Вопреки правилу наши учёные грамматисты[3] — любители «вмешиваться в языковые процессы и направлять по желаемому руслу» — освободили «залётные» слова от законов русского языка и предписали не склонять даже те, что склонялись. Стоп, тургеневско–толстовский «кофей»! Назад! Другие (вроде парашюта и панциря) оказались избавленными от обязанности подчиняться русскому правописанию. (Так и вспомнишь слова печально известного академика Греча: «Пусть целый народ единогласно употребляет известное слово несогласно с правилами моей грамматики, я всё равно скажу, что оно употребляется неправильно».) И ведь до чего дошло: в пору «Предложений по усовершенствованию русской орфографии» замахивались и исконно русские слова писать на манер иностранных. (Очень подкупает простота правила: после Ц всегда писать И, как в иностранных словах, — не моргнув глазом объясняли усовершенстеователи.) Так объявились было пресловутые огурци, конци и другие — не то русские словеса, не то иностранци. Впрямь забоишься за русский язык, если уже не «залётные» слова на свой лад, а свои на чужой почнем переиначивать, не всегда отличая общественную потребность от желания личного, собственным дурным вкусом подсказанного.
Да и не в одних усовершенствователях дело. Народ действительно стал грамотным, образованным и теперь не станет превращать катабасис в катавасию, а если кто и попытается, его тут же остановят знающие друзья, уличат в искажении слова. А газеты, а радио, телевидение? Они–то ведь и стали теперь законодателями языка. Сказанное слово сразу — на миллионы слушателей! А переиначивающий как введёт в обиход что–то своё? Ну, посмеются в цехе, в бригаде, учреждении — на том и остановка. Так что рассуждения о переиначивании — лишь красивые слова, и обольщаться ими не приходится. И правильнее — не успокаивать читателей, а воевать против «залётных» слов, если они даром едят хлеб в нашем языке да ещё и вредят ему при этом.
Здесь имеется в виду вред во всём объёме — и засорение, и искажение, порчу самого языка, лишаемого красоты, силы и определённости, выразительности, и непонятность или чужеродность слов, когда не близки они уму и сердцу людей. И то сказать: не всякое иностранное слово достаточно хорошо, точно понимается («политика разделения», я уверен, понятнее, чем «политика апартеида» или «политика апартхейда»). Если же вдобавок начать соревноваться, кто больше модных словечек наскажет, то и бог знает, чем все это кончится. А наука? Подчас не больше ли трудов составит сквозь специальную терминологию продираться, чем усваивать то, что за нею скрыто? Терминология же порой бывает и не нужна для дела и никогда в жизни не понадобится.
Конечно, будет ещё потребность и в новых заимствованиях, поскольку новые открытия будут совершаться, очевидно, не только русскими. И против необходимых слов, пожалуй, никто не возразит, как не возражают сейчас против электричества и радио, против электроники и космоса По к чему же заведомое «тяготение», модничанье, загромождение и уродование языка словесным хламом? Тем более не существует решительно никакой причины становиться в ряды защитников «тяготения». Нет и оснований для защиты.
12. «ТЕПЕРЬ БЫ ЭТО И КСТАТИ»
Когда уже к концу идёт этот разговор о главной и всё более растущей беде русского языка, я не могу не высказать иногда возникающие сомнения: возможно ли сдвинуть горы накопленных «наслоений» не то что в языке, а в головах многих людей — от именитых учёных до самых обычных газетчиков, работников радио и телевидения, а подчас и работников полей и заводов, хоккейных и футбольных болельщиков.
Многие, страшно многие так уж привыкли бездумно брать и пускать в обиход слова чужие вместо своих, родных!
От простых–то людей, правда, слышишь то и дело:
— Да что они как пишут? Читаешь -— и понять ничего не можешь, будто уж ты и не русский!
А «непростые» все уснащают и уснащают язык этой тарабарщиной, и, чем редкостнее, «новее» словечко, тем будто бы больше и весу и блеску…
Не знаю, как сдвинуть сейчас эту стену и равнодушия, и небрежения, и неуважения к русскому языку, но хочется верить, что все сделать можно.
Н. С. Лесков, говоря об иностранных словах, «беспрестанно и часто совсем без надобности» вводимых в русскую речь, и о том, что «эти вредные упражнения практикуются в тех самых органах, где всего горячее стоят за русскую национальность и её особенности», вспоминал слова И. С. Аксакова: «За этим стоило бы учредить общественный надзор — чтобы не портили русского языка, — и за нарушение этого штрафовать в пользу бедных».
«Теперь бы это и кстати», — добавлял Николай Семенович.
И теперь бы это кстати, очень кстати, скажем и мы. С той только разницей, что штрафовать надо в пользу развития русского языка.
Понятно, не в штрафах дело. Но, может быть, действительно нужен общественный надзор.
Во всяком случае, язык не менее достоин и не менее нуждается в охране, чем, например, природа, хотя мы не всегда так остро чувствуем это и, кажется, не вполне осознаем.
А пора бы!
Тем более пора, что на язык уже в сильной степени влияет мощнейшая, ещё небывалая газетно–радио–телевизионная машина, и малейший «перекос» в ней отзывается сразу на миллионах. Видели вы, как жадно читают свежие газеты в московских троллейбусах, в метро? Видели, как чуть ли не в каждой семье в городах, посёлках и сёлах вечерами спешат люди к теле визорам, чтобы застать интересную хоккейную, фут больную игру или фигурное катание, соревнования по гимнастике?
Тут–то и ждёт их, с позволения сказать, «современный» русский язык:
«Третьяк угадывает любой нюанс…»,
«фиксирует шайбу…»,
«быстро прогрессирующий голкипер»,
«отличный форвард, агрессивный»,
«наши стопперы…»,
«переигрывает по всем компонентам…»,
«прессинг…»,
«дриблинг…» («айсинга» не хватает!),
«Ай–я-яй, я–яй! Не реализовали… реальнейшую возможность…»,
«аутсайдеры…»,
«в амплуа тренера…»,
«Какую интересную интерпретацию прыжка в волчок показывает фигурист!»…
А слушая в перерывах последние новости, собравшиеся у телевизоров познакомятся и с новейшими «открытиями» в области русского языка.
Оказывается, применён новый способ уборки хлопчатника.
В чём он состоит?
В дефолиации.
Почему именно «дефолиация»?
Потому что у хлопчатника сначала срезают лист. А так как лист, говоря не по–русски, значит — фолиум, то и удаление — дефолиация.
Почему надо сказать обязательно как–нибудь, только бы не по–русски? А это уж надо спросить «изобретателей» и тех редакторов телевидения, которые благословили «изобретение».
«На картофельных плантациях района нынче собран богатый урожай…»
Почему вдруг хорошее, веками проверенное русское поле стало плантацией? Что, теперь и колхозник станет плантатором? Может быть, и песню будем петь:
Плантация, русская плантация!
Я — твой тонкий колосок…
А может быть, и фермеры появятся вскорости?
И…
Впрочем, дело не в количестве примеров. Их больше чем достаточно. И создаётся впечатление, что кто–то словно бы нарочно, словно бы специально стремится к размыванию русской культуры и в том числе — к размыванию великого русского языка…
Может, не все впитывают слушатели, но ведь изо дня в день! Со всеми «перекосами» — на всю страну!..
Рано или поздно это заставит, конечно, всех задуматься над предупреждением «перекосов», над нормами и принципами употребления иностранных слов.
Если эти принципы ещё требуют обсуждения, надо их обсудить. Но так или иначе все сделать, чтобы борьба за чистоту русского языка стала общепризнанным важным делом, а защита «тяготения» к иностранным словам всегда бы встречала отпор.
Надо на деле объявить повсеместную войну ненужным иностранным словам, то есть тем, которые не только без труда, но и с пользой могут быть заменены русскими или которые сами стали «заменителями» русских слов. Чтобы война эта была по–настоящему организована, чтобы общественный надзор за чистотой языка не позволял своевольничать и портить русский язык ни в одном номере газеты или журнала, ни в одной радио- и телепередаче, ни в одной книге, ни в одной брошюре.
Великий, прекрасный и сильный язык наш, язык, на котором творили Пушкин и Лев Толстой, язык первых Советов и первого космонавта Земли, язык, на котором разговаривал Ленин, — достоин самой большой заботы.
Не могу не привести в связи с этим мысли из письма покойного профессора Н. В. Медведева (Ярославль) от 14 июня 1968 г.: «В последние годы, к сожалению, у нас стало дурным поветрием заимствование из–за рубежа (капиталистического) многого наихудшего, например, в музыке (атональная какофония), в песнях эстрадных и манере их исполнения, в танцах, в нарочито разорванных по содержанию фильмах, когда перепутываются без меры настоящее и прошлое, а по содержанию далёких от действительности, сдобренных лошадиными дозами секса… Я уже не останавливаюсь на модах, на причёсках, или, вернее, «бесприческах» «а–ля дикарь». Со всем этим, разумеется, связаны те или иные дозы нигилизма, развязности, отрицания ценного в национальном наследстве в области культуры, даже зряшное отрицание культуры вообще. Один студент ярославский это отрицание в области музыки выразил так: «Классическая музыка — это «тягучка», а современная, модерн, — «трясучка». Я за «трясучку». Такова концепция и вкус! Ведь указанные выше тенденции упрочиваются в течение ряда лет».
