Юрген Торвальд - Империя хирургов

Исполнительный Лемке уверенно протянул руку к книжной полке и извлек некую брошюру, которую передал Мерфи. «Вот она, доктор Мерфи», – сказал он. Мерфи скользнул взглядом по титульному листу и быстрым движением продемонстрировал его мне. «Эдуард де Серенвилль, – озвучил он, – профессор в Лозанне. Эта брошюра попала ко мне в прошлом году. Она была отпечатана в 1886 году, двенадцать лет назад. Я не знаю, почему до сих пор никто не обратил на нее внимания. Кроме Серенвилля, в 1888 году немецкий терапевт Генрих Квинке также занимался резекцией ребра, в смежной области работал швейцарский специалист по туберкулезу Карл Шпенглер. Но ни один из них при жизни не удостоился всеобщего внимания. Но лозаннский профессор преследовал сходные с моими цели и развил соответствующую теорию. С той только разницей, что для поддержания давления в грудной полости им был избран иной метод. Он удалял несколько ребер над пораженной частью легкого, таким образом избегая вскрытия грудной клетки. Понимаете? Так он добивался того, что грудная стенка ослабевала, оседала в грудную полость и сжимала пораженные участки легкого. Блестящая идея! Мы испробовали этот метод. Девятого января я прооперировал пациента-англичанина в больнице Кукс Кантри. В правом легком у него была обширная каверна, между первым и третьим ребром. Я беспрепятственно удалил 7,5 сантиметров второго ребра, как раз над каверной. Уже двадцать четвертого января грудь над каверной сильно просела. Симптомы туберкулеза, прежде всего, кашель и лихорадка, постепенно исчезали – как и в случае Джанетт. Понимаете ли Вы, что теория Серенвилля была проигнорирована в Швейцарии, да и во всей Европе, и могла оставаться на бумаге и в будущем? Сознаете ли Вы, что лишь благодаря случаю эта пыльная тетрадь угодила мне в руки и что благодаря мне метод прижился здесь, в Чикаго?!

Он продолжил: «Хорошо, я взялся за эту идею. Но она не моя. Она всего лишь придала мне мужества, чтобы осуществить свой собственный замысел в масштабах организма человека. Операция по методу Серенвилля – кровавая операция. Но если даже ее удавалось провести успешно, то насколько же легкой покажется операция по моему методу – нет серьезного вмешательства, нет потери крови. В апреле прошлого года я провел первый эксперимент. За ним последовали еще четыре, последний из которых имел место двенадцатого мая. Дважды они окончились ничем, поскольку легкое было воспалено и увеличено, отчего срослось с грудной клеткой. Давление вводимого азота не могло воздействовать на него. В остальных случаях не наблюдалось подобного рода отклонений, поэтому операция прошла без каких-либо сложностей. Грудная стенка при этом подвергалась местному обезболиванию. Я сделал крохотный разрез на коже между двумя ребрами. Троакар – через трубку подсоединенный к емкости с азотом – помещался в рану через отверстие в реберной плевре. Как только острие троакара оказывалось внутри грудной полости, подавался азот».

Мерфи быстрыми шагами мерил комнату. «В случаях, когда клиническая картина не была угрожающей, во время операции я не испытывал беспокойства. В результате подтвердились сделанные ранее наблюдения: общее улучшение, понижение температуры, исчезновение кашля, возвращение аппетита, быстрый набор веса! Пациенты могли покинуть больницу сразу после операции! На данный момент все пребывают в состоянии, которое прежде любому врачу показалось бы невероятным: без лихорадки, без кровохарканья, без туберкулезных бацилл, если таковые существуют».

«И в благодарность за все это, – в тоне его вдруг появилось раздражение, – мои коллеги называют меня разбойником, вором, который кормится от чужих идей. Кто такой Форланини? Если он действительно существовал и если ему до меня пришла эта идея, то я хочу это знать, то я готов смириться с судьбой, – процедил он. – Чужие идеи меня не интересуют. Я их раздариваю. Я раздариваю их с удовольствием». Он уставился на меня покрасневшими глазами. «Пойдемте, пожалуйста, со мной! – настоятельно попросил он. – Я еду в Колледж. Я хочу проверить, имеются ли там доклады о Медицинском конгрессе в Риме, и выяснить, что этот синьор Форланини в действительности предлагал». Он поспешил вон, не дожидаясь моего ответа, и стал спускаться на первый этаж. Я последовал за ним в холл, где уже ждала Нетти.

Возможно, то, что произошло следом, было случайностью. Возможно, это было причудой судьбы или ее умыслом. Как раз в этот момент у тротуара остановился ветхий экипаж, в котором имел обыкновение совершать чикагские визиты Фенгер.

Он захватил пару книг, лежавших впереди на козлах, и в своей неуклюжей манере стал выбираться из экипажа. «Я слышал, что Вы вернулись, – бросил он Мерфи. – И будет лучше, если я прямо сейчас расскажу вам, что мне удалось выяснить…»

Мы все вернулись в холл. Фенгер грузно повалился в кресло и разложил на коленях книги. Мерфи встал перед ним. «Постарайтесь покороче! – сказал он, а затем добавил. – Вы обнаружили Форланини? Кто он такой?»

«Форланини, – ответил Фенгер, – не хирург. Он терапевт. В настоящее время ему сорок один год, он занимает должность профессора в Павии, родился в Милане. Занимался желудочными болезнями, кровяным давлением, подагрой. На Конгрессе 1894 года в Риме в рамках секции терапевтики – но вне секции хирургии, которую обычно посещаете Вы – он делал доклад о благотворном действии искусственного пневмоторакса на легочный туберкулез. Название: “Первая попытка искусственного пневмоторакса при легочном туберкулезе”. Вот его речь…» Фенгер схватил верхнюю из принесенных книг, бросил ее на стол. «В своей речи Форланини утверждает, что в 1886 и 1888 годах он наблюдал целительное воздействие плеврального выпота на течение легочного туберкулеза у двух больных. В точности как и Вы. В последующие годы, вплоть до 1894, он исследовал возможности искусственного пневмоторакса. Как и Вам, ему пришла идея введения азота. Но предлагает он другой метод, более простой. Он советует ввести тонкую иглу для инъекций и пустить газ. Таким образом, велика была опасность воздушной эмболии: до 1894 года он не применял этот метод для лечения пациентов, и поэтому его речь в Риме не получила никакого внимания».

«И это все?»

«Да, – подтвердил Фенгер, – но для Ваших врагов этого достаточно, чтобы отдать приоритет Форланини…»

«Приоритет, – процедил Мерфи. – Будто бы все зависит от теории, а не от положительного результата».

Мерфи повернулся к нам спиной и подошел к окну. Я видел, как напряглись мышцы на его шее, расслабились и снова напряглись. Потом он отвернулся от окна и посмотрел на нас. «Когда Вы снова едете в Европу?» – осведомился он сдавленным голосом.

«В конце июля», – ответил я.

«Вы будете в Италии?»

«Может, в августе».

Дыхание Мерфи участилось. «Пожалуйста, разыщите Форланини. Постарайтесь понять, что в этом случае является правдой, живой правдой, а не грудой перепачканных в типографии листков. Я уступаю моим врагам в умении копаться в бумагах». Мерфи сжал кулак так, что на костяшках пальцев побледнела кожа. «Напишите мне обо всем, что Вам удастся обнаружить в Италии. Сообщите мне все детали. Вы можете поведать мне еще сколько угодно столь же очаровательных правд. Единственной правдой было и остается то, что я никогда не слышал об этом итальянском профессоре!» Вдруг Мерфи сорвался с места и направился к двери. Он вышел прочь, даже не взглянув на нас.

Разумеется, я исполнил просьбу Мерфи и сделал это с большим удовольствием, поскольку и мой ум требовал ясности.

В начале августа, находясь в Париже, я сделал письменный запрос в отношении абсолютно неизвестного за пределами Италии Карло Форланини. Из Падуи пришел ответ, что он на некоторое время остановился в Риме и что следует искать его в больнице «Оспедале дегли Инкурабили».

Когда я лично встретился с Форланини, ко мне вернулись воспоминания о падуйском враче Бассини. Их внешнее сходство бросалось в глаза. Но можно было провести и другие, глубинные параллели: скромность в одежде, смиренное отношение к технической отсталости итальянских клиник, протест против низкой оценки отечественной медицины в остальном мире и связанная с этим горечь. Как и Бассини, Форланини некогда принадлежал к партизанскому отряду Гарибальди.

О работе Мерфи Форланини ничего не слышал и признал, что и его работы до сих пор оставались неизвестными. Он также указал мне на то, что уже в 1882 году в малотиражной газете «Газетта дель Оспедале Огосто» появилась его статья, где он изложил свою теорию о пневмотораксе и легочном туберкулезе. Она осталась незамеченной. Со времени Конгресса 1894 года в Риме Форланини лишь единожды опробовал свой искусственный пневмоторакс на семнадцатилетней тяжелобольной девушке. Это случилось шестнадцатого октября 1894 года. К октябрю 1895 года девушка выздоровела. Тридцать первого октября 1895 года, за три года до выступления Мерфи в Денвере, он выступил с докладом об этом на Шестом Конгрессе терапевтов в Риме. Но и тогда на его выступление не обратили внимания. Такова была история Форланини.