подводит печень, как и тогда. Венозное давление приличное, и моча идет. Что же сказать? Нужно прямо. Я не имею права давать ему умирать так, без последней борьбы.
— Ну что? Пал духом? Совсем?
Улыбнулся иронически-весело. Но все равно вижу — отчаяние, жалко себя. Старается не показать.
— Как видите.
— Я хитрить с тобой не буду, Саша, не бойся. Дело трудное, но сдаваться нельзя. Будем вшивать новый клапан.
Сразу стал серьезным. Не ждал. Иронию как рукой сняло. Все мы люди, даже если такие умные...
— Неужели не откажете?
— Нет, не откажу.
Конечно, не откажу. Иначе нет надежды. Пусть потом говорят что хотят.
— Понимаешь (пока нужно на «ты»), понимаешь, наши возможности возросли. Камера себя оправдывает. Слышал об операции? Хотя девочка и умерла, но это потом, от осложнения, а так погибла бы на столе. И эта почечная больная — слышал? Исследования Олега?
— Да, он приносил мне кривые, видел. Очень доказательно.
— Так вот это и вселяет в меня надежду. На операции не умрешь, а после мы уже больше вооружены... Вот.
Улыбаюсь весело, почти торжествующе. Он не обижается на меня за клапан, я знаю. Понимает, что тогда выхода не было. Впрочем, не знаю. Психика меняется, когда болен. Все оценивается иначе.
— Когда?
— Ну нет, не спеши. Нужна подготовка. Вот ты всего десять дней пролежал, а анализы уже улучшились. Нужно печень привести в порядок.
Подбодрил. Лицо сразу стало другое, естественное.
— Ну, расскажите о Париже.
— Нет, дорогой, в следующий раз. Некогда. Пока.
Ушел. Как это ужасно! «Сделаем операцию». «Перешьем клапан». А печень вон какая. Еще в тот раз были неприятности. Сердце большое, предсердие, наверное, мешок. «В камеру». До камеры надо дотащить. Если оно не будет сокращаться сразу, так что камера? Вот если бы уже большая была, чтобы оперировать в ней, а это... Но все-таки есть кое-что. Спасли же того парня с отеком легкого и еще одну больную. Несомненно. И с почкой у них здорово получилось.
Думай не думай, выхода нет. Обязан. Разве что совсем плохо будет? Нет. Не должно. В больнице — режим, лечение — дотянет.
Ну что же, пойдем к следующей. Может быть, завтра? Не все же сразу. Может быть, лучше пойти к Лене? Она хорошая. Уже ходит. Второй клапан — это здорово! Можно описать. Снова «описать». В июне на конференции честно все рассказал о старых клапанах. «Ошибся». «У всех наступило ухудшение». Злорадствовали некоторые: «Обогнал!» Были такие мыслишки.
Мария у Саши осталась. Рассказывает, что шеф сообщил. Нравится он ей, заметно по лицу.
— Тетя Феня, где Гончаров лежит?
— С приездом вас, Михаил Иванович. А Тиша в шестой палате, в шестой. Мать у него была вчера, плакала. Неужто нельзя помочь парню-то? А?
— Посмотрим.
Ты еще будешь меня упрекать, старая болтушка. Почему нет? Ее труд тоже вложен в него.
Вхожу. Ему бы нужно на втором этаже лежать, но раньше здесь был, после первой операции, привык. Парень довольно серый, с детства все болеет, не выучился. «Все люди одинаковы». Нет, не все. Как себе ни внушаешь — не все.
Здороваюсь.
Молчат. Кто-то один робко: «Здравствуй...» Все сменились. Всего два знакомых лица. (Что-то они задержались? Кровь не подобрали?) Где же Тиша? Вон.
— Здравствуй, как ты живешь? Мальчишка еще, сколько ему — восемнадцать? А дашь меньше.
— Худо, доктор. Опять задыхаться стал, и живот вырос.
Неужели асцит?
Смотрю. Вся картина декомпенсации. Оперировать, но не сейчас. Подготовить. Парень какой-то безразличный. Не понимает.
— Когда родители будут?
— Не знаю. Дома делов много.
— Лежать. Ходить нельзя. Понял? Ни в коем случае, иначе хуже будет.
Вызвать отца. Кого раньше? Его, потом Сашу. Посмотрим.
Сделал все неприятные визиты. Времени — первый час. Как хочется быстрее закончить все неприятное!
Посмотрим Лену. Это приятно, если она такая хорошая, как говорят.
Трудно было оперировать. Еще труднее — предложить. Долго не решался, но уж очень быстро у нее прогрессировала декомпенсация. А тут умирающего Козанюка привезли. Набрался духу. «Лена, тебе хуже, клапан испортился. Нет, не беспокойся, я сделаю операцию — вошью новый. Хороший. Помнишь Ларису?» Согласилась и перед родителями настояла. Хорошо, когда верят врачу.
Она еще на послеоперационном — слышал, когда докладывали.
Вот она, наша коммунистическая бригада. Приятно их видеть. Кроме тех моментов, когда что-нибудь случается. Тогда всех бы сожрал.
— Покажите мне больных.
Хожу, смотрю. Все незнакомые лица, настороженные.
Лена на правах выздоравливающей — в маленькой палате. Было нагноение, так там и осталась.
Книжку читает. Хорошо.
— А, здравствуйте, Михаил Иванович. Я еще утром узнала, что вы приехали, все ждала — и нет, и нет. Неужели, думаю, не зайдете к своей крестнице?
Словоохотливая девчонка.
— Как можно, что ты! Я слышал, что ты уже ходить учишься.
— Я бы даже бегать готова, так Нина Николаевна не разрешает. Правда, Мария Дмитриевна?
— Больно быстрая. Венозное давление еще высокое, погоди.
Мария Дмитриевна, как доктор, все знает.
Слушаю, смотрю, анализы перелистываю. Все хорошо. Не хуже, чем после первой операции. Зря они ее в постели держат, перестраховываются.
— Можно тебе ходить понемногу. И в палату переведите.
Сижу в кабинете. Курю сигарету. Сегодня у меня нет операций, пожалуй, можно уйти домой пораньше. Да, уже около часа. Сколько было всяких разговоров!
Леночка пришла из школы. У нее четыре урока. Кто-то ее встречает сегодня? Лиза или жена? Рассказывают: приходит, поест и сразу за уроки. Приучена к труду, к ответственности. Соседки упрекали: «Зачем вы мучаете ребенка?»
Еще нужно бы с Володей поговорить. Запустили уже эту сортировку или еще нет? Перевели ли на перфокарты истории болезни митральных больных?
Как же, много хочешь. Как будто ты не месяц отсутствовал, а год. Горы свернули, держи карман.
Завтра операция. Больного нужно самому посмотреть. Зачем смотреть — они опытные. Нет, обязательно.
А Париж еще незримо присутствует здесь. Марсово поле. Эйфелева башня — такая знакомая по картинкам — оказалась действительно большой. Поднимались. Виден весь Париж — крыши, крыши... Вон, на севере, Монмартрский холм, там Дом инвалидов.
Марья — молодец. Операцию в камере. Сенсация! Если бы не это кровотечение.
В общем все бы ничего, если бы не Саша, не эти старые клапаны. Но Лена хорошая с новым клапаном. Значит, еще есть надежда спасти. Не всех. Одного уже нет. Сима — вот-вот. Юлю вызвать. Да...
На камеру надежда. Чуть не забыл — сходить в лабораторию, узнать, что сделали. Вот память! Их работа чрезвычайно важна... Кто-то бежит. Что такое? Виктор. Лицо. Ужас. О боже! Что...
— В камере несчастье! Скорее...
Подхватываюсь, бегу вниз, он — впереди. Сердце сжалось, а голова ясная. Привычка: «Кровотечение?!» Там хуже. Смерть. Война.
Слова:
— Не знаю... пришел — они в камере... все хорошо... вызывали в академию... потом это. Я — к вам... Помогите!
Уже не поможешь.
Конец.
Всему конец. Маленькая мысль: «Паникует! Несобранный...»
Нет, кричат. Нет! Случилось. Не надо, не надо... Боже! За что? Взорвалась? Не слышал...
Веранда. Нет, камера цела. Пар, шум воды. Крики. Люди. Коля. Алла. Сестры. Дима. Женя. Кто-то кричит: «Носилки! Носилки!»
Больные. Прогнать. Командовать. Должен.
— Марш отсюда, чтобы ни одного! Сестры — забрать!
Люк уже открыт. Коля льет туда воду. Пар.
Пожар.
Кошмар.
Командую, не думая. Как при операции, когда кровь.
— Стерильные простыни! На носилки! Виктор — в камеру! Коля — тоже! А из нее жар.
— Женя — воду! Обливай их! Сам помогаю вытаскивать... Еще живые. Может быть, чудо? Нет, безнадежны.
— В перевязочную! Анестезиологов! Наркоз!
А вдруг они еще чувствуют?
Нет, не могут. Все равно наркоз. Не знаем.
Положили на носилки. Черный цвет. Белые простыни. Понесли.
Все кончено. Кончены операции. Клапаны. Детишки. Леночка. Но спокоен. Пустота.
Родственникам. Нет, немного подождать. Пока обработают, забинтуют.
Прокурору. Отогнать всех, чтобы не трогали. Преступление. «Несчастный случай со смертельным исходом». Я виноват. В чем? Я придумал эту дурацкую камеру. Я.
— В перевязочную! Одного на первый этаж, другую — на второй! Вызвать сестер из операционной. Дима — интубация, наркоз. Закись. Готовьте. Вызвать хирургов, свободных от операций.
Выполняется четко. Привыкли к хирургическим катастрофам. Но уже бесполезно. Я вижу по ним. (На войне, помнишь? Такие же.) Там — за идею. А здесь — за что? Для тебя?
Нет! Нет! Нет!
Все равно виноват.
Надя год назад как вышла замуж. Счастливая. Была. Алеша... Алеша, круглолицый, веселый инженер. Подавал надежды. Почему он в камере? Не знал... Обязан знать. Но Виктор? Кандидат уже, не мальчик. А, что Виктор...
