Когда я уходил в армию, водка стоила два восемьдесят семь, а Леонид Ильич был мужчиной в расцвете сил. Когда же вернулся, наш национальный напиток шел уже по три шестьдесят две, а генсек бормотал из телевизора про сиськи-масиськи и сосиски сраные… Через весьма непродолжительное время они именно такими и стали.
Когда я начинал трудовую деятельность, статус инженера был еще достаточно высок, а когда впереди, на расстоянии всего нескольких лет, замаячила пенсия, мое звание заслуженного изобретателя официально находилось всего на полступеньки выше статуса „бомж“». [24, стр 11]
Окружающая среда настоящего зачастую направлена не только на нивелирование личности главного героя, но и на его физическое уничтожение, и только перенос в прошлое спасает его от неизбежной гибели (см., например, завязку первого романа Е. Красницкого из цикла «Отрок» [16. С. 5–6]).
Образ прошлого, как правило, также не предоставляет герою исключительно благоприятных условий для самореализации, но тем не менее самореализация в прошлом становится возможной в силу его меньшей деградации по сравнению с настоящим (Пример из размышлений главного героя цикла «Отрок» Е. Красницкого: «Похоже, сэр Майкл [обращение главного героя к самому себе. — Д. С.], зря Вы на Антипа грешили, насчет скупки краденого. Торговая стража барыге так подчиняться не стала бы, это Вам не менты конца ХХ века, пусть даже стражники и не княжьи люди, а нанятые купцами» [16. С.304]. Этот лейтмотив сравнения прошлого с настоящим — и вовсе не в пользу последнего — повторяется на протяжении всего текста.). Таким образом, историческая робинзонада представляет собой хронику самореализации главного героя в более благоприятной (менее «испорченной») среде прошлого. При этом, какие бы духовные качества ни приписывались главному герою, признаками успешной самореализации неизменно выступают «честно заслуженное» повышение личного благосостояния и положения в обществе, которые, в свою очередь, обеспечивают герою стабильный духовный комфорт. Прекрасной иллюстрацией могут послужить аннотации ко второму и последующим романам из сериала А. Величко «Кавказский принц»: «Что может сделать великий князь и цесаревич для предотвращения поражения России в Русско-японской войне? Ну, например, попытаться убедить царя вовсе не ввязываться в эту авантюру. Однако этим занимались многие помимо наследника, и результат известен. Или добиться дополнительного финансирования флота? Не факт, что получится, еще более не факт, что поможет, да и денег в казне все равно нет. Может быть, поставить во главе армии толковых генералов? Но где их взять, да и нет у цесаревича таких полномочий. Зато у него есть недавно приобретенный друг, бывший советский инженер дядя Жора, который уже два года живет в России начала двадцатого века. А значит, еще не все потеряно!» ([25] и далее: [26], [27], [28], [29]). По сути, герой бежит от современного общества, в котором не может преуспеть, в общество прошлого, где и преуспевает, предоставляя читателю возможность последовать за ним хотя бы в воображении. Не случайно герой произведений А. Величко, дядя Жора, имеет возможность в любой момент вернуться в собственное время, но не пользуется ею, предпочитая собственный «остров» в океане истории. Герой же романа К. Костинова «Сектант» [23] обретает в прошлом — ни много ни мало — смысл всей своей жизни, которого не только не имел в настоящем, но даже не задумывался о его наличии или отсутствии.
Удовлетворению эскапистской потребности массового читателя в большой степени служит максимальная достоверность, правдоподобность произведения исследуемого жанра. И одной логики действия для этого недостаточно. Поэтому современная историческая робинзонада представляет собой очень подробную хронику обогащения главного героя и повышения его статуса в социальной иерархии. Этот прием был с успехом использован Даниэлем Дефо: величайшая точность и практичность описания хозяйственной деятельности Робинзона Крузо отмечалась многими исследователями. «Сама монотонность и деловитость этих перечислений, — пишет К. Атарова, — создает иллюзию достоверности — вроде бы, зачем так скучно выдумывать? Однако в детальности сухих и скупых описаний есть свое обаяние, своя поэтичность и своя художественная новизна» [1. С.20]. Подобно «Робинзону Крузо», все жизнеописание главного героя исторической робинзонады — по сути своей опоэтизированная модель буржуазного производства и создания капитала (иных моделей взаимодействия героя с новой для него средой в современных исторических робинзонадах нами отмечено не было; различия лишь в масштабе деятельности героя). Значительный объем отводится детальным описаниям применения героем навыков и знаний, принесенных из будущего. Не менее значительный объем отводится и подробному описанию окружающей героя среды. Прием, открытый Д. Дефо, настолько полюбился авторам современной исторической робинзонады, что породил в среде самих авторов и их читателей неологизм «заклепкометрия», означающий злоупотребление подробностями — описанием технических деталей (например, скрупулезным перечислением заклепок на броненосце или пуговиц на мундире). Стремление к исключительной — зачастую гипертрофированной точности, подробности в мелочах, не случайно. Историческая робинзонада требует максимальной правдоподобности тескта: чем она выше, тем легче читателю отождестивить себя с героем, вживаться в новую среду, преодолевать трудности и переносить неудачи.
Самоотождествлению массового читателя с главным героем исторической робинзонады способствует и то, что образ главного героя — это образ простого, ничем не выдающегося современника читателя и автора, однозначно узнаваемого массовым читателем как таковой. Этому служат краткие (но емкие из-за своей узнаваемости) описания характерных черт быта главного героя, его повседневных мыслей и забот, как правило, приводимые в начале произведения, при первом знакомстве читателя с героем. В этом отношении весьма характерно начало первого романа из цикла «Пушкарь» (2008, [9]) Ю. Корчевского:
«Дежурство мое почти заканчивалось, беспокойное, надо сказать. Слава богу, завтра ухожу в отпуск. Куда отправлюсь, еще не решил, но то, что дома оставаться не хочу, — это несомненно.
В ординаторскую урологического отделения вошла Людочка — как всегда в накрахмаленном халатике и таком же чепчике, вся какая-то свежая и чистая, лучащаяся каким-то светом, — я всегда удивлялся, нестарый, с собственной точки зрения, мужик, после суточного дежурства выгляжу помятым — отросшая щетина, синева под глазами, помятый костюм.
— Доктор, в приемный покой вызывают, скорая кого-то привезла!
Господи, да уже шесть утра, чего же пару часов-то погодить не могли! Ладно, спустился и с бодрым видом зашел в приемное.
На кушетке лежал „браток“, бритый, откормленный, как бычок, и с золотой цепочкой толщиной с большой палец вокруг необъятной шеи. Лицо бледно-серое, видно, хреновато „братану“.
— Доктор, помоги! В долгу не останусь!
Да, как же, при своих бы остаться. Начал осмотр. Язык суховат, обложен, живот при ощупывании болезнен в области правой почки. Похоже на почечную колику. Назначил анализы и пошел к себе в ординаторскую урологического отделения. Урология в нашем городишке маленькая, оснащена не бог весть как — спонсоров-то богатых нет, не Москва, чай.
Пока „братку“ сделают анализы, надо записать истории болезни тяжелых больных, находящихся под наблюдением, — воз и маленькая тележка».
Как видим, первые же несколько абзацев романа отсылают читателя к целому ряду привычных стереотипов-слагаемых образа настоящего: главный герой — простой врач из бедной, плохо оснащенной провинциальной больницы, совершенно справедливо опасающийся пациента-стереотипного бандита, загруженный работой и мечтающий о близком отпуске. Герои каждого из трех исследованных авторов также являются яркими примерами средних, ничем не примечательных современников читателя, что и показано ниже, в разделах главы 2, посвященных творчеству каждого из авторов.
Герою исторической робинзонады, как и читателю, не позволяют самореализоваться и притом остаться честным человеком неприглядные реалии современной России (вернее, их узнаваемые благодаря общему информационному фону последних 20 лет стереотипы): разгул преступности и вседозволенности, засилье поп-искусства в худших его проявлениях, коррумпированные власти и т. п. Героя, а вместе с ним и читателя, окружают обнищавшие деятели науки (лишней в современной, капиталистической России), вороватые и бессовестные бизнесмены, продажные и циничные политики — все стереотипы, сделавшиеся в последние десять лет настолько расхожими, что для их узнавания не требуется детального описания — достаточно лишь нескольких штрихов. Этот узнаваемый образ настоящего, в котором невозможна самореализация «честным» путем (еще один расхожий стереотип), при полном отсутствии образа будущего, с первых же страниц вызывает у читателя сочувствие главному герою и стремление бежать вместе с ним в иную, более «благоприятную» эпоху. Поскольку надежд на будущее нет (так как нет самого образа будущего), историческая робинзонада внушает надежду на прошлое. Иллюзия же правдоподобности преуспеяния героя в прошлом, упомянутая выше, значительно укрепляет эту надежду. Таким образом, герой исторической робинзонады — по сути своей эскапист, чье бегство от реальности завершается удачей. Именно эта удача, на наш взгляд, и делает историческую робинзонаду столь популярной среди склонного (как отмечалось многими исследователями; см, например: [17 С. 159]) к эскапизму массового читателя.
