Для литературы же интересно то, что всеобще.
Вот почему Гёте отказался от изображения алхимических мук Фауста. Конечно, это были подлинные муки Поиск, хотя и ложный, стоил Фаусту и слез радости и слез разочарования. Он не раз погибал и воскресал за своими пробирками.
Но Гёте опустил эту драму Фауста. Он перешел от нее к драме идей, поднимающейся над опытами. Он перешел к тем самым отношениям бога и человека, которые мучили Эйнштейна.
Эйнштейн называл богом природу. Именно она была тем «абсолютным», к рассекречиванию которого стремился его дух. Он двигался к этой цели скачками, преодолевая расстояния, на которое у других не хватило бы десяти жизней. Дух Эйнштейна приблизился к природе так близко, как, может быть, ни один дух на земле. И тем не менее он ощущал гигантское пространство, разделяющее их. «Модель мира» не улавливалась. Она то брезжила, то рассыпалась в математических значках доказательств. И Эйнштейн писал: «…над нами стоит со своей мраморной усмешкой неумолимая природа, давшая нам больше желания, чем ума».
Приближение и отдаление, насыщение и неудовлетворенность, всесилие и бессилие — вот чувства, на подмостках которых разыгрывалась эта драма.
Фауст, бессильный разрешить ее, хочет оборвать ее физически. Отвергнутый Духом, с которым он хотел сравняться, Фауст подносит к губам яд.
Он не выпьет его. Он бросит науку и уйдет за чертом. Он попытается разрешить драму идей, ища выхода из драмы обстоятельств.
Известны примеры, когда так же поступали и физики. Макс Планк, открывший кванты, восстал против квантовой механики. Он призывал своих учеников быть верными электромагнитной теории Максвелла. Лоренц жалел, что он еще живет, когда все так запуталось и истину установить невозможно.
Были физики, которые уходили в политику, в драму обстоятельств. Иные предпочли откровенную практику: она влияла на мир.
Но это не разрешало того, что они оставляли. Как Фаустово строительство, этот «выход» не был выходом из драмы идей. Она оставалась. Она возникала вновь и вновь, оставаясь вечным спутником Знания.
И сейчас то, над чем бился в теории поля Эйнштейн, не разрешено физикой. В ней накопилось столько фактов, что и квантовая механика не может объяснить их. Фактам нужна новая теория.
Об этом писал совсем недавно И. Тамм. Его статья кончалась словами: «Дай бог мне дожить до новой теории и дай бог понять ее».
О философской неосвоенности новых фактов астрофизики говорит в своей книге «Вселенная. Жизнь. Разум» И. Шкловский. Книга эта читается как роман о драме идей, вынесенных в космос. Шкловский жестко констатирует возраст Солнца и звезд, говорит о сроках существования цивилизаций. Эти сроки ограничены, цивилизации не могут существовать вечно.
В картине жизни Вселенной, которую рисует Шкловский, нет никаких иллюзий, никаких скидок на незнание. Она строится из фактов. Это факты, не признающие компромисса, факты, которые не преодолеть никакой надеждой.
Жесткость выводов книги — это жесткость объективной реальности. Эта реальность не признает «happy end’a». Она настаивает на относительности жизни звезд и на относительности самой жизни. Излагая факты происхождения ее, Шкловский пишет о гипотезе «пульсации» Вселенной.
По этой гипотезе Вселенная состоит из звездного вещества, которое то «сжимается», то «разлетается»; сжатие и разлет галактик соответствуют фиолетовому и красному смещению.
Сейчас наблюдается разбегание галактик. Они удаляются друг от друга с огромной скоростью, и это вызывает красное смещение спектра. Удаление их дает основание предположить, что когда-то Вселенная представляла из себя «ядерную каплю» — то есть сгусток звездного вещества, по плотности равный плотности атомного ядра.
Затем произошел взрыв, и вещество стало разбегаться. Было это примерно 12 миллиардов лет назад. Но измерения возраста звезд показывают, что есть звезды и старше этого срока. Это говорит о том, что нынешний разлет галактик — не первый в истории развития Вселенной, что ему предшествовали «сжатия» звездного вещества. Чередование сжатия и разлета и составляет смысл гипотезы «пульсации».
«Необходимо подчеркнуть, — пишет Шкловский, — что явление красного смещения, вызванного расширением, разлетом галактик, благоприятствует возникновению и развитию жизни в тех или иных уголках Вселенной. Если бы Вселенная не расширялась, температура в ней была бы настолько высокой, что даже простейшие молекулярные соединения вряд ли могли бы образоваться. Если справедлива гипотеза «пульсирующей Вселенной», 10–12 миллиардов лет назад Вселенная должна была сжиматься. Следовательно, в то время вместо красного смещения было фиолетовое смещение. Это должно было бы привести (на некоторой стадии сжатия) к существенному увеличению поля коротковолновой, жесткой радиации. Полная плотность излучения так же была бы очень большой. При таких условиях возникновение и развитие жизни маловероятно». И далее:
«Если справедлива гипотеза «пульсирующей Вселенной», эпохи красного смещения сменяются эпохами фиолетового, и мы должны сделать вывод: возникновение и развитие жизни в подходящих для этого областях Вселенной разделены промежутками времени, исчисляемыми многими миллиардами лет, причем число таких пульсаций должно быть невелико. За этот срок в эпохи разлета галактик жизнь может проделать огромную эволюцию от самых ее низких, примитивных форм к самым высшим. По мере наступления эпохи сжатия Вселенной жизнь, вероятно, начнет угасать и, по-видимому, в эпохи фиолетового смещения полностью исчезнет, чтобы опять возникнуть и развиваться в следующую эпоху расширения. Такова самая общая картина возможного развития жизни в большой Вселенной в рамках «пульсационной» гипотезы.
…Не исключено, разумеется, что на смену ей придут какие-то другие представления. Но основной вывод[2], к которому подводит нас развитие космологии и астрофизики во второй половине XX столетия, вряд ли будет поколеблен: в истории развития Вселенной, рассматриваемой как целое, были (и, вероятно, будут) эпохи, весьма затрудняющие, если не исключающие, возникновение и развитие жизни. Жизнь есть закономерный этап развития материи во Вселенной. Тем более это относится к разумной жизни».
Таковы выводы Шкловского. И пусть гипотеза «пульсирующей Вселенной» пока только гипотеза, «основной вывод вряд ли будет поколеблен». Этот основной вывод недвусмыслен: жизнь во Вселенной должна будет прекратиться, чтобы потом начаться вновь. Речь идет не о конце жизни на одной планете или в одной галактике — жизнь исчезнет во всей Вселенной, объединяющей все галактики.
Если звездное вещество начнет сжиматься, то «сгорят» все цивилизации, все, это создаст из того же вещества разумная жизнь. И ничего не останется?
Утверждение Шкловского постепенно начинает перерастать в вопрос. Он не может согласиться с «основным выводом», хотя и признает его. Реализм ученого сталкивается с несогласием человека, который не может, как Мефистофель, признать одно Ничто.
Потому что гибель всего во Вселенной — это Ничто. Это уничтожение самого смысла культуры, которая не понадобится тем, кто возникнет после очередного «сжатия».
С чего же начнет человек? Снова с пещер и охоты за мамонтами? Снова он должен пройти через рабство, фашизм и все, что выпало на долю его предков?
Зачем же они тогда жили? Зачем строили, писали книги, зачем была физика? Чтоб бессмысленная молекула снова эволюционировала миллионы лет и привела к тому же?
Само бессмертие знания ставится здесь под вопрос. С этим — с абсолютным концом — человек не может согласиться. Если он это признает, он не сможет идти дальше. Он должен будет остановиться, пораженный полной бессмысленностью своего движения. Куда двигаться, если впереди ждет Ничто?
И мы чувствуем, как переламывается настроение жестко научной книги Шкловского. Вера начинает спорить с фактами, надежда — с отсутствием ее.
Вера и Знание выходят на поединок, разыгрываемый уже «в мировом масштабе». Нет, созданное человеком не должно пропасть. Оно останется, оно должно кому-то передаться.
Книга переносит нас к спутникам Марса. Эти спутники — искусственные, пишет Шкловский. Кто же создал их? Их могли создать разумные существа, обитавшие на Марсе до того, как появилась жизнь на Земле. Они могли создать их для того, чтобы связаться с другими мирами, для того, чтобы после гибели их цивилизации что-то осталось.
Вера подхватывает эти факты и спешит дальше. Пусть гибель цивилизаций неизбежна. Но есть надежда вот так передаться, остаться, соединиться с кем-то, кто посетит умершие миры. Можно выбросить за пределы планет спутники, которые переживут своих создателей и передадут другим сведения об их жизни. Тогда культура не погибнет, тогда в существовании человека будет смысл!
