Поздравляя Тарасовых с Рождеством, Андреев спрашивал: "Удобно ли Вам, если мы нагрянем вечером 10 января? Если удобно — позвоните. В случае, если звонка не будет, мы будем считать, что эта комбинация, как принято выражаться, Вас "устраивает".
Сейчас крутимся, сбиваясь с ног, с диспансером, ВТЭКом, обменом паспорта и т. п."[340].
Начавшийся год легкой жизни не сулил. Послевоенная Москва жила трудно и скудно, по карточкам. Поэтому объявленное 26 февраля понижение цен в "коммерческой торговле" — подешевели хлеб, макароны, крупы, даже папиросы на 50 % — сулило облегчение. Но постоянной работы у них не было. "А зарабатывать на жизнь было надо, — повествует о том времени Андреева. — И вот друг Даниила Витя Василенко договорился со своим знакомым, работавшим в Третьяковке… Фамилия сотрудника Третьяковки была Житков. Мы ужасно нуждались в деньгах. Поэтому, когда я пришла в Третьяковку и Житков меня спросил: "Что Вы могли бы сделать?", я ответила: "Да все, что угодно".
Я имела в виду, что буду копировать что угодно, лишь бы работать. А он воспринял мои слова совершенно иначе, рассмеялся и сказал:
— Мне Ваша самоуверенность мила. Хорошо. Делайте "У дверей Тамерлана" Верещагина.
О Боже! Дверь, изображенную Верещагиным, я думаю, все помнят и могут мне посочувствовать, но никто даже не подозревает, как трудно было копировать штаны двух стражей, широкие, сафьяновые, узорчатые. Я сидела над этой копией, по — моему, недели три"[341]. После Верещагина писать копию юоновского "Марта" было отдохновением.
Без друзей они не жили. Редко, но забегал Василенко, появлялся, бывая в Москве, ставший главным архитектором Курска Шелякин, заходили Ивановский, Ивашев — Мусатов с женой, Белоусовы, Лиза Сон, Ирина Арманд… Заезжали сослуживцы по госпиталю — Амуров, Цаплин, Дворжецкий… Читались свеженаписанные главы. 6 марта Андреев писал Тарасовым: "Мы очень соскучились. Но все это время болела Алла, да и сейчас мы еще не в состоянии выбраться в такое путешествие, как к Вам. Если Вы — в более подвижном состоянии, то было бы изумительно, если б Вы выбрались к нам"[342]. И они выбирались.
В следующий раз Андреевы поехали в Измайлово после Пасхи, 2 мая, когда зелень стала распускаться, солнце пригревать. Приезд они назвали "набегом", а день приезда "штурмом". В этот день женился брат Аллы Александровны — Юрий. Его избранница настолько не понравилась матери, Юлии Гавриловне, что свадьбу решили отметить в гостях, у Тарасовых. Все вместе прогулялись в парке, еще только готовившемся к открытию сезона, потом сели за стол, украшенный цветами и пирогом, испеченным хозяйкой.
Именно здесь, в Измайлово, Андреева навестил Николай Павлович Амуров. Они подружились в госпитале и теперь вспоминали 44–й год, сослуживцев. После того, как Андреев уехал из Резекне в Москву, госпиталь оказался в Будапеште, потом в Вене… Амуров с грустной улыбкой рассказывал, как они, молодые, сработавшиеся и сроднившиеся за войну врачи, мечтали после победы устроиться работать вместе. И вот прошло совсем немного времени, а жизнь разбросала всех по городам и весям.
В "Розе Мира" Андреев не один раз скажет о травмированное — ти войной, оставшейся в нем навсегда. В те годы, вспоминала его вдова, "Даниил часто задумывался, а я, естественно, всегда спрашивала: "Ты о чем?". Однажды он очень глубоко задумался, а я свое:
— Ты о чем? О чем, Заинька?
Он сказал:
— Перестань. Перестань, я о фронте"[343].
Фронтовые друзья, знакомые не часто, обычно проездом, но появлялись в Малом Левшинском. Многие из них, как и сам Андреев, привыкнув на фронте к махорке, продолжали свертывать самокрутки. Фронтовики говорили, что с ней никакие папиросы не вдут в сравнение, и "приходили в восторг, когда узнавали, что жена Андреева разрешает курить в доме и спокойно переносит махорку"[344].
Андреев всегда любил географию. В детских тетрадях тщательно рисовал карты выдуманных им стран планеты Юноны. Карты иллюстрировали описания стран — преимущественно географические. Замечательно преподавала в гимназии Репман географию Нина Васильевна Сапожникова. Ее они часто вспоминали с Мусей, Марией Самойловной Калецкой. Она, как и ее муж — Сергей Николаевич Матвеев, работала в Институте географии Академии наук. Сергею Николаевичу, бодрому и подтянутому, всегда готовому в путь, перевалило за пятьдесят. "Два — под дождем алтайской непогоды", — упомянуты Матвеевы в поэме "Немереча", где перечислены ближайшие друзья. Они, рассказывает Андреева, "несколько месяцев в году проводили то на Тянь — Шане, то на Алтае, словом, в горах. Смеясь, они говорили, что по пол года проводят не только вне советской власти, но и вообще без всякой власти. Мы всегда так радовались, когда они приезжали в Москву. Это были удивительной чистоты и ума люди, веселые, с каким-то чудным, прямо-таки музыкальным звучанием, какое бывает у людей, много времени живущих среди природы, особенно в горах. Но мне кажется, что, будь они другими людьми, то и с гор бы тоже приезжали не такими чистыми, глубокими и обаятельными. И вот эти друзья решили помочь Даниилу. Сергей Николаевич дал ему материалы, относящиеся к русским путешественникам. И Даниил написал маленькую книжечку — биографии нескольких русских исследователей горной Средней Азии. На ней стояли две фамилии, потому что с Даниилом никто не заключил бы договора"[345].
Матвеев был признанным специалистом — кандидатом географических наук, старшим научным сотрудником Института географии. В том же 1946 году у него вышла книга "Турция" — фундаментальное физико — географическое описание Азиатской части Турции — Анатолии. Над описанием Матвеев работал долго и тщательно, использовав все доступные источники. После ареста доскональное знание Турции выйдет ему боком. По воле следствия он получит роль организатора подготовки побега "террористической группы" Андреева через советско — турецкую границу.
В книжке "Замечательные исследователи горной Средней Азии" — четыре кратких биографических очерка. Их герои — Семенов — Тян-Шанский, Северцов, Федченко, Мушкетов — выдающиеся ученые, самоотверженные, значительные люди. Все они оставили столь обширные труды, тома описаний и мемуаров (даже не доживший до тридцати Федченко, чье "Путешествие в Туркестан" опубликовано в пяти томах "Известий Общества любителей естествознания"), что без помощи Матвеева на их изучение ушли бы годы. Андреев, как всегда, был добросовестен и увлекся судьбами выдающихся русских путешественников. Его интересовали подробности знакомства Семенова с Достоевским, он возмущался позитивистским пылом Северцова, пропагандировавшего дарвинизм… Но времени недоставало, отложенные "Странники ночи" не оставляли, выдуманные герои, с каждым из которых он проживал часть своей жизни, теснили исторических, и книга получилась не блестящей, по — настоящему выразительных страниц в ней немного. А в "Географиздате" книгой остались довольны. Новый автор, не географ, но владеющий словом образованный литератор, сын знаменитого когда-то писателя всех устраивал. Книга "Замечательные исследователи горной Средней Азии" в серии "Русские путешественники" вышла в сентябре, а Даниил Андреев уже работал над новой книгой для той же серии. Теперь договор заключили с ним одним.
Матвеев радовался успеху книги и Даниила, тому, что помог друзьям. Чем их бескорыстная дружба чревата, никто предугадать не мог. "Сережу Матвеева мы погубили, — признавалась Алла Александровна. — Его арестовали по нашему делу. Оснований для ареста не было ровно никаких. Он получил срок и погиб от прободения язвы на каком-то этапе, кажется, его везли с лагпункта в больницу… Эти чудесные лица я никогда не забуду. У Сережи были необыкновенные ярко-голубого цвета глаза, удивительной прямоты и чистоты…"[346]
Чудом уцелели другие их друзья, тоже географы и настоящие путешественники — Авсюки — "Григорий Александрович и Маргарита Ивановна, которую звали Гулей, — свидетельствует Алла Александровна. — По большим праздникам они приходили к Коваленским вчетвером, и мы к ним присоединялись. Традиционно сначала они приходили именно к Добровым, а потом — к Коваленским. Григорий Александрович был специалистом по ледникам, потом он, насколько я знаю, участвовал в первых антарктических экспедициях. Даниил был прямо без ума от него, в полном восторге от всего облика этого человека. Для него это действительно был идеал — высокий, светлоглазый, смелый, в нем было все, что Даниил так ценил в мужчинах". Авсюки "рассказывали о горах, эти рассказы можно было слушать бесконечно"[347].
Григорий Александрович Авсюк — крупный ученый, позднее академик. В катастрофическом 47–м, когда следователи настоятельно выспрашивали и об Авсюках, а Даниил Андреев "лез из кожи", чтобы друзья не попали на Лубянку — "в Арктиду", Авсюк вступил в партию. Это казалось необходимым, чтобы спокойно заниматься наукой, и, может быть, помогло уцелеть, избежать "Арктиды".
