Я описал также другого эпилептика, мошенника, убийцу своей жены, насильника и вместе с тем не лишенного дарования поэта, проповедовавшего новую религию, главным ритуалом которой он сделал изнасилование. В свободное от припадков время ритуал этот он пытался практиковать публично, на площадях.
Другой эпилептик и вор, будучи 17 лет от роду, пытался организовать экспедицию в Новую Гвинею в поисках какого-то острова, а затем старался попасть в депутаты с целью изменить все законы и ввести всеобщую подачу голосов.
Один из героев Золя, Лянтье («Жерминаль»), потомок алкоголиков и вырожденцев, стремится к убийствам и, будучи пьян, высказывает желание попробовать человеческого мяса.
Золя бессознательно описал здесь случай политической эпилепсии.
Но самое яркое проявление последней представляет собой недавно арестованный за безделье и бродяжничество молодой рецидивист, с весьма покатым лбом и почти совершенно лишенный чувства осязания. На вопрос, интересуется ли политикой, он отвечал: «Уж и не говорите – просто беда! Когда мне за работой (он – лакировщик. – Примеч. Ч. Л.) придет в голову мысль о реформах, то я не могу не говорить и договариваюсь до того, что у меня начинает кружиться голова, я перестаю видеть и падаю». Затем он нам изложил свою систему реформ, чисто допотопную: монета, школы, одежда уничтожаются, люди размениваются результатами своего труда и прочее. Данный субъект все свое время тратил на пропаганду; воли у него достаточно, гения только не хватает. Одним словом, чистая политическая эпилепсия. В подходящей среде и в подходящую эпоху он мог бы сделаться реформатором, а болезненное его состояние никем бы не было замечено[25].
Напомним, что из маленькой группы неаполитанских анархистов (15 человек) самым фанатичным был типографский наборщик Фелико, двенадцать раз судившийся за попытки убийств, стачки, диффамацию и притом – эпилептик.
Профессор Дзуккарелли описывает больного М. Он был человек высокого роста, с неправильно развитым черепом (левая плажиоцефалия), плоскими, несимметричными и слишком низко поставленными ушами, жирным и бледным лицом, выдающимися скулами, огромной верхней челюстью, большими зубами и маленькой, редкой бородкой. Брат деда и отца – апоплектики; брат матери – невропат.
Восемнадцати месяцев от роду он уже начал читать, а в 16 лет кончил лицей, постоянно проявляя слишком скороспелое развитие при наклонности ко всему странному и фантастическому.
Будучи онанистом с 12 лет, в 13 он стал чувствовать сильные приливы крови к лицу, заставлявшие его бояться удара. По выходе из лицея перенес слабый тиф, после чего появились головокружения и судорожные припадки, а в то же время – периоды сильного возбуждения, чередующиеся с периодами угнетения, наклонность к самоубийству и страх смерти.
Сознание во время припадков не теряется, но воспоминание о них очень слабо.
При всех переменах судьбы М. оказывался очень хорошим человеком в душе – либерал, стремящийся к мученичеству. Много писал по социологическим вопросам, причем свои собственные убеждения приписывал другим. Очень рано начал вступать в демократические ассоциации; при студенческих демонстрациях всегда шел во главе; говорил кратко, определенно, горячо и всегда готов был перейти от слов к делу. Во время одной бурной народной манифестации, желая овладеть ею и предводительствовать, предложил поджечь городскую ратушу и первый попытался выполнить этот план.
При одной университетской демонстрации, направленной против профессора, первый овладел флагом и предводительствовал товарищами, а вечером в тот день имел эпилептический припадок. Несмотря на это, на другое утро пошел в университет и, увидав профессора, против которого была направлена демонстрация, напал на него сзади и побил. Арестован, осужден и приговорен за буйную агитацию при одной стачке рабочих.
Напомним здесь об одном из диктаторов Аргентинской республики, отличавшемся особенной кровожадностью. Росас, сын истерички, эпилептик, был нравственным идиотом и по наружности представлял собой типичного прирожденного преступника (обильная шевелюра, острый личной угол, вдавленный лоб и выдающиеся брови); с детства любил мучить животных и рабов, а также причинять возможный вред кому бы то ни было (сжечь, например, запас пшеницы). Достигнув власти, Росас заставил отдавать себе божеские почести в храмах; приказывал возить по городу свой портрет в колеснице, запряженной генералами и городскими властями. Весьма любезно и весело приняв девиц, явившихся хлопотать о помиловании приговоренных к смерти, он обещал им дать это помилование, а между тем в то же самое время последних уже расстреливали. Услыхав залп, он сказал: «Ах, они уже убиты!»
Когда ему казалось, что палачи недостаточно усердны, то Росас сам сек приговоренных к этому наказанию. Кроме того, он позволял себе самые странные и преступные причуды: велел, например, продавать по улицам головы казненных; из кожи врагов заказал сделать сбрую для своей лошади; предпринимал беспричинную поголовную резню; изобретал пытки вроде распиливания раскаленных ботинок, беспрерывной музыки и прочего.
Глава 11. Индивидуальные факторы (продолжение). Сумасшедшие политические преступники
1) Сумасшедшие в большом числе входят в состав политических преступников, потому что наклонность к преступлениям разного рода, обусловливаемая уже отсутствием нравственного чувства, усиливается в них еще и умственной неуравновешенностью, отсутствием рассудка, преувеличенным самочувствием, идеями величия или преследования. Им часто удается даже сбивать с толку людей здоровых, приходящих с ними в соприкосновение, слабых, недовольных существующим порядком, у которых жалобы сумасшедшего на общество и властей всегда находят отклик.
При революциях полезно почаще вспоминать слова Стендаля: «Общество, охваченное страхом, бессознательно подчиняется людям глупым или совсем сумасшедшим, потому что они не страдают мизонеизмом и охотно бросаются на все новенькое».
Модели заметил, что мономаны относятся ко всяким вопросам по большей части интуитивно, то есть без логического обсуждения, а потому в их-то именно среде и можно чаще всего встретить оригинальность, инициативу и ту экзальтацию, которая необходима для пожертвования собственными интересами и даже жизнью ради пропаганды новых идей, неприятных пропитанному мизонеизмом большинству.
Соединяя фанатическое, непоколебимое убеждение сумасшедшего с расчетливым лукавством гения, они развивают силу, способную в любое время разбудить спящие массы народные, что очень часто изумляет не только большую публику, но и мыслителей, забывающих, что сумасшествие даже само по себе производит сильное впечатление на народ, находящийся на низкой ступени развития.
Мономаны, понятно, ничего не проводят с начала до конца. Они только дают толчок движению, уже задолго подготовлявшемуся обстоятельствами. Благодаря своей страсти к новому и оригинальному они вдохновляются обыкновенно самой последней новинкой и напролом двигаются вперед, исходя из нее. Так, Шопенгауэр писал в то время, когда начал входить в моду мистицизм, смешанный с пессимизмом, из чего он и создал свою философскую систему; Дарвин резюмировал Ламарка и Эразма, Золя – Бальзака и Флобера, Лютер – идеи многих своих предшественников, достаточно упомянуть об одном Савонароле.
Если новые идеи слишком противоречат общепринятым или представляют собой полнейший абсурд, то немедленно гибнут, иногда увлекая в своем падении и автора. В большей же части случаев последний остается один или с маленькой кучкой последователей, которых успел убедить окончательно.
В последнее время в Индии в среде самих браминов благодаря Кешубу Чендер-Сену{61} формируется новая религия, основанная на рационализме и скептицизме. Сумасшествие Кешуба, очевидно, опередило век, так как победа такой религии маловероятна даже в среде европейцев, гораздо дальше ушедших в науке, чем индусы.
То же можно сказать и о немце Кнутцене, который двести лет тому назад (1630 год) проповедовал, что ни Бога, ни ада нет; что священники и чиновники суть люди не только бесполезные, а даже вредные; что брак есть надувательство; что человек по смерти совершенно уничтожается; что каждый должен руководствоваться в жизни своим внутренним чувством, то есть совестью (поэтому-то последователи его назывались «добросовестными» – consciensienx). Все это подкреплялось самым экстравагантными доказательствами.
Но когда гениальные сумасшедшие не очень отклоняются от идей большинства или являются ходатаями за действительно существующие потребности, то они дают толчок к великим преобразованиям и часто вставляют жизнь народа в новые прочные рамки. Таким образом, наука многим обязана Ньютону и Кардано, а религия и политика – Мухаммеду.
