Но созидательную работу молодого ученого вскоре прервала немецкая оккупация. Под трубные звуки военного марша в феврале 1918 г. войска кайзера Вильгельма вступили в древний Юрьев. Одним из первых мероприятий оккупационных властей было увольнение из университета русских профессоров и преподавателей.
Пожалуй, впервые в своей жизни Бурденко оказался не у дел. Жестокая воля оккупантов лишила его самого дорогого — хирургии, возможности заниматься наукой.
Правда, уволив Бурденко, новые власти поняли, что совершили ошибку. В «онемеченном» Юрьевском университете должны были начаться занятия, а преподавать
хирургию было, по существу, некому. К тому же профессор Бурденко пользовался в Юрьеве огромной популярностью, увольнение его вызвало в университете всеобщее возмущение.
Решено было «в виде исключения» вернуть Николая Ниловича на кафедру.
Как-то утром домой к Бурденко пришел профессор Цеге-Мантейфель.
— Здравствуйте, Николай Нилович, — приветствовал он Бурденко, — я принес вам приятную весть.
— Что, немецкие войска покидают город?
Цеге-Мантейфель принужденно улыбнулся:
— Вы шутник, мой дорогой. Нет, новость совсем другого рода. Я пришел к вам со специальной миссией, по особому поручению…
Бурденко вопросительно посмотрел на старого профессора.
— Да, — продолжал Цеге-Мантейфель, — германское командование поручило мне передать вам официальное приглашение вернуться в университет и занять свою кафедру.
— Вернуться в университет? — переспросил Бурденко. — А зачем?
— Как зачем? — удивился Цеге-Мантейфель. — Чтобы снова работать, читать лекции, оперировать, заниматься наукой. Я надеюсь, вы не собираетесь все время сидеть дома? Или, может быть, вы хотите бросить хирургию?
— Нет, хирургию я не брошу, — ответил Николай Нилович, — но в университет работать не пойду.
— Но почему же?
— Так. Не могу жить под солдатским сапогом, — Бурденко взглянул в окно. — Вот видите — идет немецкий патруль. Сегодня они ходят по улицам, а завтра придут в университет, начнут допытываться — а благонадежен ли этот русский профессор, не большевик ли он?
— Какое нам, ученым, дело до того, какая нынче власть? — отмахнулся старый профессор. — Наше дело — чистая наука, политикой пусть занимаются другие…
— Простите, уважаемый профессор, — возразил Бурденко, — я с вами не согласен. Политика и наука — неотделимы…
— Так рассуждают только большевики! — тотчас перебил его Цеге-Мантейфель.
— И, наверное, правильно рассуждают…
Старый профессор усмехнулся.
— Ваши утверждения, Николаи Нилович, сугубо теоретичны. Вот если бы вы побывали в «революционной России», увидели, какие эти ваши большевики варвары, как они разрушают цивилизацию, — вы рассуждали бы иначе.
— А я как раз собираюсь в эту страну революции и варваров, — сказал Бурденко.
Цеге-Мантейфель опешил.
— Вы, конечно, шутите, Николай Нилович? — неуверенно спросил он.
— Ничуть, — ответил Бурденко. — Ученый должен всегда идти со своим народом. Я еду в Россию.
Цеге-Мантейфель, казалось, потерял дар речи. От удивления он не мог вымолвить ни слова. Наконец он заговорил:
— Николай Нилович, здесь перед вами открывается блестящая карьера. Вам гарантируют кафедру в университете, вам создадут все условия для научной работы. Вы будете творить в башне из слоновой кости. Какой ученый не мечтает об этом? А с вашими способностями можно сделать очень многое.
Профессор перевел дыхание я продолжал:
— А что ждет вас в России? Там сейчас революция, взбунтовавшиеся солдаты и мужики режут, грабят и убивают…
— Ваши сведения о русской революции почерпнуты из грязных источников, — перебил его Бурденко. — Вы не знаете главного: в России создается новый мир, там будущее. Я еду домой, в Россию, навстречу будущему.
…Много лет спустя, вспоминая это время, Николай Нилович писал в своих автобиографических записях:
«…В моей душе звучали общественные призывы и мотивы старой студенческой песни «Дубинушка». Я, распевавший эту песню в то время, когда «дубина» была только поднята, не имел права уклониться от реальности происходящего, когда она опустилась, нанеся сокрушительный удар. Если стать на почву конкретной действительности, то предо мной была дилемма: остаться в старом мире, где все привычно, где все известно, или пуститься в страну, где все непривычно, все неизвестно, все ново и где раздается грозный клич во имя иного будущего, представляющего антитезу прошлому. Я хорошо знал уклад жизни горожан в западных областях — типичных отображениях в уменьшенном размере больших буржуазных построений. Их идеология с особенной яркостью преломлялась в мечтах о «хорошем прошлом», у них все будущее позади… Без колебаний я ушел от них к себе домой, к народу, который дерзал и воплотил свои дерзания в невиданные в мире формы, наметив себе манящие дали…»
…Разномастный состав из классных и товарных вагонов — очень похожий на тот, каким Бурденко когда-то ехал в Маньчжурию, — медленно втянулся на свободный путь и, лязгнув буферами, остановился. «Воронеж» — прочитал Бурденко на фронтоне вокзального здания.
— Ну, вот и конец нашему путешествию, Николай Нилович, — преувеличенно радостно произнес, обращаясь к Бурденко, его ассистент по клинике В. И. Бобров. Заметив, что профессор задумчиво смотрит на перрон, он уже другим тоном добавил: — Что-то нас ждет в этом самом Воронеже?
Бурденко медленно повернулся к своему ассистенту:
— В этом самом Воронеже, как и в том самом Юрьеве, нас ждет работа, ждут студенты, ждут больные и раненые…
Раненых в Воронеже оказалось куда больше, чем больных. Хотя город, куда после заключения Брестского мира переехали многие профессора, преподаватели и студенты Юрьевского университета, почти все время оставался советским, но ожесточенные бои с белогвардейцами шли на подступах к городу. Сюда рвались банды Мамонтова и Шкуро, отборные офицерские полки деникинской армии.
Все лучшие здания были заняты под красноармейские госпитали. Госпиталей было очень много, и в каждом из них знали профессора Бурденко.
Сразу же по приезде в Воронеж Николай Нилович развернул кипучую деятельность: он лечит раненых бойцов Красной Армии, наводит порядок в больницах. Не бросая университетских дел (в то время он был деканом медицинского факультета), Бурденко почти все свое время проводит в военных госпиталях. Даже свою клинику он фактически превратил в красноармейский госпиталь.
«Он был необычайно требователен к себе и другим во всем, что касалось здоровья больного, — вспоминает о Николае Ниловиче профессор В. И. Бобров. — Он сам находился в постоянном беспокойстве по поводу тяжелых больных, почти все время жил в стенах самой клиники, в любое время — днем и ночью являлся в палаты, чтобы справиться о состоянии больных и проверить работу персонала. Нередки бывали случаи, когда он совершенно не спал ночью, находясь в палатах и операционной… Никогда не отказывался от самых трудных операций».
Раненые красноармейцы горячо полюбили Бурденко. «Наш красный профессор», — любовно называли они его. Были тогда, однако, в Воронеже, да и в университете, такие люди, которые слова «красный профессор» произносили с ненавистью. Они проклинали Советскую власть. «Погоди же, красный профессор Бурденко, — шептали они по углам, — ты еще пожалеешь, что связался с большевиками».
В октябре 1919 г. Воронеж захватили деникинцы. В городе тотчас же начались грабежи, расстрелы, погромы.
Белогвардейцы всюду искали коммунистов. Чей-то донос привел их в хирургическую клинику университета.
Николай Нилович занимался в своем кабинете, как вдруг к нему вбежал запыхавшийся санитар.
— Профессор! Казаки едут! Ищут коммунистов. Берут и раненых…
Что делать? В клинике лежит много красноармейцев, всех эвакуировать не успели. Надо перевести их в дальние палаты…
Бурденко встал, чтобы пойти отдать приказание, и глянул в окно. Поздно! Во дворе уже гарцевали казаки.
Николай Нилович направился в приемную. У окна, поигрывая плеткой, стоял казачий офицер, поодаль — несколько солдат.
— А, господин «красный профессор»! — начал офицер. — Ну что, бросили вас ваши «товарищи»? Наверное, плохо прислуживали?
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сухо ответил Бурденко.
— Сейчас поймете…
Офицер медленно прошелся по комнате и остановился перед Бурденко.
— Нам известно, что вы помогали коммунистам, — сказал он.
Бурденко молчал.
— Мы знаем, что вы организовывали госпитали и лечили раненых, — продолжал офицер, — вы помогали красным бандитам…
