Лев Колодный - Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования

И вот когда уже стало казаться, что ответить на вопрос однозначно не удастся, пришло в редакцию еще одно запоздалое письмо на двух машинописных страницах. Оно и позволило получить искомый ответ и уточнить не только адрес Михаила Шолохова, но и некоторые неизвестные обстоятельства его жизни в Георгиевском переулке. Привожу письмо еще одного свидетеля, которого я бы мог выставить на суде со стороны ответчика:

«Прочитав статью в “Московской правде” от 29 августа 1935 года о Михаиле Шолохове, могу Вам сообщить, что я, вероятно, осталась единственным свидетелем его жизни в Москве в 1923–1924 годах.

Михаил Шолохов жил в нашей квартире № 5, дома № 2 по Георгиевскому переулку (около Дома союзов). Моя мать, отчим и я жили в этой квартире с 1922 года, в маленькой комнате (8 м). Это была комната находившегося с Художественным театром на гастролях за рубежом Гремиславского Ивана Яковлевича, художника театра.

В квартире жили Яков Иванович и Мария Алексеевна Гремиславские – родители художника И.Я. Гремиславского. Они были знаменитыми гримерами Художественного театра. О них Станиславский упоминает в книге “Моя жизнь в искусстве”. В маленькой комнате нам было очень тесно жить втроем, и моя мать (Аксенова Е.А.) с отчимом перешли в освободившуюся большую проходную комнату, а я продолжала жить в маленькой комнате. Мне было в 1924 году 14 лет.

Но долго жить в этой маленькой комнате мне не пришлось. Однажды в квартире раздался звонок, и на пороге появился молодой человек с трубкой в зубах и со смешинкой в глазах. Отрекомендовался он – Михаил Шолохов. “Я работник домоуправления, – заявил он, – мне отдали (тогда ордеров не было) комнату Гремиславского. Освободите ее!”. Моя мать начала протестовать, потом даже судилась из-за этой комнаты, но судья принял решение в пользу Шолохова.

Так Шолохов поселился в моей комнате и благодаря своему веселому и общительному характеру расположил к себе всех жильцов квартиры и стал даже часто заходить к нам.

Меня он прозвал “лисичкой”, угощал часто шоколадом и дымил своей трубкой, заправленной очень душистым табаком.

Однажды он пришел к нам и принес газету (кажется, “Комсомольскую правду”) с напечатанным в ней его рассказом. Он сел на диван, притушил свою трубку и начал читать, жестикулируя, изображая казаков с их интонациями. Мы все помирали со смеху – в рассказе было много юмора. К сожалению, названия рассказа не помню. Кажется, весной 1924 года Шолохов уехал и вернулся с женой, Марией Петровной. Меня, девчонку, поразило в ней то, что она была такая большая-большая тетя (она даже казалась мне тогда старой) и ходила все время в черном платье, а Шолохов против нее казался мальчишкой. Звали его запросто – Мишкой.

Какое-то время Шолоховы пожили и потом уехали на Дон. О возвращении их с Дона в нашу квартиру у меня ничего не осталось в памяти – значит, они у нас больше не жили, тем более, что в эту комнату вселили маляра из домоуправления, который тут проживал до 1940 года.

Наш красный кирпичный дам № 2 и другие дома во дворе под этим же номерам по Георгиевскому переулку снесены в 1962 году под застройку служебных помещений Госстроя СССР.

В заключение хочу сказать, что квартира № 5 дома № 2 по Георгиевскому переулку была знаменитой, в ней жили: писатель Шолохов, замечательный художник-гример Яков Гремиславский, его сын Иван, жил тут и мой муж – Жан Спуре, до войны работавший секретарем ЦК Латвийской КП, погибший в 1943 году.

Никаких сапожников “за тесовой перегородкой” в нашей квартире не было. Возможно, Шолохов потом жил в Москве в другом доме.

Мария Спуре».

Потом мы несколько раз разговаривали с Марией Васильевной Спуре, и ее рассказ позволил в деталях представить картину жизни московской коммунальной квартиры начала двадцатых годов, на пороге которой нежданно-негаданно появился молодой работник домоуправления.

Итак, вселению сопутствовал скорый суд, решивший дело в пользу ответчика. Его поддерживало домоуправление в лице некоего управдома, человека кавказского происхождения, фамилия которого, по словам Марии Спуре, оканчивалась на «ян», по-видимому, армянина. Он-то и выступил с пылкой речью, высказался насчет того, что Михаилу Шолохову не комнату, а дворец нужно предоставить…

Вселился в эту комнату Михаил Шолохов гол как сокол. Он даже, несмотря на суд, попросил хозяйку оставить ему бархатные занавески, висевшие на окне, поскольку ему не на чем было спать. Вот на таких «бархатах» возлежал писатель в первой своей московской квартире.

Теперь можно точно сказать, что въехал он сюда осенью 1923 года. Случилось это до появления в печати первого газетного фельетона-рассказа. Почему можно так утверждать?

Хотя в квартиру № 5 Михаил Шолохов явился нежеланным жильцом, тем не менее, благодаря веселому и общительному нраву он быстро сошелся со своими недавними истцами. Ему прощалось даже то, что почти целый день окуривал квартиру дымом. Правда, душистого, хорошего табака.

К работе в домоуправлении вечно шутивший жилец относился с юмором, рассказывал, что сидит, обложившись толстыми книгами, смотрит в них и ничего не понимает. О том, что он пишет рассказы, однако, никто не догадывался. Но вот однажды пришел Михаил Шолохов домой в отличном расположении духа, наведался к Аксеновым и показал всем свежий номер газеты, где напечатали его первый фельетон-рассказ.

– Вот напечатали подвальчик, давайте прочту, – предложил он, усаживаясь на диване. То была не «Комсомольская правда», как пишет Мария Спуре, а молодежная газета с похожим названием – «Юношеская правда».

Особенно смеялась девочка в том месте, где автор упоминал «облезлый зад лошаденки».

Это описание лошади легко найти в фельетоне под названием «Испытание», напечатанном 19 сентября 1923 года. С него началась литературная работа писателя. Вот почему автор был так рад, что даже прочитал первое сочинение вслух соседям.

Значит, поселился Михаил Шолохов в Георгиевском переулке до 19 сентября, как раз примерно тогда получил направление на бирже труда на работу в домоуправление.

Кстати, располагалось оно, как помнит М. А. Спуре, напротив их дома, в доме № 3. И если это подтвердится, то мы будем знать и место, где работал некогда будущий автор «Тихого Дона», просиживая над конторскими книгами.

Теперь несколько слов о жильцах самой квартиры. До революции проживали в ней Гремиславские: Яков Иванович, Мария Алексеевна, ее девичья фамилия – Чудинова, их сын Иван. Жил также брат Чудиновой Василий Чудинов, артист балета Большого театра… Вот почему Мария Петровна Шолохова называла Гремиславского актером Большого театра!

Василий Чудинов, как и Гремиславские, имел дачу в Химках, в трудные годы разрухи часть ее сдавал Аксеновым. Им Чудинов и предложил поселиться в московской квартире Гремиславских, предпочитая иметь соседями хороших знакомых, чем чужих людей. Их бы непременно прислало домоуправление, уплотняя тогда квартиры центра Москвы, куда Московский Совет переселял в «буржуазные» кварталы пролетариев окраин, подвалов, бараков, после которых комната даже в коммунальной квартире выглядела значительным улучшением.

Квартира Гремиславских была обычной для центра Москвы. Пять комнат (две на одной половине, три – на другой), кухня с русской печью. Одна большая проходная комната прежде служила приемной, куда приходили, чтобы взять напрокат парики, сработанные хозяевами, мастерами по изготовлению париков. Вот в этой большой комнате поселились Аксеновы с дочерью Машей. Поначалу они заняли без особого разрешения и маленькую комнату, числившуюся за художником Иваном Гремиславским. Домоуправление считало ту комнату свободной, поскольку художник несколько лет жил за границей. Как мы теперь знаем, ее-то и предоставили Михаилу Шолохову.

Та комната была действительно маленькой, но изолированной, никаких тесовых перегородок, стенки, отделявшей от шумных соседей – сапожной мастерской, здесь не было никогда.

Узнав все это, звоню в Вешенскую. Слышу в трубке голос Марии Петровны Шолоховой – она хорошо помнит первую московскую квартиру и жившую в ней соседскую девочку.

– Комната наша была пустая. Жили мы тут вдвоем пять месяцев, в конце мая 1924 года уехали на Дон. Потом Михаил Александрович возвращался в Москву один. Ездили и всей семьей, но жили недолго на Клязьме, под Москвой…

– Значит, сапожников «за тесовой перегородкой» в квартире Гремиславских не было?

– Нет, – твердо отвечает Мария Петровна.

Вот тут пора сделать несколько уточнений. О какой же комнате Шолоховых «за тесовой стенкой» и соседствующих за ней сапожниках за двадцать лет до выхода книги В. Воронова вспоминал писатель Николай Гришин в опубликованных в приложении к газете «Комсомольская правда» мемуарах, посвященных жизни Михаила Шолохова в Москве?

Николай Гришин, единственный из всех знакомых и друзей Михаила Шолохова, подробно описал московское жилье Шолоховых двадцатых годов. Есть в этих воспоминаниях, однако, детали, которые требуют опровержения. Цитирую: