– Здесь – гримерная, – сказал преподаватель, указывая рукой на дверь слева, – где трупы укладывают в гробы и гримируют. А нам сюда!
Он распахнул дверь с пластиковой табличкой «Секционная». Во второй раз Данилова поразило светящееся красное табло с белой надписью: «Тихо! Идет секция». Зачем тишина? Кому здесь могут помешать звуки?
Первым он увидел труп немолодого мужчины одетого в бесформенные спортивные штаны и обычную майку. Явно привезли из дома.
– Вот наш! – преподаватель указал на соседний стол, на котором лежал худой, высокий, заблаговременно раздетый мужчина. На груди его был выколот орел, несущий в когтях голую женщину.
Студенты выстроились полукругом у стола, преподаватель надел один из висевших на вешалке у двери прорезиненных фартуков и начал занятие.
– Освежим в памяти первые трупные явления, – взгляд преподавателя остановился на Данилове.
– Выравнивание температуры тела с температурой окружающей среды, – сказал Данилов.
– Верно, – кивнул преподаватель. – Желающие могут убедиться лично.
Желающих не нашлось.
– Скорость остывания напрямую зависит от факторов окружающей среды, – продолжил преподаватель. Длится этот процесс в среднем от четверти часа до шести часов. Далее: кровь заполняет вены низлежащих отделов тела и появляются трупные гипостазы, в отличие от трупных пятен, исчезающие при надавливании. Когда же происходит посмертный гемолиз эритроцитов, плазма крови, содержащая гемоглобин, выходит из вен и пропитывает ткани, после чего трупные гипостазы превращаются в трупные пятна и уже не исчезают.
Преподаватель поднял левую руку трупа и показал всем фиолетовое пятно в области локтя. Выждал несколько секунд и несколько раз надавил на пятно, словно массируя его. Пятно не исчезло.
– Трупное окоченение развивается через два часа после наступления смерти и в первую очередь затрагивает мышцы лица и шеи, а затем распространяется на все мышцы туловища и конечностей, охватывая всю мускулатуру тела через двадцать четыре – тридцать два часа.
Преподаватель снова взял руку трупа и с усилием согнул ее в локтевом суставе.
– Исчезает трупное окоченение через двое-трое суток.
Через стол от студентов санитар раздевал труп, мурлыча себе под нос какой-то бодрый мотивчик.
– Начнем вскрытие! Кто хочет ассистировать?
Ассистировать конечно же вызвался Гришка Прокопец, первый подлиза на курсе. Бодро нацепил фартук и встал напротив препода, изображая готовность к процессу.
Преподаватель взял в руки расческу и сделал на голове трупа аккуратный пробор посреди темени. Только не от лба к затылку, а от уха до уха. Затем расческу сменил скальпель, которым преподаватель произвел разрез по пробору и сразу же натянул кожу с черепа на лицо трупа. Горизонтальный распил от лба до линии пробора, второй распил немного под углом, затем преподаватель вставил над переносицей в распил стамеску и несильно тюкнул по ней молотком, расширяя щель.
Вставив в щель крюк рукояти молотка, препод сказал Гришке:
– Держите ноги!
Гришка опасливо, словно ожидая пинка, схватился за лодыжки трупа. Преподаватель как следует поднажал на рукоятку, и свод черепа с громким треском отвалился, подобно крышке от шкатулки. На стол из полости черепа вывалился мозг. Преподаватель потянул мозг на себя и большим секционным ножом обрезал черепные нервы и продолговатый мозг.
– Пожалуйста! – тоном заправского мясника сказал он, демонстрируя студентам головной мозг, очень похожий на пудинг.
Вставив скальпель между полушарий, преподаватель надрезал соединяющее их мозолистое тело и развалил мозг надвое. Несколько взмахов ножом – и взору студентов открылись первый и второй желудочки мозга, заполненные по бороздкам меж извилин прозрачной жидкостью.
– Пойдем дальше! Переложите подушку под лопатки.
Преподаватель, не особо и напрягшись, приподнял за плечи окоченевшее тело, а ассистент просунул под лопатки твердую круглую подушку, сделанную из обтянутого резиной куска дерева, которая прежде лежала под шеей умершего.
Грудная клетка приподнялась в удобное для секции положение. Тем же большим секционным ножом преподаватель разрезал кожу от щитовидной железы до лонного сочленения и завернул кожу книзу, словно снимая с трупа куртку. Распилил ребра, удалил грудину, долго возился, извлекая внутренние органы и раскладывая их на столе. Затем, комментируя свои действия, преподаватель начал исследовать все органы по очереди. Данилов запомнил, как из распоротого желудка вначале в нос ударила резкая вонь, а затем на стол вывалился полупереваренный ком пищи.
– Пельмени, – сразу же определил преподаватель.
Пельмени Данилов не ел после этого дня года три.
– Вот и все! – покончив с желудком, сказал преподаватель. – Теперь можно засунуть все обратно и зашить.
Последняя фраза предназначалась санитару-мурлыке, занятому мойкой из шланга свободного стола…
– Заграйская восемнадцать, четвертый подъезд, – прочитал Данилов. – Мужчина пятьдесят два. Отравление консервами.
«Пятиэтажка без лифта, – подумал он. – Семьдесят девятая квартира на пятом этаже, в пятиэтажках по двадцать квартир в подъезде. Да, последний вызов мог бы быть и покомфортабельнее».
Часы показывали семь часов четыре минуты. Утро – пора надежд. Еще минуту назад, возвращаясь на подстанцию из сто тридцать шестой больницы, каждый из бригады втайне надеялся на то, что сутки закончатся спокойным неспешным чаепитием на подстанции.
– Отравление консервами – это по меньшей мере два часа переработки, – расстроился Петрович.
«Дембельский аккорд», – улыбнулся про себя Данилов.
По лестнице Данилов с Верой поднимались медленно – сказывалась усталость. На пятом этаже их ждала гостеприимно распахнутая дверь, повисшая на одной петле. Клочья обшарпанного дерматина, изогнутые провода вместо кнопки звонка, скособоченная ручка.
– Алкаши! – диагностировала Вера.
– Люди, – поправил ее Данилов. – Страдающие хроническим алкоголизмом.
Отринув правила вежливости, они вошли без стука. Обстановка в прихожей полностью соответствовала их ожиданиям, являя собой яркий пример разрухи и запущения. Внимание Данилова обратил на себя остов настенного светильника, с которого свисал идеально обглоданный рыбий скелет.
– Сюрреализм, – высказался он и позвал: – Эй, хозяева, «скорую» вызывали?
Гробовая тишина.
– Пойдем вперед или… – напряглась Вера.
– Что «или»?
– Или подождем милицию?
– Я тебя умоляю!
Данилов прошел вперед по коридору, заглянул на кухню, осмотрел санузел…
– Здесь он! – позвала из комнаты Вера.
В нос Данилову ударил крепкий запах перегара. Пациент, одетый в серую от грязи футболку и черные семейные трусы, лежал лицом вниз на грязном матрасе, брошенном прямо на пол.
– Хрипит, – Вера поискала глазами, куда бы пристроить ящик, и, не найдя ничего подходящего (всю обстановку комнаты составляли дюжина пустых водочных бутылок и матрас) продолжала держать его в руках.
– Храпит! – вслушавшись в рулады, выводимые пациентом, уточнил Данилов.
Он присел на корточки возле спящего и потеребил его за плечо:
– Вставай, лежебока! Вставай, врачи к тебе приехали!
– И ни одной консервной банки вокруг! – сказала Вера. – Откуда взялся повод?
– И кто нас вызвал? – вслух подумал Данилов. – Просыпайся!
– Э-э-а! – сначала дернулись тощие волосатые ноги мужчины, оплетенные сетью синих узловатых вен, затем приподнялась нечесаная голова. – Уже утро?
– Утро, утро! – подтвердил Данилов, поднимаясь.
– Оп! – с неожиданной легкостью мужчина вскочил на четвереньки, совершенно по-собачьи встряхнулся, а затем уселся на своем ложе, скрестив ноги, и посмотрел на Данилова светло-голубыми глазами. – Спасибо вам, доктор.
Рука, похожая на клешню краба, потянулась к Данилову для рукопожатия. Данилов прочитал на пальцах вытатуированное зелеными буквами имя «Миша».
– На что вы жалуетесь? – Данилов предпочел сделать вид, что он не заметил протянутую руку.
