– Подслушала!
– Да. Сначала услышала, заинтересовалась и стала подслушивать. А в приоткрывшуюся дверь увидела нас с Новицкой. Это чтобы сомнений не было. Так против ее «не было такого», будет два наших «да, было такое».
– Ее же посадят!
– И хрен с ней. Тебе что – ее сына содержать и воспитывать? О себе подумай!
– И что я должна услышать?
– Как она говорит мне: «Надежда Константиновна, ваше спокойствие обойдется вам недешево…» Нет, лучше я тебе на бумажке запишу. Выучишь наизусть, чтобы наши показания совпадали слово в слово. Так надо – допрашивать будут порознь и сличать показания. И не только, кто чего сказал, но и кто где сидел или стоял. Елена, разумеется, сидела за столом, а я стояла. Прямо перед ее столом и стояла, ни на какой стул не садилась и руки у меня были пустые.
Рогачевская что-то сказала. Очень тихо, настолько, что Данилову не удалось разобрать ни слова.
– Дура, все продумано! И дверь у заведующей часто распахивается – язычок ведь еще при Тюленькове сломался, и если она чуть открыта, то в первую очередь видно того, кто стоит напротив стола. Хочешь – прорепетируем. Я сейчас к ней зайду, дверь притворю не до конца, а ты посмотришь…
– Ну тебя с твоими репетициями!
– Та что – договорились?
– Договорились…
Для приватных разговоров на подстанции не найти места лучше, чем гараж. Там почти всегда пусто, разве что изредка кто-то из водителей возится с мелким ремонтом своего автомобиля. Казначеева и Рогачевская и предположить не могли, что кто-то подслушивает их разговор.
– Я ей устрою легкую жизнь! – пообещала Казначеева. – Получение взятки – это серьезно. До пяти лет.
– Сама поостерегись, – посоветовала Рогачевская. – От Жорки есть вести?
– Звонил недавно…
– Звони-и-ил?! – Удивилась Рогачевская.
– Что ты глаза вылупила? Сейчас с этим просто – в каждой камере по мобильнику…
Данилов понял, что речь зашла об Ольшевском.
– …Только он зря нагреть меня надеется. У меня все чисто, комар носа не подточит – хоть наша комиссия по контролю за расходованием сунься, хоть наркоконтроль. Я ему, дураку старому, так и объяснила…
Пригласив к себе для беседы встреченного в коридоре доктора Жгутикова, периодически впадавшего в грех пофигизма и начинавшего спустя рукава заполнять карты вызова, Елена Сергеевна неожиданно услышала в оправдание:
– Как я устал от Москвы этой! Порой ум за разум заходит. Не город, а вампир – все соки из людей вытягивает!
– Что же привело вас в Москву, Артем Иванович? И что держит вас здесь? – поинтересовалась Елена Сергеевна. – Ну насчет денег все ясно, в столице платят лучше. Но ведь и расходы большие. Один съем квартиры чего стоит.
– У меня комната, – ответил Жгутиков. – И соседи тихие – семейная пара из Читы и студентка из Ташкента. Но дело не только в одних деньгах, Елена Сергеевна. Чем отличается провинциальный врач от врача столичного? Тем, что в провинции труднее работать. Там врач практически не имеет права на ошибку, даже на маленькую. Он на виду, и к тому же он свой, местный, ему не простят ошибки и будут колоть ею глаза и через двадцать лет.
– Интересно вы рассуждаете, Артем Иванович, – улыбнулась заведующая. – Насчет того, что все на виду, я поняла. Но какая разница – местный врач или не местный?
– Разница в восприятии, – оживился Жгутиков. – Представьте себе музыканта из сельского дома культуры и какого-нибудь известного исполнителя, маэстро. Если маэстро ошибется во время игры, то большая часть публики предпочтет этого не заметить, а те, кто заметит, решат, что исполнитель внес нечто новое в манеру исполнения. Его сочтут новатором, а то и зачинателем нового направления в искусстве. А ошибись его сельский коллега? Заклюют! Потому что он – свой, исконно посконно сермяжный. Нечего баловать, не стоит он того.
– Очень интересная точка зрения! – Елене Сергеевне никогда не доводилось слышать ничего подобного. – Надо запомнить.
– Запоминайте на здоровье, – с улыбкой разрешил Жгутиков и, моментально посерьезнев, спросил: – Так я пойду?
– Да, конечно! – разрешила Елена Сергеевна. – Только впредь, пожалуйста, повнимательнее заполняйте карты.
Не успел Жгутиков взяться за дверную ручку, как дверь распахнулась, чуть не прибив его.
– Извини, Тема!
Данилов вытолкнул ошалевшего коллегу в коридор и плотно закрыл за собой дверь.
– Владимир Александрович, что такое? – Елена Сергеевна вскочила на ноги и попыталась возмутиться, но возмущения не получилось.
– Ты сядь и выслушай меня! – Данилов уселся прямо на стол.
Он торопился. И вызов мог прийти в любую минуту, и Надежда могла разыграть свою комбинацию совсем скоро.
– Вова, что ты творишь? – под давлением даниловской руки, Елена Сергеевна опустилась в кресло. – Я же на работе.
– Это пока ты на работе, – ответил Данилов. – Смотри, как бы в камеру не угодить. Прямиком на нары…
Едва он успел закончить свой рассказ, как в кармане запищал наладонник, а «голос свыше» возгласил:
– Шестьдесят два – одиннадцать – вызов!
– Спасибо, Вова, – поблагодарила Елена. – Буду думать.
Глава восемнадцатая. Виток спирали
– Мужчина, пятьдесят лет, плохо с сердцем. Острухина, двадцать четыре, – Данилов оповестил бригаду о новом вызове.
– Элитный дом! – недовольно пробурчал Петрович.
Выезжать ночью в «элитные» дома на «скорой» не любили. Причина крылась в шлагбаумах, перегораживавших въезд во двор. Если днем для поднятия шлагбаума достаточно было постоять около него секунд десять со включенной «светомузыкой», то ночью такой номер не проходил – можно было спокойно получить по «морде лица» от разъяренной орды разбуженных жильцов. Делать было нечего – машина оставалась сторожить шлагбаум, а врач с фельдшером топали до подъезда пешком и так же, пешком, при необходимости (разумеется – с помощью водителя) несли до машины пациента. Порой дистанция составляла метров сто пятьдесят.
На сей раз шлагбаум был гостеприимно поднят и около него стоял мужчина в спортивном костюме. Завидев «скорую» он принялся размахивать руками:
– Сюда, сюда!
– Вы вызывали? – спросил Петрович, притормаживая под шлагбаумом.
– Да! Вот к этому подъезду, пожалуйста!
– Приятно, когда тебя встречают, – негромко, для Данилова, прокомментировал Петрович и подъехал к подъезду.
– Что у вас случилось? – спросил у мужчины Данилов.
Если есть возможность, лучше определиться со снаряжением прямо внизу, у машины, чтобы не бегать потом за кислородом или носилками.
– Человеку плохо! – ответил мужчина.
– К тем, кому хорошо, нас не вызывают, – ответил Данилов. – Что с ним случилось?
– Запойный он, – понизив голос, признался встречающий, – только это строго между нами.
– Не беспокойтесь на этот счет, – Данилов накинул на плечо лямку кардиографа. – Ведите нас.
На большом, оборудованном зеркалами лифте они поднялись на седьмой этаж.
– Сюда! – Мужчина открыл ключом одну из дверей и посторонился, пропуская Данилова и Веру. – Проходите. Здесь можно вымыть руки.
– Спасибо.
Данилов вымыл руки и вытер их о поданное мужчиной полотенце. То же самое сделала Вера.
– Больной в спальне, вот здесь…
Спальня была отделана в псевдояпонском стиле, столь любимом в Москве. Соломенные татами на полу, низкое ложе, бамбуковые шторы на окнах, два декоративных самурайских меча на стенах, традиционная икебана на ротанговом столике в углу.
На ложе, прижав обе руки к груди, в одних трусах лежал пациент. Бледный, потный, дрожащий и очень несчастный. С первого взгляда Данилов поставил диагноз «абстинентный синдром». Плохо употреблять спиртное в чрезмерных количествах и еще хуже резко прекращать делать это.
Стул, который был принесен из другой комнаты, Данилова не устроил – сидя на нем было невозможно осматривать больного, лежащего где-то в ногах. Данилов отдал стул Вере, чтобы ей было куда поставить ящик, и опустился на колени около пациента. «Совсем как в Японии», – подумал он, стараясь скрыть улыбку.
