Лев Колодный - Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования

Написав сцены скачки, Михаил Шолохов засомневался: стоит ли их включать в роман? На полях карандашом сделал приписку: «Похерить сию главу: никчемушная», – последнее слово обвел чертой. Но пощадил, «не похерил». И теперь яркое соревнование предстает пред нами в VIII главе романа, но по времени событие это несколько сместилось – скачка происходит за день до Троицы…

Прошла неделя, как началась работа над «Тихим Доном». Всего за семь дней Михаил Шолохов сочинил без малого пять глав. 14 ноября он, однако, продвинулся вперед ненамного, на страницу, дойдя до слов:

«– Добрячий конь, – Митька, дрожащей от пережитого рукой похлопывая по шее жеребца и ненатурально улыбаясь, глянул на Григория».

И вот, когда автор дошел до этого места, его осенило. Он почувствовал: нужно начать роман не так, как начал: захотелось дать историю мелеховского рода. На чистом листе бумаги, взятом из ненумерованной стопки бумаги, писатель в третий раз наносит на бумагу знакомые нам слова:

«Тихий Дон»

Роман

Часть первая

1А».

Знаком А автор выделял новую главу от уже написанной ранее главы 1.

В левом верхнем углу вновь появляется название станицы и дата:

«Вешенская. 15-го ноября 1926».

В правом – цифра 1.

Именно тогда появилось начало: «Мелеховский двор на самом краю станицы».

Всем оно известно в несколько другой редакции: «Мелеховский двор – на самом краю хутора».

Работа шла быстро. За день Шолохов сочиняет главу, три с лишним рукописные страницы. Таким образом, устанавливает для себя как бы некую норму: глава в день.

Глава 1 А заканчивается так:

«Женил его Прокофий на казачке – дочери соседа. С тех пор и пошла турецкая кровь скрещиваться с казачьей, и повелись в станице горбоносые глазастые Мелеховы, а по-улишному турки».

На следующий день, 16 ноября, обозначив на 4 странице дату, Шолохов приступает ко второй главе:

«2А».

Пишет тогда свыше четырех страниц, продолжая историю мелеховского рода, после чего переходит к ночной рыбалке.

Впоследствии Шолохов решает все, что относится к Мелеховым, сосредоточить в первой главе. Что и было сделано с некоторой потерей текста. Чтобы показать, как выглядел первоначальный вариант, как был хорош, приведем его таким, каким он стал после «оперативной» правки. Шолохов колебался, не знал, как назвать отца Григория: то ли Пантелеем, то ли Иваном Андреевичем, то ли Иваном Семеновичем…

«Мелеховские бабы как-то мало родили казаков, все больше девок. Потому как был на краю в станице один двор Мелеховых, так и остался. Еще Пантелей прирезал к усадьбе с полдесятины станичной земли, а к нашему времени совсем изменил обличье мелеховский двор: вместо обветшалых дедовских сараишков построил теперешний хозяин Иван Мелехов новые, на старом фундаменте поставил осанистый, восьмистенный дом, покрыл железом, покрасил медянкой, срубил новые амбары, и по хозяйскому заказу вырезал кровельщик из обрезков жести двух невиданной формы петухов и укрепил их на крышах амбаров. Это вовсе придало двору вид зажиточный и самодовольный. Точно таких вот самоуверенных жестяных петухов видел Иван («Андреевич» – зачеркнуто. – Л.К.) Семенович Мелехов, проезжая со станции мимо какой-то помещичьей экономии.

Сам хозяин Иван Семенович пошел в Мелеховых: сухой в кости, складный, вороной масти старик, хищный (вислый по-скопчиному нос, острые бугры скул, в чуть косых прорезях глаза, черные, наглые и дикие). Был он хром на левую ногу (в молодости ушиб жеребец), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, в гневе доходил до беспамятства. И, как видно, этим до поры до времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь окутанную морщинами, горбатую и брюзгливую жену. Старший, женатый сын Петро походил на мать: русый, курчавый, маленького роста, другой, Григорий, ходивший в парнях, был на три года его моложе, но ростом больше на полголовы, вылитый отец. Дочь Дуняшка, тринадцатилетний нескладный подросток, длинноногая, большеглазая. Петрова жена – вот и вся семья Мелеховых».

Есть еще одна характеристика отца Григория Мелехова, написанная при переработке романа и попавшая на поля рукописи после того, как Шолохов красным толстым карандашом дал себе задание: «Показать старого».

Это указание он исполнял таким образом:

«На 48 году женил Пант.».

Зачеркнув эти слова, начал снова:

«Перевалило Пант. Прок, за…».

И это не понравилось.

Написал в окончательном виде так:

«Подстерегало П. Пр. под пятьдесят лет, когда женил старшего сына Петра. За тридцать лет, помимо косяка лошадей и трех пар быков, нажил П. Пр. двух сыновей и дочь. Старшего сына Петра женил, младший Григорий ходил в парнях, а Дуняшка встречала 12 весну».

Что поражает, когда читаешь черновики: каждый абзац, каждая фраза, будь то завершенная или оборванная на полуслове, пишется абсолютно правильно и грамматически, и стилистически, все появляется из-под пера, даже в первый миг рождения на бумаге, цельным, гармоничным. Так бывает у музыкантов с абсолютным слухом, наделенных столь редким даром. Услышав однажды музыку, они воспроизводят ее, не искажая, абсолютно правильно: и мелодию, и ритм, и тональность. Вот и Михаил Шолохов, услышав и увидев то, что возникало в воображении, переносил на бумагу все слова-звуки абсолютно точно, нарушая известное правило, что мысль изреченная – есть ложь.

Вся вторая глава посвящена ночной рыбалке. Начинается она так:

«Пепельное, белесое небо, рассвет. На западе за верхушкой левад еще густо и сине чернела уплывавшая ночь, дотлевали редкие звезды, а с восхода из-под тучи уж тянула ветряная зыбь, над Доном дыбом встал туман, колыхаясь распластался над откосом и серой клубящейся безголовой гадюкой пополз в яры».

После того как Шолохов отдал щедрую дань любимой рыбалке, он приступает к важному разговору отца с сыном.

«Ты, Гришка, вот што… – нерешительно начал старик. теребя завязки у мешка, лежавшего под ногами, – примечаю я, ты никак, тово… за Анисьей Степановой… (так сначала называлась Аксинья. – Л.К.).

Григорий багрово покраснел и отвернул лицо в сторону. Воротник рубахи врезался ему в черную прижженную солнцем шею, выдавил белую полоску.

– Так ты у меня гляди, – уже строго и зло продолжал старик, – Степан нам сусед, и я не дозволю, штаб ты охальничал с его бабой! Тут дело может до греха дойтить. И я тебя упреждаю наперед, и штоб больше я ничево не слыхал и не видал! Гляди у меня!

Иван Семенович сучил пальцы в кулак и, жмуря лошадино выпуклые глаза, глядел, как с лица Григория сходила прихлынувшая кровь.

– Наговоры! – глухо буркнул Григорий. Он оправился и прямо в синеватую переносицу поглядел отцу…»

Глава 2А заканчивалась словами Григория:

«Выкуси, батя! Хоть стреноженный, а на игрища ноне уйду», – думал он, злобно обгрызая глазом затылок шагавшего впереди отца».

Эта фраза улеглась в самом низу 8 страницы.

Таким образом в рукописи появляются страницы, чья нумерация повторилась дважды, что потребовало от автора пересчета.

Вслед за приведенными словами в рукописи следует «Вставная глава». Она сочинена на двух листах, взятых из стопки пронумерованной бумаги, № 41–42 и № 43–44, что свидетельствует: текст написан был не 17 ноября, а гораздо позднее, после того как использованы были автором все предыдущие страницы вплоть по 40.

«Вставная глава» переносит действие в дом Мелеховых:

«К медно-красной чешуе сазана присох песок. Григорий заботливо отмыл его и провздел сквозь жабры хворостину…».

Читатель, возможно, узнал, что это фрагмент второй главы, где описывается, как после удачливой рыбалки Григорий с Митькой Коршуновым отправились продавать улов в дом Моховых.

…Таким образом, в первых главах Шолохов выводил на сцену Мелеховых, их соседей Астаховых, Коршуновых. Вслед за тем появляются представители противоположного сословного лагеря – хорунжий Мануйлов, будущий сотник Листницкий, купец Мохов, дочь его Елизавета… При первой встрече она предстает в рукописи как «девушка в белом», мало похожая на ту Елизавету Мохову, похотливую и вульгарную, что встретится в Москве студенту-казаку, оставившему в дневнике подробную историю несчастливой любви.

Первоначально диалог между Митькой Коршуновым и Елизаветой Моховой выглядел так. Девушка спрашивала:

«– Женат?

– А что вам?

– Так просто, интересно.

– Нет, не женатый.

Митька почему-то скраснелся, а она, играя улыбкой и кистью осыпавшейся на пол малины, спрашивала:

– Что же, Митя, девушки вас любят?

– Какие любят, а какие и нет.

– Ска-жи-те… А почему же это у вас глаза, как у кота?

– У кота? – потерялся вконец Митька.

– Да, да, у кота!

– А это у матери моей спросите.

– А вы любите красивых девушек?

– Увижу, ажник зубами скрегочу!.. – Митька оправился от минутного волнения и, мерцая желтизною кошачьих глаз, нагло глядел на нее.